Эшафот на пьедестале. В трёх частях

Пелагее несказанно повезло – едва подошла она к приказной палате, как оттуда вышел воевода. Она, как прирожденная скоморошница, бросилась в ноги и запричитала:

– Ой, батюшка родимый, отпусти Егорушку – дурачка, по недоразумению схваченного твоими людьми!

Дальше следовал набор слов, смутно понятный любому здравомыслящему человеку, но воевода понял суть, тем более что только что говорил на эту тему со своим помощником.

– Позвать сюда Митрофана!

Стражник, дремлющий на крыльце, встрепенулся и бросился в палату. Вышедшему Юдину была прочитана нотация и отдан приказ:

– Вот видишь, что говорит эта женщина. Нахватал ты всякого сброда, а настоящие разбойники вчера опять налёт на Персиянке устроили! Немедля отпусти дурачка, за которого хлопочет эта особа.

– Слушаюсь, но…

– Без всяких но, и что бы впредь мне вёз сюда только лиходеев!

Пелагея цепко взяла за руку отпущенного Авдея, который поначалу не понял сути происходящего. Он принялся испуганно мычать, закатывая глаза, и попытался вырваться от незнакомой женщины, но та успела прошипеть:

– Благодетель тебя спасает! Покажи вид, что меня знаешь, а то крышка!

Делать было нечего, тем более что стражники наблюдали встречу «давних знакомых», и Авдей, сменив мычание на доброжелательный тон, обняв тётку, пошёл туда, куда его вели.

Поганкин встретил долгожданных гостей весьма довольным. Расплатившись с Пелагеей и отправив её восвояси, он начал разговор:

– Как зовут тебя парень, я не знаю, да и знать мне не надобно. Вижу, что ты не дурак, коим прикидываешься, а лихих дел мастер, поэтому и вызволил тебя с острога. Дело у меня к тебе, вот какое: ты мне серебришко, золотишко, камешки самоцветные, а я тебе харчи, одёжку и всё, что понадобится, доставлю в любое место, куда укажешь. Можешь пока не отвечать – подумай хорошенько. Хочешь – уходи с миром, потом придёшь, если надумаешь, а можешь остаться переночевать в избе – ужин на столе. Я пойду в свой новый двор, а утром зайду, и если останешься, могу довезти в Озёрный посад или куда скажешь – еду завтра в ту сторону по торговым делам.

Сергей, глядя в глаза Авдея, похлопал того по плечу, развернулся и вышел на улицу.

Расчёт Поганкина оказался верным – утром они вдвоём, сидя на телеге, запряжённой чалой кобылой, выехали из Пскова в сторону Озёрного посада. Долго ехали молча, а когда показались первые сосны Сорочьего бора, Сергей не выдержал:

– Ну что, Егорушка, не ограбят ли нас здесь разбойники?

И тут впервые раздался твёрдый голос Авдея:

– Никогда меня так больше не называй, если жизнь дорога, благодетель хренов. Таких оборотистых, как ты, я прокалывал насквозь, но для тебя сделаю исключение, если вести себя будешь правильно.

Поганкин был окончательно удовлетворён правильностью предположений, но вместе с тем напуган до потери речи гневным нравом попутчика. После паузы Авдей продолжил:

– То, что ты меня вытащил из острога, я не забыл, но не просил об этом, и посему благодарить не буду. Осенью одно дело провернём с тобой, а там посмотрим. Звать меня будешь – Авдоша.

Во второй половине дня они свернули с тракта на просёлок, а через пару вёрст, повернув ещё раз, остановились. Авдей удалился в ельник и через некоторое время вернулся с льняным мешком, содержимое которого показал Сергею. От блеска металла у Поганкина загорелись глаза:

– Да я тебе за это телегу харчей привезу!

Авдей рассмеялся.

– Содержимое мешка обоз будет стоить! Но ты мне привезёшь еды и одежды на дюжину людей, чтобы зиму не бедствовали. Если до весны нам не хватит, значит, больше дел не будет – так что считай сам, сколько подвод грузить.

Поганкин попробовал было торговаться, но Авдоша сразу осёк его взглядом с крепким словом, и тому пришлось согласиться. Затем договорились, в какой престольный праздник на это место будет доставлен товар. В заключении, часть содержимого мешка в виде задатка была отсыпана на телегу, а остальное Авдей закинул за плечо и скрылся в ельнике.

* * *

Когда атаман, после недельного отсутствия, пришёл в летний стан, расположенный в удалённом сосновом бору, то обнаружил всех в спящем состоянии. У остывшего кострища лежали разбойники вперемешку с пустыми бочонками, от которых несло запахом медовой браги. За время отсутствия атамана, видимо, был произведён налёт, результатом которого стала добыча хмельного напитка. Авдей не стал будить подельников, а, проверив пустую посуду, начал искать полный бочонок – должны были ведь оставить пьяницы что-нибудь на опохмелку. К вечеру это удалось сделать, и непочатый бочонок был перепрятан в ближайший муравейник. Начинало темнеть. Авдоша, запалив костёр, улёгся спать.

Утром его разбудили стоны, оханье и отборная брань, но атаман притворился спящим и дальнейшими действиями решил изощрённо наказать пьяниц. Они долго искали полный бочонок, переругались и начали уже было драться, но тут монах, наверно, самый зрячий, замычал, показывая пальцем на спящего Авдошу. Все сразу затихли. Разбойники задумались, сопоставляя появление атамана, пропажу бочонка и того, что он строго-настрого запрещал заниматься хмеле питием. Через некоторое время раздался чей-то робкий голосок:

– Мужики! Так ведь это он нашёл нашу медовуху и…

После минутной тишины более решительный голос произнёс:

– Надо будить!

Разбойники вначале стали покашливать, потом постукивать палками по деревьям, кто-то закричал по-петушиному, потом заорали во все глотки, но Авдей не открывал глаз.

– А живой ли он? – самый молодой Алёшка осторожно подошёл к атаману, склонился над ним и принялся трясти за плечо. Авдей пинком свалил кашевара прямо в угли костра – тот, заверещав как поросёнок, бросился к ручью тушиться. Авдей вскочил и, приняв грозный вид, начал увещевать:

– Ах вы, свиньи грязные, пьяницы беспробудные. Говорил же я вам, что хмеле питие для лиходея – это смерть. Ежели бы вместо меня пришёл кто другой, так хоть вяжи вас, хоть режь, как хряков…

Разбойники, понурив головы, молча слушали, пока самый больной не упал на колени и не запричитал:

– Авдоша! Душенька ты наш! Виноваты мы, и наказывай, как сочтёшь нужным. Больше никогда не будем лакать это зелье, но дай нам сегодня опохмелиться в последний раз…

Авдей продолжил игру:

– Да не брал я вашего пойла. Небось, сами куда-то засунули, аль воры мимо проходили да прибрали.

Похмельная братия загалдела и принялась вновь искать заветный бочонок. Через час безуспешных поисков все вернулись к кострищу – легли помирать со стонами, изредка отползая к ручью похлебать водицы. Атаман, между тем, усевшись удобней на колоду, возобновил представление:

– Знаком был я с одним малопьющим попом. Так вот он сказывал, что души пьяниц после их смерти переселяются в муравьёв, и если в лесу брошено что-то хмельное, так они затаскивают к себе в муравейник и гудят там до отупения.

Его словам не придали значения, расценив, как очередное издевательство. Однако через некоторое время один из страдальцев подполз к тому самому муравейнику и стал тыкать в него палкой. Упёршись во что-то твёрдое, он встал, ногами разворошил хвойную кучу – под ней показался бочонок!

– Мужики, здесь! И правда, муравьи затащили к себе в дом!

Все разом бросились к спасительному напитку. Из бочонка, облепленного насекомыми, вытащили затычку, подняли в несколько рук и начали жадно лакать, отталкивая друг друга. Брагу, льющуюся на землю, ловили разинутыми ртами, подставленными пригоршнями. Кто-то снял рубаху, вымочил целительной жидкостью, а потом лёжа на спине, отжимая материю, ловил драгоценные капли. Один из разбойников, первым почувствовав облегчение, прислонившись спиной к сосне и поглаживая грудь ладонью, воскликнул:

– Как будто боженька босячком по душеньке прошёлся!

Авдей долго смеялся, потом взял лопату и начал посыпать остатками муравейника всех по очереди, приговаривая:

– И мурашкам оставьте хоть немного, ведь тоже души страждущие – делиться надо!

Опохмелённые разбойники начали чесаться, стряхивая назойливых муравьёв, а сил на ругань уже не было – через некоторое время все уснули. По ним ползали насекомые, наверняка обжигая своей кислотой, но никто на это не реагировал. Авдей долго ещё вздрагивал от смеха, разглядывая безобразные физиономии своих подельников.

Осень подкралась незаметно, с утренними туманами, пожелтевшими рощами, затяжным ненастьем. Однажды, после очередного нудного дождя, небо просветлело и Авдей, находившийся на краю мохового болота, стал свидетелем необычной сцены. Из низины с курлыканьем поднялись на крыло четыре журавля – два старых и пара молодых – наверняка семья. Они начали кругами набирать высоту, и чем выше взлетали, тем тоскливее становились их звуки, причём старики кричали так пронзительно, что у Авдея похолодела спина. Молодые тоже курлыкали, но не так печально, как их родители. Сомнений не было – журавли прощались с родной стороной, и расставание для них было чувствительной трагедией. Превратившись в точки, они выстроились клином и, затихнув, полетели на юг.

* * *

Дело близилось к очередной зиме – многочисленные гусиные клинья и караваны своим гомоном ещё раз напоминали о неизбежности морозов со снегопадами. Разбойники с тревогой поглядывали на атамана, а тот всё не выводил их на большой тракт, как обычно раньше они делали для пополнения зимних запасов. Вылазки на второстепенные дороги давали кое-какое пропитание и незначительное пополнение разбойничьей казны. В шайке начался тихий, но гнусный ропот. Уловив это настроение, Авдоша пресёк бузу: