Тень Серебряной горы

– Приступайте! – сказал капитан, развернулся и пошёл обратно. На душе у него было гадко. Очень не любил он казаков. Ещё бы! У них же что за служба? Езди себе по стойбищам, собирай ясак, а не дают, бери силой, и всё. Ни построений тебе, ни учений, ни караульной службы – ничего. А сколько гонору! Да и самих их сколько! Сорок восемь сабель! А какой их голова, Иван Хрипунов, наглющий! Его же сейчас только встреть и спроси, что это вчера там было, он же вот так ощерится и скажет, что не может того быть, у него все люди степенные, серьёзные, кто это из них в питейню ходит, да никто, так что это твои, Вася, сами к моим первые придрались…

– Вася! – уже даже вслух повторил капитан, и опять подумал про себя, что какая это скотская манера называть его Васей! Они что, разве ровня? Да когда это было такое и где, чтобы казачий полусотник был равен кадровому офицеру, капитану, дворянину?! Да у него своя деревня под Вязьмой, да он…

А, в сердцах подумал капитан, ну и что что Вася, а как дело доходит до службы, то он, Вася – комендант, а Хрипунов у него на посылках! Вот он сейчас пошлёт его… Да только мараться неохота! Подумав так, капитан самодовольно усмехнулся и, так как он уже пришёл, поднялся на крыльцо и вошёл в съезжую.

Там все были уже в сборе – и адъюнкт, и Шалауров, и Черепухин. Они сидели за столом и о чём-то совещались, а перед ними была разбросана кипа бумаг с расчётами, чертежи дупель-шлюпки и что-то ещё.

– Ну, как? – спросил капитан. – Бумагу написали?

На что адъюнкт ничего не ответил, Черепухин тоже, а Шалауров важным голосом ответил:

– Тут так с наскока не возьмёшь. Да и потом не перепишешь же.

– Ну, давайте, давайте, – сказал капитан. Обернулся и позвал: – Орлов!

Из-за двери вышел Орлов.

– Сбегай за Хрипуновым, – сказал капитан. – И живей!

Орлов быстро вышел из съезжей. Капитан сел к столу, посмотрел на адъюнкта, потом на Шалаурова. Шалауров усмехнулся и спросил, что новенького.

– А то ты не знаешь! – сказал капитан.

Шалауров больше ничего не спрашивал, а опять повернулся к адъюнкту. Адъюнкт взял один из чертежей, там были начерчены мачты, и начал нудно и длинно рассказывать, какой блок куда крепить, за какие верёвки тянуть и так далее. Капитан слушал, позёвывал. А время шло!

Наконец дверь открылась, вошёл Хрипунов. Капитан не стал вставать, а только кивнул Хрипунову и указал ему на лавку. Но Хрипунов не стал садиться, а сказал, что он сегодня уже насиделся. И спросил, не случилось ли чего. Капитан осмотрел Хрипунова. Хрипунов был молодой, высокий, краснорожий, наглый. Капитан сказал:

– Я думаю, ты уже знаешь. Погорячились они.

– Кто? – как дурень спросил Хрипунов. Будто и в самом деле ничего не знал. Да ну и ладно! Капитан сказал:

– Как кто?! Твои и мои. Теперь надо их остужать!

С этими словами он поднялся и, повернувшись к Орлову, велел:

– Подай мне сургуча и шнурок. И огня возьми с собой.

Орлов кивнул, полез по шкафчикам. Хрипунов насторожился и спросил:

– Зачем сургуч?

– Как зачем? – ответил капитан. – Пойдём опечатывать питейный дом.

Хрипунов тяжко вздохнул. Капитан повернулся к Орлову. Тот был уже готов и с сургучом. Капитан пошёл к двери. За ним пошли Хрипунов и Орлов.

И так они сошли во двор. Там стоял Николка-казачок, Хрипуновский вестовой. Увидев Орлова с сургучом, Николка развернулся и побежал к воротам. Бежит упредить, подумал капитан, и пусть бежит. А на воротах, как уже было указано, в тот день стояли Мешков и Козлов. Они пропустили Николку и не закрывались, ожидая капитана. Когда капитан проходил мимо них, Мешков и Козлов взяли на караул.

Выйдя из крепости, капитан по-прежнему шёл не спеша. Да и куда было спешить, когда день тогда выдался жаркий, снег таял, ноги скользили. Но Хрипунову что, он длинноногий, и он быстро нагнал капитана. Теперь они шли вровень, капитан молчал. А Хрипунов наоборот заговорил:

– Твои первые полезли! Напились и начали орать, обзывали моих мужиками, мои осерчали.

– А я разве спорю? – сказал капитан. – Может, это и моих вина. А, может, и твоих. Но это неважно. А важно то, что а вот вдруг, не приведи господь, завтра придут инородцы, а у нас в гарнизоне разлад. Как тогда будем отбиваться? Вот я, чтобы не было разлада, опечатаю.

И он прибавил шагу. Хрипунов, немного помолчав, опять заговорил, и уже опять со злостью:

– Мы, Василий Юрьевич, люди простые, грамоте не разумеем. Но если что… – и замолчал.

– Что если что? – спросил капитан.

– За государыню головы сложим! Не сомневаешься, Василий Юрьевич?

Василий Юрьевич, Василий Юрьевич, насмешливо подумал капитан, а то раньше всё Вася да Вася! Какой я тебе Вася?! А вот приду и опечатаю до Троицы! И вот тогда посмотрю! И…

Но дальше капитан подумать не успел, потому что увидел, что впереди, на площади перед питейным домом их ждёт целая толпа. Это их Николка упредил, подумал капитан и, как будто никого вокруг не замечая, подошёл к воротам. Следом подошёл Орлов. Ворота стояли закрытые, и с той стороны, со двора, ничего слышно не было. Затаились псы, подумал капитан, взял у Орлова шнурок, продел шнурок через скобы… А скобы там давно были набиты, капитан не в первый раз ими пользовался, поэтому у него теперь всё очень ловко получилось, то есть и когда он придавил сургуч щипцами, и когда дул на сургуч, чтобы тот скорей застыл, и даже когда после обернулся на толпу. Толпа молчала.

– Вот! – строго, громко сказал капитан. – И так это теперь будет тут висеть до особого распоряжения.

Толпа опять промолчала. Потом кто-то из толпы спросил:

– А Илларионыч там остался, как теперь быть с Илларионычем?

– Не велик боярин! – сказал капитан. – Перелезет через тын. Делов-то. – И уже строго добавил: – Вчера ему надо было думать. Почему допустил мордобитие? Куда смотрел? А вы все куда смотрели?!

Но толпа опять смолчала. Капитан отдал щипцы Орлову, развернулся и пошёл обратно. И никто ему вслед ничего не сказал!

И после ничего значительного за весь тот день не случилось. Вернувшись от питейного двора, капитан зашёл в съезжую. Там всё было по-прежнему – адъюнкт с Шалауровым сидели за столом и что-то считали, а Черепухин за ними пересчитывал и злился, приговаривал, что за такие деньги такого не сделать, а если и сделать, то только гнильё, а кому это нужно?! Что гнильё и почему, капитан спрашивать не стал, а развернулся и пошёл домой.

Когда он туда пришёл и начал снимать шубу, Степанида с удивлением спросила, почему так рано. Капитан ничего не ответил. Степанида кликнула Матрёну. Матрёна стала собирать на стол. Капитан молчал, строго посматривал по сторонам. Потом, когда ему подали рыбу, он поморщился. Ел медленно, посапывал. Степанида сидела напротив и смотрела на него. А потом вдруг спросила, что, может, надо было бы пригласить к обеду адъюнкта, он же как-никак гость. Капитан помолчал, поиграл желваками и только после этого сказал, что господин адъюнкт не гость, а проверяющий, а был бы гость, не приезжал бы с пустыми руками.

– Гости с подарками едут! – сказал капитан. – А кто без подарков, тот по службе.

Степанида усмехнулась и ответила, что Иван Иванович был без подарков, а два года здесь сидел, кормился.

Капитан на это весело захмыкал и ответил, что Ивану Ивановичу тогда было так положено – сидеть.

– И он сидел! – продолжил капитан. – Пока всё своё не высидел. И у него в бумаге было вписано, чтобы я его кормил как самого себя!

И тут он даже хлопнул ладонью по столу. Степанида поджала губы.

– Ладно, ладно! – сказал капитан. – Погорячился я.

И взял степанидину руку, накрыл её своей рукой, и так они немного посидели, помолчали. После Степанида встала, проморгалась и пошла поторопить Матрёну. Капитан хлопнул чарку казёнки, встал и пошёл за занавеску полежать.

Там он лёг, зажмурился, но не спалось. Вспомнился Иван Иванович. А, может, он вовсе и не был Иваном Ивановичем, думал капитан, это же как получилось? Это когда его привезли сюда, вспоминал капитан, то он спросил у него, как вас величать. И тот ответил: зови меня Иваном Ивановичем. И так все его и звали в крепости. А за ворота крепости ему выходить было не велено. И открывать про себя ему было ничего не велено, и за что его сюда привезли, тоже было не велено сказывать. А вот кормить его нужно было тем, чем они сами кормились. И он ещё требовал вина! А где тут вина возьмёшь? И он, надо признать, оказался с пониманием, и вскоре притерпелся к водке. А после даже пристрастился к ней. Но тут как раз за ним приехали. И вот тут-то он и сказал, что не зовите меня больше Иваном Ивановичем, а зовите господин барон. И сел в нарты и уехал.

Вот так тогда вспомнился Иван Иванович. Но это был ссыльный, думал капитан, а адъюнкт вольный. Хотя, может, раз его сюда послали, да ещё из Петербурга, с самого Васильевского острова, то для него это тоже как ссылка? Капитан вздохнул и заворочался. Это он вспомнил про Вязьму и про свою деревню. Может, он ещё подумал, если бы они там жили, под Вязьмой, то Степанида давно бы уже понесла. Капитан опять вздохнул и заворочался.

И так он ещё долго себя изводил, а после не выдержал, встал, пошёл в съезжую. А там всё продолжали считать. И накурили так, что было плохо видно. Капитан сел с краю. В компании было намного веселей, капитану стало легче.