Жёлтая виолончель

Жёлтая виолончель
Сергей Бушов

Главный герой романа пытается заново выстроить свою жизнь из странных видений и обрывков воспоминаний. Кто он? Куда ведёт его судьба? Что такое счастье? И при чём тут жёлтая виолончель? На эти вопросы предстоит ответить герою и читателям книги. Содержит нецензурную брань.

Сергей Бушов

Жёлтая виолончель

Жёлтая виолончель

Как только я выскочил из хибарки, холодная темнота обступила меня со всех сторон. Под ногами, обутыми в грязные истрёпанные обмотки, заскользила грязь, а в лицо ударил ветер, напитанный грузными и горькими каплями дождя. Я включил крохотный фонарик, который едва освещал пятнышко земли на шаг вперёд, пригнулся и быстро двинулся прочь от порога. Тропинка, вытоптанная мной за годы жизни среди пумаров, вилась между жиденьких кустов и куч мусора, которые слегка поблёскивали в темноте и порой пугающе шевелились от ветра.

Понемногу я поднимался вверх, всё круче и круче, так что на земле, размокшей под дождём, стало совсем невозможно удержаться. Я сошёл с тропинки, сначала прыгая с камня на камень, а затем начав карабкаться по скале. Я порядком устал, хотя цель пути была уже недалеко. Она вздымалась во мраке надо мной, венчая скалу огромным мрачным силуэтом.

Я подобрался к бочке и, посветив фонариком в горловину, разглядел, что чёрная лохматая туша внутри шевелится.

– Элемент! – крикнул я. – Элемент!

Из бочки послышалось сопение, усиленное её гулкими ржавыми стенами.

– Я слушаю тебя, мелкий друг, – ответил низкий, мягкий голос. – Что привело тебя ко мне в такое позднее время? И погода, насколько я могу судить, также не лучшая для прогулок.

Моё тщедушное тельце и вправду уже дрожало под мокрым холодным дождём.

– Элемент! – повторил я. – Скажи – каждое ли на свете существо должно быть счастливым?

Туша зашевелилась. Похоже, Элемент поворачивался лицом ко мне.

– Это очень странный вопрос, мелкий друг, – произнёс он спустя минуту, когда разворот был окончен. – Возможно, ты хочешь спросить, все ли существа на свете заслуживают счастья?

– Да, – ответил я. – Правда, так звучит лучше.

– На этот вопрос ответ, безусловно, «нет», – сказал Элемент. – Поскольку те существа, которые заслуживают счастья, уже счастливы. А, насколько мне известно, счастливыми себя ощущают далеко не все.

– Но… Разве это правильно? – спросил я. – Разве не заслуживают счастья все остальные?

– Мне кажется, мой мелкий друг, – ответил Элемент, – ты понимаешь слова «счастье» и «заслуживают» совершенно не так, как я, иначе бы у тебя не возникло желания задавать твой вопрос. С моей точки зрения, заслуживает достижения некой цели только тот, кто смог её добиться. А счастье, в свою очередь – это просто субъективное ощущение того, что ты движешься в правильном направлении. Как видишь, в моём понимании твой вопрос имеет довольно мало смысла.

Чтобы перестать трястись от холода, я обхватил себя руками и потёр плечи, мысленно формулируя следующий вопрос.

– А ты счастлив? – спросил я, стараясь увидеть в маленьком отверстии глаз Элемента или хотя бы его отблеск, чтобы лучше понять ответ.

– Безусловно, – ответила темнота.

– Но ты же никуда не движешься, – возразил я.

Где-то над нами сверкнула молния, рассекая небо на две половины. Раздался гром. Я инстинктивно втянул голову в плечи и подумал про себя, что Элемент присмотрел для своего убежища не самое безопасное место.

– Именно потому я и счастлив, – сказал он тихо, – что выбрал путь, по которому можно идти неторопливо и бесконечно…

Тьма съёжилась и развалилась в мелкие крошки. Мою голову от затылка до висков прорезает упругая боль, сначала сдавив мозг, а затем начав пульсировать возле ушей. Я распахиваю глаза. Свет, ударивший в них, оказывается фиолетовым, мутным. Всё кружится. Моя рука шарит в пустоте. Грохает. Кажется, возле кровати табуретка, а на ней поднос. Я пробую приподняться. Перехватывает дыхание, как после долгого бега. Что это упало? Я щурю глаза. На полу валяется пластиковый шприц и разбитый пузырёк из-под лекарства, еле видимые сквозь синеватый туман, заполняющий всё поле зрения. Почему так трудно дышать? Стеллажи справа налево. Пол сырой, холодный, бетонный. Мои босые ноги содрогаются от касания с ним. Надо найти ботинки… Чтобы идти. Куда идти?

Сесть на койке, которая скрипит подо мной режущими слух ржавыми пружинами. Никуда не падать. Надо вспомнить. Где я? Почему? Жёлтая виолончель… Какой-то гараж? Или подвал. Надо вдохнуть поглубже. В ушах гудит, так что я не понимаю, есть ли звуки вокруг. Хочется пить. И дышать. Это примерно одно и то же. Я пробую встать. Нет, пожалуй, не стоит. Упаду. Головой на бетон – будет больно. Посижу ещё. Куда мне надо идти? Я не знаю. Жёлтая виолончель. Почему на языке эта жёлтая виолончель? Может быть, я музыкант? Пытаюсь посмотреть на руки. Пальцы расплываются. Как играют на виолончели? Кажется, смычком. Вот так? Нет, руки не помнят. Совершенно не представляю, как держать смычок. И виолончель – её вообще ставят на пол, как контрабас, или прижимают к подбородку? Вряд ли я музыкант. Но кто? Как меня зовут?

Мозг затянут тугой неподатливой плёнкой. Приподнимать её страшно, но ещё страшнее – сознавать, что она есть. Очень неприятное ощущение – не помнить, кто ты, и что было час назад. Должно быть, я спал. Может, я в гостях. Не хватило места в комнате, отнесли в гараж. Наверно, я жутко напился. Не зря же голова болит. Но что с глазами?

Я прищуриваюсь, протираю глаза. Туман меняет цвет от синего до сиреневого, но не исчезает полностью. Не хватает резкости. Может, я ношу очки? Наверно, потерял. Если это гараж, то где машина? Здесь она даже не встанет. Между койкой и стеллажом от силы метр.

Я встаю, хватаюсь пальцами за стеллаж. Удерживаюсь. Перед глазами проплывают мутные железяки, разложенные на полках. А это что? Похоже на тетрадь. Я пробую листать. Руки трясутся. Хочется пить. Почерк неразборчивый. Рисунки. Не могу понять, что нарисовано. Человеческие органы в разрезе? А это похоже на помидор… Новая волна боли в голове требует отложить тетрадь. Я двигаюсь вдоль стеллажа, поскольку вижу впереди дверь. Почему так тяжело дышать? Почему я босой?

Дверь железная, тяжёлая, но не заперта. Лестница уходит вверх. Всё-таки подвал. Поднимаюсь на пару ступенек. Одышка. Сердце колотится, как бешеное. Сколько мне лет? Шестьдесят? Что я вообще помню? Ступенька. Ступенька. Чёрное море впадает в Каспийское. Нет, как-то не так. Дважды два – четыре. Это точно помню. Могу продемонстрировать на пальцах. Покачиваюсь и чуть не падаю. Отдышаться и двигаться дальше. Надо идти вперёд, чтобы узнать, где я и кто я такой.

Стены – зыбкие, нереальные, похожие на дымку. Кажется, ткнуть пальцем – и он провалится наружу, в небытие. Где-то здесь были перила. Кончились. А, ещё одна дверь. Перед глазами всё кружится. Похоже на небольшую комнатку. Шкаф слева, шкаф справа. Зеркало во весь рост. Это я? Или кто-то другой притворяется моим отражением?

Похоже, что это я. Потрёпанные джинсы, голубая футболка без надписей и рисунков. Нет, скорее я догадываюсь, что она была голубой. Или белой. Должно быть, она воняет, но я не чувствую запахов. И звуки, что я слышу – это течение крови в ушах. А то, что я вижу – насколько этому можно доверять?

Похоже, моему отражению лет тридцать или немного больше. Светло-русые волосы с голубым отливом, давно не чёсаные, сальные. Лицо, пожалуй, неглупое, но усталое и недоброе. Не похоже, что я пробыл здесь долго. Щетина короткая – я должен был бриться не дальше, чем вчера. Волоски. Похожи на лапки насекомых. Совсем куцые, словно только начали высовываться из кожи.

Заглядываю в шкаф. Книги. Фрейд, «Психология бессознательного». Интересно, моя ли это книга. Может, я здесь живу? Хотя вряд ли в этой комнате кто-то живёт. Здесь даже нет дивана или кровати. А, нет же. Койка в подвале. Я глажу шершавый переплёт книги и стараюсь понять по ощущениям, трогал ли я его раньше. Попытка вспомнить приводит к тому, что начинает кружиться голова.

Надо сесть. Вот и стул. Нет, я не похож на бомжа. Не видно ни синяков, ни ран, ни признаков алкоголизма на лице. Мышц практически нет, брюшко заметное. Я работаю в офисе? Может, я большой начальник? Может, меня похитили? Пытаюсь напрячь память и чуть не отключаюсь. Посижу немного. Здесь, наверху, дышится легче. Из окна свет, за стеклом можно различить ветви деревьев. Если бы не фиолетовый туман в глазах, мог бы рассмотреть и что-нибудь ещё. Где моя обувь?

Откуда я знаю про Каспийское море? Должно быть, учился в школе. Я помню слово «школа», но не помню, как я учился. Может, и не учился, а про Каспийское море в Интернете прочитал. Значит, существует на свете Интернет. Где-то за пределами комнаты. Надо встать. Идти туда. За информацией. Вот как раз и следующая дверь. Снова встаю. Дверь близко. Добираюсь, открываю.

Кажется, я понял, что это за место. Не знаю, как. По косвенным признакам. Это только догадка, но, думаю, правильная. Может быть, я уже был в этом помещении. Или видел похожую комнату по телевизору. Или работал в такой?

Вдоль одной стены – стеклянные шкафчики. В них книги, бумаги, бутылочки с лекарствами. Стену напротив занимает голубая доска, разделённая маркером на три части. В каждой части записано много слов, но у меня нет сил их прочитать. В центре комнаты стоят два больших чёрных кожаных кресла лицом друг к другу. Одно из них повёрнуто ко мне спинкой. Второе пусто, и у меня такое ощущение, что я там раньше сидел. Мы разговаривали…

Двигаюсь к креслу по странной кривой. Покачиваюсь. Вдали слышен звук. Я пытаюсь понять, что это. Журчит вода? Мышки шепчут? Опускаюсь в кресло, гляжу перед собой и вдруг вскакиваю.

В кресле напротив меня сидит человек. Тело человека. Лицо искажает застывшая гримаса. Кожа красная, пятнами. Голова откинута назад, вжата в спинку, борода торчит в мою сторону, словно лезвие топора. Руки всё ещё пытаются вцепиться в обивку кресла. Зубы, зубы…

Я совершенно точно раньше здесь сидел. И говорил с этим человеком. Я знал, как его зовут. Я вновь опускаюсь в кресло, несмотря на то, что напротив меня сидит труп. Его лицо притягивает мой взгляд. Кто же он? Его имя… Мне кажется, там была буква «г». Игуана? Сигизмунд? Глафира? Голова кружится. Плёнка, покрывающая мозг, не поддаётся.

– Я вас слушаю, – говорит человек, сидящий напротив.

Он был одет с иголочки, аккуратно. Чёрные брюки, жилетка, тёмно-коричневый галстук в мелкую белую крапинку. Сложенный пиджак висел на спинке кресла. Меня посетила неожиданная мысль о том, что я вижу его очень отчётливо: аккуратно постриженную чёрную бородку с двумя ровными пятнышками седины, очки в тонкой золотого цвета оправе, стрелки идеально отутюженных брюк… А как ещё, интересно, я его мог видеть? Я немного удивился, заметив на его руках абсолютно неуместные резиновые перчатки.

– Итак, молодой человек, – снова заговорил он, – я вынужден оторвать вас от самосозерцания, поскольку на наш сеанс отведено ровно полтора часа. Если вы всё это время планируете промолчать, я вряд ли смогу помочь вам в решении ваших проблем. В чём, кстати, они заключаются?

– Простите, – сказал я и хотел к нему как-то обратиться, но начисто забыл, как он только что представился. Спасла меня прямоугольная рамка на стене, заключающая в себе некий сертификат, в центре которого значилось «Иванову Герману Иосифовичу». – Герман Иосифович… Не знаю, как лучше сформулировать…

– Как вам удобнее, – отреагировал Иванов, откидываясь назад. – Я пойму.

Я опустил глаза в пол.

– Видите ли… Я чувствую, что иногда не могу себя контролировать. Я злюсь по разным поводам, иногда срываюсь на людях. Начинаю кричать, например. Чаще могу сдержаться, но тогда потом в мозгу всё время прокручиваю эту ситуацию, представляю, что бы я мог сделать. Никак не могу успокоиться.

Я сделал паузу, пытаясь понять, все ли сказал. Решил, что всё, и поднял взгляд на Иванова.