Тесей

Энона, всплеснув руками, вскрикнула, но быстро взяла себя в руки и радостно заговорила:

– Уже отчаявшись тебя отговорить, я жизни собственной тоже прервать хотела нить. Но изменилось все сейчас от этого известия: царь умер, – на тебя ложится бремя власти. Живи же милая! И прочь гони былые угрызенья сердца: ведь страсть твоя теперь – лишь страсть, совсем не преступленье. Теперь ты не жена его отца, вдова и можешь себе мужа выбрать. Смерть Тесея по воле непреложной Мойры ту разорвала связь, из-за которой ты, себя самой стыдясь, решила умереть. Теперь преграды нет, тебе с царевичем встреч избегать больше не надо.

Несчастная Федра, потрясенная известием о смерти Тесея, не знала радоваться или печалиться. Видя нерешительность своей любимой воспитанницы, кормилица стала уговаривать ее хотя бы написать письмо Ипполиту. Конечно же, Энона легко добилась своего, ведь и Федре давно хотелось царевичу открыть сокровенный тайник своей души.

172. Письмо Федры Ипполиту [133]

В письме измученная греховной страстью Миноса младшая дочь смогла, наконец, признаться в любви к Ипполиту:

– Прекрасный сын доблестной Амазонки, тебе исстрадавшаяся критянка желает здоровья, к ней же самой без твоего желания никогда не возвратится оно. Чем бы не показалось тебе начало письма, прошу прочитай до конца: тебе никакого ущерба не будет, даже, быть может, найдешь что-нибудь в нем по душе. Мы, женщины критского царствующего дома, словно обречены на позор во имя любви. Так случилось с моей бабкой Европой, похищенной быком, посланным Зевсом, моей матерью Пасифаей, отдавшейся тоже быку, посланному Посейдоном и, наконец, с моей старшей сестрой Ариадной, погубившей себя ради твоего неверного отца. О, моя бедная сестра, вероломно покинутая бесчестным Тесеем. Брату он выпустил кишки и на съеденье зверям бросил на необитаемом берегу сестру, которая, как Медея, ценой своей жизни от Минотавра его спасла и вызволила из безвыходного Лабиринта. Доблестью всех воительниц превзошла та, что тебя родила, – сына достойная мать. Ты и сам знаешь прекрасно, что с нею сталось – от кинжала на свадьбе изменившего ей Тесея она погибла! Я не раз умоляла его о разводе, но он всегда, отвечая, говорил лишь о нерушимости политического союза его Афин и моего Крита, и никогда – о любви. Мне кажется, он давно уже всех женщин не любит, и любит лишь одного Пирифоя и раболепных девок, что добывает с ним во время пиратских набегов на соседние острова и прибрежные города. Ты ж чтишь отцу постылое ложе, которое он всеми своими делами отверг!

Но Федра не могла ругать возлюбленного (она лишь сетовала на его безразличие к ней), и дальше она заискивающе и одновременно мечтательно говорила в письме:

– Милый, пусть не смущают тебе чрезмерно чистую душу мои слова! Благочестие хорошо было в век Крона, нынче оно устарело и скоро отомрет совсем. Благочестиво сейчас то, что приятно, а приятнее всего то, что дает Афродита. Нам с тобой нетрудно и не опасно друг друга любить, ведь под покровом родства скрыта любая вина. Если увидят, как мы обнимемся, – нас же похвалят, скажут, что пасынок мне, мачехе, дорог как сын. Никто не сможет нас заподозрить ни в чем. Мы уже давно живем под одной крышей, и наше внимание друг к другу воспримется всеми как невинное и даже достойное похвал. Общий был у нас дом – и будет по-прежнему общим, буду тебя при всех обнимать и целовать, как и раньше целовала. Любимый, ты не рискуешь ничем: если даже увидят нас в постели вдвоем – никто осудить не посмеет. Видишь, я не стыжусь до слезной унизиться просьбы. Ах, где моя прежняя гордая речь, где надменность моя? Страсть свою я не могу побороть. Сломлена я и колени твои царской обнимаю рукою; пристойно это иль нет – дело какое настоящей любви? Если еще не любишь меня, то пожалей и нрав свой суровый смягчи, а любовь обязательно придет позже, когда ты поймешь, что никто никогда тебя так не полюбит как я. Сейчас же слова мольбы, над которыми слезы лила я, ты прочитай и представь бедную Федру в слезах…

После того, как служанка Панопа вручила письмо Федры Ипполиту и через некоторое время передала ей слова пасынка, что никакого ответа не будет, она совсем заболела и, как заведенная повторяла:

– Несчастная! Что я наделала? Где мой разум? Где женский стыд мой и царская гордость, ведь мой род тысячу лет правит на прекрасном острове ста городов? Увы мне! Я все потеряла! Злой Эрот меня поразил не только греховной, но и безответной любовью… Увы мне!

Если Федра действительно писала такое письмо Ипполиту, то оно осталось без всякого ответа ни на дощечке, ни на словах. Она даже не была уверена, что он прочитал ее письмо до конца. Возможно, он сжег эту дощечку без всякого следа или просто разгладил воск на ней, прочитав лишь первые строчки. Не представляя, что ей делать дальше, Федра, подумала, что ей уже нечего терять и решилась встретиться с ним. В ее душе теплилась несбыточная надежда, что он, увидев и услышав, как она его любит, посмотрит ей в глаза и поймет, что никто никогда так его не полюбит и просто не сможет не проникнуться к ней ответным чувством.

173. Встреча Федры с Ипполитом [196]

Ипполит, при встрече с Федрой, не поднимая глаз, но высоко задрав свой красиво раздвоенный подбородок, тихо сказал, но очень высокомерно:

– Опомнись, что ты творишь, ведь ты царица. Ведь ты не девушка уже и понимать должна, что безрассудная любовь большое зло на многих навлекает. Возьми же себя в руки, вспомни, что я Тесею – родной сын, а ты ему – законная жена.

Ипполит, подняв глаза, неприязненно взглянул на Федру и, сморщившись, добавил:

– Может я что – то не так понял в твоем письме, которое я дочитать не смог… Ведь я душой и телом чист…

Федра, не дав ему договорить, звонко вскричала:

– О нет! Все ты прекрасно понял! Мне кажется, ты хочешь, чтоб скорбь свою и боль я излила до дна перед тобой, а ты бы надо мной поиздевался. Что ж – изволь. Да, я тебя люблю. Но ты считать не вправе, что в этом есть моя вина, и, что я безрассудную сейчас оправдываю страсть. Нет, над собой, увы, утратила я власть, ведь человек не может по своей воле ни полюбить, ни разлюбить. Как нет твоей вины, что ты меня не любишь, так и я не виновата, что полюбила и разлюбить тебя не в силах, чтоб ты не говорил и чтоб не делал. Я тебя могу возненавидеть, но разлюбить не в силах. Я, жертва жалкая небесного отмщенья. Я сердцем чувствую, что тебя – сержу своей любовью, сама себе – внушаю отвращенье, тем, что, как рабыня, унижаюсь пред тобою. Мой одурманен мозг, воспламенилась кровь… Я долго, как могла пыталась задушить в своей душе любовь, которую считают все порочной. Чтоб не встречать тебя, был способ лишь один, и я тогда все сделала, чтобы отец в Трезен тебя отправил из Афин. Надеялась я и не напрасно, что в тебе возникнет злоба к твоей обидчице – и мы спасемся оба от любви моей греховной. Да, безразличие твое, похожее на ненависть ко мне росло, но вместе с ним росла моя любовь – так разноречивы и загадочны законы Афродиты. К тебе еще сильней влекли меня твои безвинные мученья и безучастие; мне душу иссушила страсть, и изнурили сновиденья. Взгляни же мне в глаза, но нет, ты на меня поднять не хочешь своих прекрасных глаз… О, наслаждение и горе! Лишь тобой я вся полна, и с сердцем ум в непримиримой ссоре. А ты ко мне все так же надменно равнодушен, милый…

Федра попыталась рукою робко прикоснуться к руке Тесея, как молящая, но тот отдернул руку резко, как от змеи и гневно закричал каким-то не своим визгливым женским голосом:

– Не смей бесстыдно тела непорочного касаться!

Бледная Федра облизала пересохшие губы и неожиданно низким хриплым голосом язвительно произнесла:

– Что ж, покарай меня за мой преступный пыл. Немало твой отец и нечестивцев, и чудовищ истребил; и ты с благочестивого лица земли сурово и безжалостно сотри это ужасное чудовище, исчадие порока, Тесееву вдову, томимую – о, ужас! – любовью к пасынку! Таким жутким преступницам нет места на земле! О, пусть твой меч пронзит мне сердце грешное, что жаждет искупленья и рвется из груди само к мечу, орудью справедливого отмщения! Рази же!.. Иль облегчить моих не хочешь мук? Иль, может, кровью моей бесстыжей, мерзкой не хочешь пачкать своих чистейших, благочестивых рук, которые я чуть прикосновением своим не осквернила? Что ж, если и твоего удара я не стою, и ты гнушаешься покончить так сам со мною, – давай свой меч, пусть для преступницы он станет карающим гладиусом!..

Федра выхватывает у Ипполита меч и медленно, как отрешенная, идет в угол, чтобы укрепить в нем рукоятку с гербом всех Эрехтеидов. И тут неизвестно откуда появившаяся Энона бросается к Федре с криками ужаса и виснет на руке, сжимающей рукоятку с двумя переплетающимися серебристо-черными змеями:

– Госпожа, опомнись! Что ты задумала с мечом? Подумай хоть о детях! Отдай же мне меч!

Царица и кормилица падают, и на полу продолжают бороться, наводя вокруг беспорядок. Видя разбросанные одежды и перевернутые скамейки, Ипполит брезгливо морщится. В это время снаружи кто-то стал кричать, что жив Тесей, что он с большой добычей скоро будет во дворце. Ипполит озабоченно озирается по сторонам, плюет в сторону катающихся по полу и нечего не слышащих Федры и ее кормилицы и убегает с криками:

– Надо бежать как можно дальше от этой мерзости и грязи! Всех женщин ненавижу еще больше я, всех проклинаю и от всех бегу! А Федру ненавижу всех сильней, она бесстыдством мать затмила, родившую чудовище, она себя развратом обесчестила.

174. Самоубийство Федры [196]

После продолжительной и опасной борьбы, хоть старая, но еще сильная кормилица отняла у ослабленной болезнью царицы меч. Федра, не вставая с пола, долго вся вздрагивала и корчилась, как от сильнейшей боли и, наконец, заговорила:

– Ты победила, няня, но надолго ль? Весь ужас моей души выпущен теперь наружу. А как, как слушал он, надменный Ипполит, погрязший в чистоте своей души и тела! Как ускользнуть хотел от разговора! Как делал вид, что что-то не понять в моем письме ему, которое он дочитать не смог, ведь он такой благочестивый… Понять же удостоив, как покраснел от злости ли от гнева, мой этим стыд удвоив! Зачем к небытию ты мне закрыла путь, Энона? Когда себе вонзить хотела меч я в грудь, он разве побледнел? Он вырвал ли оружье из слабых рук моих? Бровей бесстрастных дуги его не задрожали, лишь взгляд был недовольно раздраженным. И меч назад он взять не захотел: моим касанием был осквернен герб рукоятки.

– Ты упиваешься тоской, тебя гнетущей, и чувствуешь, как женщина себя униженной, распятой…Я старая, но понимаю все, была и я когда-то молодою…

– Да я унижена! Стыдом распята! По-прежнему победу надо мной справляет Афродита, и факел Эрота в моей груди огонь сильнее разжигает…

– Не гасишь ты сама этот огонь, а только раздуваешь пуще. Но вспомни, что в тебе кровь Миноса течет, правнука Зевеса. Высокомерный и бесчувственный чурбан! Пусть прочь бежит бесславно он. Ты же царствуй всем на зависть и управляй большой страной!

– Мне – царствовать? Мне – управлять страной? Что предлагаешь мне Энона?! Когда мой нездоровый ум не управляет мной самой! Когда даже над чувствами своими я не властна! Когда едва дышу, едва живу! Когда желаю страстно только смерти! Смерти!

– Так уезжай на Крит, все тебе там будут рады!

– Нет сил расстаться с ним. Уже сейчас, после всего я жажду его снова видеть! Мне очень плохо, когда я с ним, но без него намного хуже. Я схожу с ума!

Вдруг Федра поднялась и с внезапным спокойствием властно отсылает кормилицу под каким-то пустяшным предлогом, выталкивает ее руками и, оставшись одна, изрекает:

– Что ж, празднуй надо мной победу, Афродита. Все стрелы твоих прекрасных сыновей попали в цель – они в моей груди. Теперь я знаю, что мне надо сделать, чтобы быть с ним все время рядом. Я отомщу ему не только за себя, за женщин всех и за любовь. Ты будешь мной довольна Афродита!

Некоторые говорят, что, когда Федра с Кипридой говорила, рядом с царицей возник невидимый никому высокий, изможденный старец с горящими глазами. Это был Антэрот – бог ненависти в любви, который заставляет безответно влюбленного из-за пренебрежения к себе или предавшего любовь, люто возненавидеть бывшего возлюбленного. Антэрот внушал необъяснимую всепоглощающую ненависть к бывшему любимому. Ненависть, порожденная любовью, считалась в Греции страшным проклятием. Нет вражды более злобной и ненависти более страшной, чем та, которая порождается любовью!..

Старец с пылающими глазами пронзил сердце Федры своей дубовой стрелой с тяжким свинцовым наконечником, и она застряла рядом с кипарисовой стрелкой с зазубренным острым крючком, выпущенной во время мистерии богом любви Эротом, братом Антэрота. И в ее израненном сердце возникла всепоглощающая ненависть к безумно любимому Ипполиту, она теперь не только не хотела жить сама, но и страстно возжелала смерти ему…

– Для Федры больше достойной нет кончины. Но знаю я, как наказать того, кто мною так надменно пренебрег, при этом я смогу сберечь потомству в почете свое имя. Да, и после смерти я славной родины моей не посрамлю и не унижу женское достоинство.

Сказав это, Федра с лицом застывшим, словно маска, быстро пишет что-то на покрытой воском дощечке, делает из тонкого, но крепкого пояса петлю и, закрепив недрогнувшей рукой ее на потолочной балке, вешается.

Не все писатели рассказывают историю о любви и смерти Федры одинаково.

Согласно Аполлодору, Федра предложила ему сойтись с ней; но Ипполит, ненавидевшей всех женщин, уклонился от этого. Тогда Федра, боясь, как бы он не рассказал обо всем своему отцу, выломала двери своего брачного покоя и порвала на себе одежду, после чего ложно обвинила Ипполита в попытке совершить над ней насилие. Только после того, как тайна страсти Федры была раскрыта, она повесилась.

Даже Еврипид, описывая историю Ипполита, сначала утверждал, что Федра клеветала на Ипполита вернувшемуся Тесею: будто бы пасынок влюбился в нее и хотел изнасиловать. Ипполит погибал, но правда открывалась, и только тогда Федра, уличенная во лжи, решалась покончить с собой. Однако при более глубоком изучении истории Еврипид остановился на изложенном ниже варианте рассматриваемых событий.

175. Тесей проклинает и изгоняет Ипполита [75]

Вернувшемуся то ли из Дельф, то ли из очередного пиратского рейда по островам и прибрежным поселкам царю доложили о постигшем его несчастье. Озадаченный Тесей, подойдя к еще не совсем остывшему телу жены, находит под ним табличку. После прочтения предсмертной записки Федры все лицо его исказилось, было видно, что царь испытывает и гнев, и омерзение, и ужас:

– Сын, Ипполит, где ты сейчас, презренный нечестивец? Как ты мог на ложе посягнуть отцовское, не устыдившись всевидящих очей Зевса. И это хваленая твоя телесная и душевная чистота, о которой недавно ты мне говорил!

Тесей механически стал поднимать и раскладывать по порядку разбросанные всюду вещи перевернутые скамейки и стулья, явно свидетельствующие о недавней борьбе. В углу он нашел меч, на костяной рукояти которого был такой знакомый ему знак родовой – две вырезанные серебристо-черные змеи с зелеными головами – герб Эрехтеидов. Этот меч он сам подарил Ипполиту.

Тесей крикнул слугам, чтобы ему срочно нашли Ипполита. То ли будучи не в силах ждать сына, то ли не надеясь, что его найдут и приведут к нему, он вдруг закричал высоким и громким изменившимся голосом:

– Я проклинаю негодяя сына и осуждаю на многолетнее изгнанье! Трезен он покинуть должен прежде, чем над миром лучезарный Феб взойдет.