Черновик

– На работу торопитесь?

– Вы говорили – я ваша работа.

Она сразу стала серьезной. – Можете пропустить работу?

– В Клинике?

– Вы служите где-то еще?

Он продолжал пошатываться внутри, как после хорошего удара по голове: – Могу, только…

– Тогда поедем купаться на Шарташ.

Он провел рукой по груди, где под дорогим штатским пиджаком была белая нейлоновая рубаха и темный французский териленовый галстук. – В таком виде?

– Ну… галстук подобран не совсем удачно. И туфли не мешало бы почис…

– Это мокасины, – обиделся он.

– Тем более. – Она снова улыбалась. – Выходим на следующей остановке.

У него был операционный день сегодня: две плановых резекции желудка, которые откладывать нельзя. Краснея от стыда, набрал номер заведующей отделением плановой хирургии: грузной, не очень старой старой девы, Киры Кирилловны, служившей вторым профессором кафедры госпитальной хирургии в мединституте. Прекрасная в некрасивости и остроумии своем, посвятившей жизнь хирургии, она была его учителем и лучшим другом. Он мучительно врал ей что-то, а она, понимала, что врет, и не очень строго пеняла:

– Сама прооперирую твоих больных. Но завтра побреешь мои подмышки. – И повесила трубку.

Пока он потел в телефонной будке, девочка успела остановить такси, что было сравнимо с поимкой голубого колобуса на лестницах Почтамта.

Пляжа на озере Шарташ не было. Природа здесь предпочитала не тратить себя: сухая глинистая почва с мелкими камушками и редкими островками сорной травы. Середина рабочего дня. Людей нет. Нет кабинок. Нет лежаков.

Пока он оглядывался, девочка расстегнула платье и осталась в купальнике. Не в привычных, хорошо знакомых, сатиновых доспехах, но в чем-то узком и плотном, и очень нездешнем. Он совсем потерял рассудок. Что-то бормотал, суетился, пытался снять туфлю-мокасин, стоя на одной ноге. А она достала из сумки большое цветастое полотенце, расстелила и улеглась на живот, безобидно и невинно, И забыла о нем.

Чувствуя себя сиротой, он сел рядом: в брюках, даже пиджак не снял, не распустил узел галстука. И приготовился рассказать, как мучительно искал ее.

– Это я нашла, – сказала девочка.

Ему было хорошо, будто заполучил должность заведующего хирургическим отделением. Сидел, любовался девичьей спиной и ягодицами, бедрами и ложбинкой на пояснице. И ловил себя на том, что не испытывает сексуального влечения к девочке. Обеспокоился, прислушался к событиям в собственном паху.

– Не тревожьтесь, – успокоила девочка, будто знала про него все.

Он вскочил, походил, не находя занятия. А потом нашел и принялся бросать камушки в озеро, чтобы отскакивали от поверхности воды. И бросал, будто недоросль, хотя был вдвое старше. Казалось, ему шестнадцать, а ей тридцать два. Поэтому она мудрее и проницательнее, и отгадывает мысли. А ему уготована роль…

– …роль недоросля, – подсказала девочка и рассмеялась, посветив синим со вспышками голубого: – Давайте поплаваем. Надеюсь, на вас не только брюки.

Они вошли в воду, трогательно взявшись за руки. От волнения он забыл, что умеет плавать и топтался на мелководье, поглядывая, как девочка приличным брасом удаляется от берега. Быстро нагнал, сделал круг и снова двинулся вперед кролем. Доплыл до середины озера, повернул обратно. Выбрался на берег. Девочка успела одеться. Завидела его и сказала: – Я не завтракала.

Он был готов к более серьезным подвигам, но спорить не стал: – Здесь неподалеку буфет с минеральной водой и печеньем. Металлическая будка с решеткой на окне была раскалена, как печка-буржуйка. Два мужика наливали в граненые стаканы бесцветную жидкость из бутылки с наклейкой «Нарзан» и заедали конфетами-подушечками. В витрине парились несколько пряников, облепленных мухами, и пара бутылок минеральной воды.

– Позавтракаем в городе, – сказал он, стараясь перехватить инициативу.

– Хочу здесь, – негромко и ненастойчиво сказала девочка. Подошла к буфетчику. Склонила голову. Вернулась: – Там, позади дома, есть столик под деревом.

– Будем есть пряники с «Нарзаном»? – нервно рассмеялся он.

– Пойдемте…

Худосочный армянин в густых усах и огромной кепке, преданно поглядывая на девочку, суетился у стола. Над столом росла большая береза. Старая и сонная, почти без листьев, она неряшливо роняла на стол насекомых и засохшие сережки.

Вскоре стол был заставлен тарелками с закусками, большую часть из которых он видел впервые. Буфетчик притащил холодную бутылку «Зубровки» и при них откупорил. Ему показалось, что сходит с ума. Не хватало струнного квартета живьем с Вивальди. А девочка беспечно и блаженно поедала холодную севрюгу, ветчину, сыр, чищенные грецкие орехи…

– Едим, будто перед концом света, – сказал он.

Девочка осторожно поддела вилкой толстую гусеницу, что упала в тарелку с березы, поднесла близоруко к глазам и сказала, улыбаясь: – То, что гусеница называет концом света, наш учитель биологии называл бабочкой.

Сюрпризы не кончались. У буфетчика появился ассистент. Развел огонь и принялся жарить шашлык.

Он чувствовал себя, как на приеме в Кремле. Подавленно поглядывал на девочку и в который раз задавался вопросом: что происходит? И содрогался при мысли о сумме, которую назовет сумасшедший буфетчик за неожиданное пиршество. Однако обошлось.

Ассистент буфетчика отвез их в город на своем «Москвиче». Остановился возле Почтамта. Выжидающе оглянулся.

– Вам пора в Клинику. – Девочка улыбнулась, обезоруживая. – Я поеду дальше. Не волнуйтесь так. Увидимся. – И укатила.

Он сел на ступени Почтамта и стал несчастен, потому что содержание его жизни, ее трафик, адекватность и полнота сознания, находились теперь на попечении Эммы, если это можно назвать попечением.

Значит, снова мучительное ожидание, снова поиски, изнуряющие бессмысленностью, которые ни к чему не приведут. И старался найти логику в ее поступках, и понять, что движет прекрасной девочкой Эммой, к странностям которой не смог притерпеться. И всякий раз натыкался на стену, сложенную из разнородных кирпичей непредсказуемых поступков, загадок и абсурдов. Это уже была не любовь, но нечто весьма патогенное, как свирепствующая неподалеку сибирская язва, в эпидемии которой ему была отведена роль жертвы. Помучившись, остановил поиски: пусть будет, что будет. С подобным решением десятки лет жила вся огромная страна…

А девочка Эмма отыскалась довольно быстро. На теннисных кортах Политехнического института, в перерыве между сетами, он сидел на скамейке и болтал с партнером, которому проигрывал с крупным счетом. Она подошла и жизнерадостно сказала в спину: – Здравствуйте, сэр.

Он так дрогнул телом, что переполошил соперника. И не спешил оборачиваться, как в трамвае, страшась и радуясь.

– Ноги плохо работают… а слева лучше бить двумя руками. Всегда, – сказала она, не желая замечать, что говорит в спину.

– Здравствуйте, Эмма! – Он встал, обшаривая глазами лицо и одежды, в надежде, что она не так хороша, как раньше. И понимал, что хороша, что стала лучше: и ноги длиннее и рот больше – совсем, как у лягушки, – и глаза в этот прохладный августовский день сияли синим, будто две лампы «соллюкс» в кабинете физиотерапии Клиники. И сказал: – Теннис – «это маленькая жизнь». Хотите сыграть пару геймов? Надеюсь, на вас не только юбка. Хорошо, в следующий раз. – И понимал, что задирается, что силы не равны, но поделать с собой ничего не мог. И не знал, чего хочет.

– Если не знать чего хочешь, значит хотеть очень многого… или ничего. – Девочка Эмма удивляла избытком проницательности, была доброжелательна и миролюбива, и не старалась держать дистанцию. Похвалила теннисные доспехи. Посветила глазами, обволакивая синим и густым – соллюкс отдыхал. – Я с машиной. Жду вас через десять минут.

Он бросился в душ. А когда выбрался на улицу, не увидел ни девочки, ни машины. Вспомнил все мытарства. Встал понуро и знакомое недоумение, и обида, а теперь уже и злость, проникли в душу, чтобы остаться там. И не обращал внимания на черную «Волгу» с серыми занавесками на окнах, поджидавшую партийного босса. Машина мигнула фарами. Еще не веря, подошел, склонился и увидел девочку Эмму за рулем. Молча сел рядом, волнуясь и поглядывая на невиданный никогда радиотелефон.

– У нас несколько часов. Можно снова на Шарташ, – сказала она беспечно и невинно. – У буфетчика найдется свободная комната. Но гостиница лучше.

Недоумевая, он медленно приподнимал чужой занавес, старался понять, про что она. А когда понял, засмущался, как семиклассник, и сказал, холодея: – Тогда «Большой Урал». И осознал себя, когда шел по большому мраморному холлу с высоким потолком. И на ходу, дрожащей рукой, незаметно вкладывал в паспорт двадцать рублей – все, что нашел в карманах. Шел, страшась, что вдруг получится. И что тогда делать в гостиничном номере с девочкой Эммой?

Администратор у стойки, нервная черноволосая женщина, вынула изо рта сигарету с помадой на фильтре: – Мест нет. – На мгновенье подняла глаза и строго добавила: – Гостиница только для приезжих.

Кроме проницательности у нее была гипертрофия щитовидной железы, которая давала нервозность, гиперкинезы и блестящие зрачки. Однако обсуждать тему гипертиреоза не стал, хотя был уверен – начни и гостиничный номер был бы обеспечен. Превозмогая себя, сказал: – Я приезжий, иногородний… улица Гагарина 29, квартира 6… третий этаж. – И протянул паспорт.

Администратор старалась пальцами через обложку определить количество вложено купюр. Не смогла. Открыла. Помедлила и вернула: – Ничем не могу помочь.

Удивительно, но он возвращался и тешил себя призрачной надеждой, что черной «Волги» у подъезда нет. Что девочка Эмма, как обычно, укатила, решив этим все проблемы. Будто кто-то другой месяцами слонялся по городу в мучительных поисках, обуреваемый любовью и надеждами.