Шаги в глубину

Поскольку про Гончую ни я, ни Дональд не упомянули, ничего внятного он не узнал. Хмурый и невыспавшийся обормот напоследок посоветовал задать этот вопрос начальнице охраны доктора, и расстроенный паренек убежал.

Дональд мял в руках свою «рясу Обреченного» и выглядел скверно: в отличие от меня, он не спал. Сам виноват, потому что где-то в глубине души прекрасно понимал, что попытка того стоит. Но mein Gott, это ж какой риск обречь Рею на страдания, ах-ах.

А после этого он еще и моей задницей полюбовался. Где, спрашивается, справедливость?

Накатывал адреналин, прорезались зубы истерики, и мне стоило огромных усилий держать себя на строгом поводке: поводок трещал и вырывался. В таком настрое я сбегу даже от ударного катера, и это великолепно, это здорово, и да начнется бой за жизнь. Я уже слышала вой толпы – хотя его и не будет в «Кубе». На многих варварских планетах чужаков бросают хищникам, но здесь планета прогрессивная, продвинутая, поэтому ресурсы генератора изнанки тратят на то же, на что дикари тратят одного дикого зверя.

Только вот обормот все портит. Мне даже жаль оставлять его. Жаль бросать странную аферу, жаль не узнать, что там за информация была, за что умираем, так сказать.

Да, жаль.

– Ну как, не передумал? – спросила я.

– Нет, – сказал Дональд.

Свет, который вот-вот станет приближаться, свет, из которого никто уже не вернется. Как иронично: свет в конце туннеля, и такой беспросветный мрак в мозгах у этого обормота.

– Неправильный выбор, Дональд.

– Мы должны пройти, Алекса! Это единственный путь…

Я уже слышала гудение голосов, вой толпы, и оставалось слишком мало времени. Ну что же, ты не оставляешь мне шансов, мой капитан. Я слишком хочу выжить.

Церемониальная одежда – это всего лишь ткань. Я сложила за спиной пальцы: безымянный крюком и словно бы в ладонь, мизинец подогнуть, а остальные, как учили, – «артритным скрутом».

Прости, Дональд, ничего личного.

Он натянул на себя верхнюю рубашку, «рясу Обреченного», обернулся, и я всадила ему скрученные пальцы в грудь. Черт, хорошо тебе, ты даже ничего не чувствуешь, а вот мои пальчики…

– Что ты…

Он еще ничего не понимает. Еще бы. Когда «печать инквизитора» останавливает витаконтроллер, это доходит не сразу.

– Нам двоим не победить, понимаешь?

Он дышит, дышит тяжело. Я его только что формально убила, и он наконец все понял.

– Н-нет…

Да. Еще как – да.

«Печать инквизитора» – это такая пытка, потому что мы слишком привыкли к медицинскому контуру, который растет вместе с нами. Витаконтроллер – это ведь не просто самая быстрая скорая помощь. Это не просто легальный имплантант. Мне не нужны страдания обормота – а он сейчас страдает, о да! – мне просто плевать на них. Главное, что остановившийся витаконтроллер послал крик о помощи.

Крик, который услышит маленький запорный механизм на небольшой, в сущности, криокамере.

– Т-ты…

Дверь распахнулась, влетели охранники, и я получила укол нейрошокером.

– Ты что творишь, сука?!

Руку разрывало болью, а под ребра уже прилетел второй щелчок.

– Как он?

– Дышит вроде!

Я корчилась на полу, и меня перевернули лицом вверх.

– Какого черта?

– Он… Х-х-хр… Пялился на меня…

Лицо наклонившегося надо мной охранника не разглядеть: свет вдруг стал слишком ярким, пульс – слишком громким, будто я его отобрала у Дональда.

– Пялился? Да ты что?!

В слепящем свете лампы взлетел энергетический хлыст, но его перехватили.

Ах, черт, как стреляет-то! В груди бился огонь, в руке бился огонь, всему телу хотелось дергаться и корчиться.

– Не вздумай, ей еще идти к «Кубу», идиот.

– Она его чуть не убила! Может, она еще что выкинет?!

– Никаких следов, понял?!

Они пререкались, а я в два горла жрала адреналин, глядя на силуэты, которым вскоре придется постараться, чтобы выжить.

– Да поднимайте уже, их там заждались! – крикнули от дверей, и в механизмах что-то скрежетнуло.

Меня отходили нейрошокером по ребрам, тварям хотелось и большего, но они дорожили этой казнью. Так что я лежала, со свистом втягивая воздух, и ребра, казалось, раскрошило, а легкие прошили колючей проволокой, и с каждым вдохом кто-то протягивал это сквозь меня.

Скрежет подъемника, лампы мигают, Дональд сипло дышит, а я лежу – и мне весело.

Подъем лифта – это целых пятнадцать минут. Пятнадцать минут разговоров о том, как бы они меня отодрали, как бы мне было весело, как они служили на L218, и вот там… Под конец мне вкололи стимулятор.

– Дерьмо, а парень что-то слаб. Эй, ты!

Я смотрю на светильник, боль уходит, и больше бить меня не станут.

– Ну-ка, вставай, сука!

Меня подтащили к Дональду и приставили вплотную.

– Давай, хватай его. Смотри, чтобы он не упал, ясно?

– Запомни, сука, если казнь отложат, нам хана, но ты попадешь к нам!