Выползина

Как там говаривали на военных сборах опытные «деды», отслужившие в армии перед поступлением в институт? Есть в Союзе три дыры: Эмба[15 - Бывший советский военный полигон в Казахстане.], Кушка[16 - Бывший советский военный городок, ныне город Серхетабад в Туркменистане.] и Мары[17 - Город Мары был основан в 1884 году, как российский военно-административный центр. В советское время в Мары-2 базировался авиационный полк. В 2015 году город Мары (Туркменистан) был провозглашен культурной столицей тюркского мира.].

Неудачника и скромнягу Фёдора, без сомнения, заинтриговала неукротимая натура брюнетки, за которой угадывалась незаурядная биография. Теперь же ему была гарантирована бессонная ночь, полная мучений и разочарований своими поспешными решениями. Первыми же своими откровенными поступками и фразами брюнетистая стерва подогрела интерес и любопытство скромного холостяка.

Похоже, впервые в жизни Фёдору начинало везти на поприще любовных авантюр. И поплеваться бы через левое плечо, чтобы не сглазить и ни накаркать чего-либо худого.

Минут через двадцать после ухода брюнетки, когда, казалось, всё тихо и мирно разрешилось, дверь с грохотом отодвинуло в сторону. В купе выперло огромную тётку в искрящемся розовом синтетическом халате с потрясающим утесом грудей. Этакую Наталью Крачковскую кавказского происхождения. Из недр её необъятной, разъярённой утробы прохрипело:

– Какого хрена вы подсунули мне эту стерву! Эту лярву! Эту курву! Эту шлюху!

Приятно, когда столько сочных эпитетов и все совпадают с одной брюнеткой. Бедный толстяк, научный работник прикидывался спящим, скукожился под одеялом в калачик, подтянул коленки к подбородку и затаил дыхание, хотя именно к нему обращалась мощная дама, в поведении которой угадывалась необузданная любовница, к примеру, директриса мясного торгового павильона на рынке или владелица частного продуктового магазинчика.

– Или вы заберёте свою бэ обратно, – обратилась она к Фёдору, – или сами ступайте к ней в наше купе. Иначе я не успокоюсь и закачу скандал на всю ночь!

– Свою?! С каких это пор «мою»?! Послушайте, – попытался Фёдор урезонить толстенную фурию, – третий час ночи! Мне завтра на работу к восьми утра! – и решил сделать неловкий комплемент:

– Неужели две воспитанные, культурные женщины не могут, молча и спокойно, лечь спать в две разные постели?

– Эта паразитка меня оскорбила! – заявила расстроенная толстуха, грузно и решительно уселась на постель Фёдора, не собираясь уходить. Матрас под Фёдором вспучило. Его подбросило, по принципу сообщающихся сосудов. Он треснулся затылком о полочку на стенке.

– Я ей культурно намекнула, чтоб вернулась в своё купе… – захныкала тетя. – А она… она!.. Мерзкая тварь назвала меня бэ! Меня, мать троих детей?!

– Значит, уходить надо мне, – догадался Фёдор.

Толстуха не отрывала горящего взора от трясущегося под одеялом толстячка. Выбора не оставалось. С готовностью, с позорной, затаённой радостью Фёдор потащил свою дорожную сумку, клетчатый, клеёнчатый баул и верхнюю одежду в дальнее купе перед туалетом, где ожидала именно его появления свирепая, но великолепная в своей чёрной ярости брюнетка. Она сидела на полке в позе киргиза у костра, сложив ножки крестиком, успев переодеться в фирменный спортивный костюмчик «Reebok»[18 - Известная международная фирма, по производству спортивной одежды, обуви и аксессуаров.] нежно розового цвета. Свои импортные шмотки, насквозь пропахшие дорогой парфюмерией, но с иным, резким и удушающим запахом, чем брюнеткины, мягкие и запашистые духи, толстая дама забирала сама и прошипела на прощание:

– Сама – «бэ»!

– Этоя – «бэ»?! – взвилась неизбежная попутчица Фёдора. – Это ты – самое большое «Бэ»!

– Это я-то – самое большое «Бэ»?

– Да-да! Ты! – заорала брюнетка. – Самое агроменное!..

– Молчать! Обе! – гаркнул Фёдор. Скандальные дамы приятно удивились его грозному и громкому баритону. Впервые, со времени отправления поезда, разглядели в тщедушном, худосочном пассажире не юношу, но – мужчину. Фёдор задвинул дверь в купе, решительно вытеснив тощей грудью мощный бюст толстой дамы в коридор.

– Дамы, всем – отбой!

Только женщины умеют вести столь содержательные беседы до бесконечности, пока не вцепились бы друг другу в волосы.

– Только без лишнего базара, девушка! Хочу одного и один – спать, спать и спать, – предупредил Фёдор пыхтящую от злобы, раскрасневшуюся брюнетку и улёгся в чужую развороченную постель.

– Быстро же ты, согласился, мент! – подогревала сама себя до кипения попутчица.

– Послушай, детка, ты можешь булькать от ярости сколько угодно, только молча! Молча, я прошу! Если зла на весь мир, – выйди в тамбур и остудись! А лучше – выстави головку в окошко, проветрись. Пожелай дяде спокойной ночи. Можешь звать меня дядя Ферапонт, – пошутил Фёдор.

– Ферапонт взял на понт?! – принужденно захохотала брюнетка. – Окэ! Ферапонтик – мусор из деревни! Лимитчик! Я так и поняла!

Если бы Фёдор вспылил, заорал, принялся объяснять, что, дорогие его родители – беспросветные старики-романтики, пожизненные учителя начальной школы, назвали сына Фёдором, конечно же, в честь писателя Достоевского, – ругаться им пришлось бы до прибытия поезда в Петербург. Фёдор благоразумно промолчал, подавил вспышку гнева, спокойно раскрыл походную сумку, достал бутерброды с высохшим, грустным сыром в слезах. За всеми этими дорожными знакомствами, руганью и недоразумениями он зверски проголодался и не смог бы дожить до утра из-за дикого урчания в желудке.

– Успокойся, детка. Хочешь перекусить?

– Хочу!.. хочу перекусить кому-нибудь горло! – продолжала сочиться ядовитой злобой брюнетка.

– Эк тебя корежит? Казанская сирота, что ли?

Ожидая очередного выброса энергии, Фёдор приподнялся, чтобы сходить за чаем, но брюнетка вдруг жалобно всхлипнула и отвернулась к окну, где проносились кометами, будто в подземном тоннеле метрополитена, холодные ночные станционные огни.

– Выскажись, дочь моя. Облегчи пред звёздами свою грешную, мятущуюся душу. Но без меня. Схожу за чаем…

– Священник Фера нашёлся, с понтом! – буркнула брюнетка вполне дружелюбно. Она поджала острые коленки к подбородку. Ступни её ножек оказались изящными, с маленькими пальчиками с розовым педикюром. Глазки на кукольном личике – большие, чёрные, в обрамлении огромных ресниц, очень привлекательные томной своей глубиной, с дерзким взглядом сильно обиженной, но умеющей постоять за себя жрицы свободной любви. Брови чёрные – вразлёт. Справа, в уголочке рта – крохотная родинка – «мушка».

Как помнилось Фёдору, по рассказам матушки, подобные «мушки» дамы «высшего света» в пушкинские времена навешивали специально, чтобы казаться более соблазнительными.

Фёдор вышел из купе за чаем.

В коридоре приглушили до туманной желтизны свет. Проносящиеся за окнами огни, будто фотовспышки, выхватывали из сумерек то кранную ручку стоп – сигнала, то бляху номера купе, что невольно впечатывалось в сознание растревоженного, уставшего Фёдора. Спальное купе проводников оказалось запертым. На столике служебного купе позвякивал взвод пустых стаканов. Рядом лежали в навал пакетики чая. Чем Фёдор и воспользовался с благодарностью.

В интимной полутьме купе брюнетка встретила попутчика сверкающим, загадочным взглядом. Её волосы, будто вороньи крылья, разлеглись по плечам, красивым ореолом подсвечивались жёлтым светильником в изголовье. Вагон мягко покачивался, слабо откликаясь туканьем на стыки рельс.

– Явился – не запылился, наконец, отче наш, – приветливо раскрыла влажные губки брюнетка. – Я уж заждалась, думала, сбежал в вагон – ресторан.

– Ресторан закрыт. Проводники спят. Самообслуживание. Кстати, про отче… Дедушка мой был иконописцем во втором поколении, – присочинил Фёдор, хотя дед по маме был всего лишь художником – авангардистом.

Такой уж был Ипатьев присочинитель, астрофизик по образованию и программист с торговым уклоном по жизни. Он неловко поставил два стакана в гремящих подстаканниках, расплескал кипяток на белую скатерку.

– Окэ! – восхитилась брюнетка и продолжала задираться. – Врублёв, значится, с понтом! Похоже, на поколение духовенства совковый внучок поставил большой ментовский крест.

– Кого имеете в виду, сударыня, Рублёва или Врубеля?

– Пофиг! – отрезала брюнетка. – Кого имею, того и введу.

Фёдор прогудел мелодию из телевизионной рекламы «Нескафе», вспомнил, что у него с собой была походная баночка кофе.

– Встречали её у фанерной дачки пять радостных дебилов, один краше другого. И все неистово желали халявного кофе, – пошутил он. Впрочем, неловкую шутку о расхожем рекламном телеролике не оценили.

– Кофе или чай?! – спросил Фёдор, выложил на столик пакетики чая и выставил баночку кофе.

– Пофиг! – с благодарностью отозвалась попутчица, решительно сыпанула из баночки через край в свой стакан кофе, громко зазвенела ложечкой, перемешивая напиток. – Чё ж в ментовку занесло такого образованного, культурного интеля? – вновь принялась задираться брюнетка. Она с шумом втянула через трубочку пухлых губ несладкий кофе, отставила стакан в гремящем подстаканнике, заползла под одеяло и сладко, с хрустом в косточках потянулась. Взгляд её тёмных глаз казался, при ближайшем рассмотрении, игрив, задирист и настраивал на долгую, интересную беседу.

– Почему в менты подался? – настаивала брюнетка.

– В армии отслужил. Сверхсрочник. Поэтому и переход армейского старшины в «ментовское», как вы изволите выражаться, ведомство, – продолжал сочинять Фёдор, нагло приписывая самому себе биографию своего одноклассника, добрейшего капитана Поршева.

– Инерция советского дебилизма! Понятно. Признаюсь по секрету, я – последняя шлюха Совейского Союза! – весело заявила брюнетка. – Под Новый год сваливала за Океан, думала, – навсегда. Бродила по «дьюти-фри» перед посадкой в самолёт, тут по радио объявили, что СэСэСэРа не стало[19 - 26 декабря 1991 года была принята декларация о прекращении существования СССР.]. Развалился могучий наш Совок! Так что, выходит, проходила я границу и погранзону уже последней – распоследней… Понимаю, глупо, но забавно! Горжусь!

Фёдор благоразумно удержался от саркастических замечаний по этому поводу, расслабленно уставился в чёрное, зеркальное оконце поезда, где в чернильном пространстве проносились белыми кометами огни.

Брюнетка долго бубнила о своих приключениях, как улетела сначала в Аргентину со своим любовником – бандитом по имени Эдуард, по прозвищу Штырь. Как Штырь обокрал её и бросил в Буэнос-Айресе без денег. Как приютили её пожилые эмигранты из России, той, первой белогвардейской волны. Как год она собирала средства для возвращения на Родину, работая официанткой и танцовщицей в ночном стрип-баре. Как застряла в Польше и сожительствовала со старичком – ювелиром…