– Продукты питания, и алкоголь передавать запрещено. Произошла очередная метаморфоза. Призывники еще недавно покорно, как бараны, шедшие на заклание, теперь очутившись в просторном вагоне, и чувствуя свое преимущество в силе, по крайней мере, в общем количестве, осмелели и дерзко разговаривали с сопровождающими, оттесняя их от окон. Стас подсел в купе, где расположился художник, и, протянув руку, представился:
– Стас.
Парень, пожав руку, ответил:
– Анатолий, будем знакомы.
– Скорее всего, будем служить вместе, ты из города? – спросил Стас.
– Из пригорода, из Нахаловки, знаешь такое место? – ответил Анатолий.
– Да уж, место известное, можно сказать легендарное, ночью лучше туда не соваться, сплошные химики, да еще и зона, местное население весьма специфично, – ответил Стас. Он припомнил, как однажды ночью, зимой, в сильный мороз, в течение часа ловил там такси, чтобы добраться до дома, и несколько раз к нему подходили подозрительные типы, с просьбой закурить, но тогда пронесло. А еще у его знакомого, там отняли новенький мотоцикл «Ява». Потом, правда покатались и вернули. Да, было дело.
– А я там всю жизнь прожил, привык ко всему, – ответил Анатолий, нисколько не обижаясь на сказанное Стасом. Местные меня знают, не трогают, да и природа там красивая, лес, река, рыбалка. Там я научился писать природу, с училищем постоянно ходили на пленэр. Только делать там особо нечего, работы по моему профилю нет, разве, что афиши в клубе рисовать.
– Даа, – протянул Стас, – ладно, отдашь долг Родине и весь мир у тебя в кармане, живи, где хочешь, ты ведь не женат? Этот вопрос он задал потому, что парень выглядел постарше остальных.
– Бог миловал, – пробурчал Анатолий. Послышался характерный лязг и вагон дернулся, потом еще, и еще.
– Скоро поедем? Товарищ прапорщик, а куда нас везут?
Посыпались вопросы со всех сторон, к проходившему по проходу военному, одетому в полевую форму, в портупее и сапогах. Фуражки на голове не было, показывая идеальный пробор в набриолиненных волосах.
– Поезд следует на Восток. Будем в пути полтора суток, по приезду все узнаете, – остановившись, сказал он. – Во время следования поезда вам будет выдан сухой паек. Жалобы, пожелания есть?
– Нет, – не дружно ответил хор голосов.
– Напоминаю, – продолжал он, – что употребление спиртных напитков запрещено. Теперь вы в армии и подчиняетесь командирам.
– До принятия присяги можно все, – крикнул кто-то с дальнего купе.
– Кто тут такой умный? – нараспев произнес прапорщик. Никто не ответил. Поезд потихоньку катился, набирая скорость. При выезде из города, дома постепенно становились все ниже, обшарпаннее, на пригорках стояли разнокалиберные металлические гаражи. Показались башни элеватора, и наконец, замелькал дощатыми заборами частный сектор, с заросшими сорняками косогорами и кучами угля и мусора, затем промелькнули огороды и поезд выехал на простор. Притихшие призывники смотрели в окна, как бы на время, прощаясь с родными местами. В вагоне, на какое-то время повисла тишина, прерываемая постукиванием колес на стыках рельсов. Но, выйдя из оцепенения, как по команде все начали распаковывать свои сумки, открывать чемоданы и вещмешки и извлекать оттуда завернутую в газеты или в полиэтилен снедь, выкладывая ее на столики в купе. Там быстро образовалась гора из вареных яиц, шматков сала, вареной курицы, соленых огурцов и хлеба. Стас тоже достал из сумки свою долю, мать завернула в кальку три бутерброда с копченой колбасой и три бутерброда с сыром, отец сказал, что в дороге обязаны кормить. Быстро перезнакомившись, призывники опять накинулись на еду, как будто голодали трое суток. Пиршество длилось недолго, кто-то еще дожевывал, кто-то, взяв, сигарету в губы оглядывался, по сторонам: можно ли курить в купе? По вагону потянулся дымок. Сразу же появились сержанты, обходя все закутки и покрикивая:
– Курить в дальнем тамбуре, по одному.
В хвост вагона потянулся народ.
– Пойдем, покурим, – сказал Анатолий. Стас, молча, встал, достал из сумки пачку сигарет «Союз-Аполлон» и последовал за Толей. В тамбуре не было места от курящих призывников, стоял такой смог, что можно было и не доставать сигарету. Никто не разговаривал, а только жадно затягивались и выпускали дым. Без удовольствия выкурив половину сигареты, Стас вернулся на место. Призывники между тем, перемещались по вагону, знакомились, подсаживались то к одним, то к другим. В некоторых купе собирались большие кучки, человек по десять, втихаря выпивали, горланили песни под гитару, играли в карты. Прапорщик и сержанты недооценили количество спрятанного спиртного, и к вечеру разнося сухой паек, уже урезонивали особенно буйных. Многие, собрав со стола свою провизию, залезали на полки, раскатывали матрацы, клали под голову свои вещмешки, и засыпали, или просто лежали.
Стас решил пройтись по проходу, свет был притушен, во многих купе уже спали, с полок свешивались ноги в вязаных носках.
– Э, садись к нам, – услышал Стас хриплый голос. Он подошел к небольшой компании, игравших в карты при свете ночника парней.
– Будешь? – спросил усатый парень у окна, характерно оттопырив мизинец и большой палец.
– Можно, – ответил Стас.
– Налей, – сказал парень веснушчатому толстяку.
– Бажен, он не сдавал, – пропищал толстяк.
– Я те сказал, налей! – пьяно рявкнул Бажен. Толстяк нырнул под стол, и в полнейшей темноте налил пол стакана водки. Вынырнув, он сказал:
– Держи! – Стас принял засаленный граненый стакан, и посмотрел вокруг. Из полутемноты на него смотрели шесть пар глаз, застыв с картами в руках.
– Ну, за тех, кто в сапогах, – пытаясь сойти «за своего», сказал Стас, где-то услышанный тост. Закусив подмоченным печеньем, поставил стакан на край стола.
– Ты еще не в сапогах, – сказал Бажен, остальные недружно засмеялись.
– Если завтра хочешь еще, сдавай пятерку.
Стас сразу понял, что это цена глотка водки, но не стал выяснять отношения, а решил поторговаться.
– У меня только трояк.
– Сдай Хомяку, – сказал Бажен. Стас достал из наружного кармана заранее припасенную мелочь, набрал три рубля, и отдал ее Хомяку. Хорошо, что разложил деньги по разным карманам, подумал он. Во внутреннем кармане на молнии у него лежали пятьдесят рублей новыми десятками, припасенными на экстренный случай. Попрощавшись, он встал и пошел спать в свое купе.
Ночью всех разбудил страшный крик. Кричало несколько человек, слышалось топанье ног, звон разбитой посуды, удары об перегородки. Кто-то голосил:
– Сзади, сзади, пацаны, бей сержантов, – в ответ летел отборный мат. Проснувшиеся от криков и шума призывники, как пугливые пингвины, развернувшись головами в проход, наблюдали за событиями. Стас, свесил ноги с полки, и в темноте прислушивался к происходящему. Похоже, это происходило там, где ему наливали.
– Ой, ой, я те дам, ах ты гад, брось вилку, больно, больно, рука, рука, тащи веревку, все, больно, – слышались многочисленные голоса.
Выкрики и шум борьбы постепенно стихали. Прапорщик и сержанты, одержав локальную победу, ходили по проходу и кричали:
– Всем лежать на своих местах, отбой.
Хотя и так все уже лежали на полосатых, комковатых матрацах. Стас, подтянув ноги на полку, повернулся к стенке, и подумал: вовремя я оттуда слинял.
Наутро проснувшись и не открывая глаза, под мерное покачивание вагона, и знакомый с детства перестук колес, Стас подумал, что едет к морю, к солнцу. Но открыв их, он увидел все туже картину, призывников, жующих пищу.
– Стас, спускайся завтракать, принесли сухпаек, – сказал Анатолий, заметив движение на верхней полке.
– Угу, – буркнул он в ответ, – сейчас умоюсь.
Взяв с собой домашнее полотенце, он прошел в конец вагона к туалету. Весь тамбур был завален мусором и окурками, под ногами скрипело разбитое стекло.
– Кажется, я вчера многое пропустил, – подумал он. Толкнув дверь туалета, Стас отпрянул, в нос ударил резкий запах мочи и экскрементов. На полу в слое мочи и зеленых плевков, плавали скомканные газеты, унитаз был настолько загажен испражнениями, что к нему нельзя было подойти, не испачкавшись.
– Как я буду чистить зубы? – подумал он, пойду в туалет в начале вагона.
– А тот туалет открыт? – спросил он курившего у тамбура, махнув рукой в сторону начала вагона.
– Нет, – ответил тот, – прапор закрыл, там только для сопровождающих. С усилием воли умывшись, Стас вернулся в купе и, перекусив, решил немного походить по вагону, размять ноги. Пассажирский поезд, к которому был, прицеплен вагон с призывниками, останавливался на станциях, но из вагона никого не выпускали. Пассажиры этого вагона развлекали себя сами, как могли, где-то разгадывали кроссворды, где-то играли на гитаре и пели «блатняк», а в основном лежали на полках, тупо разглядывая потолок. Дойдя до вчерашнего купе и остановившись, он увидел ту же компанию в полном составе. У окна сидел Бажен, вокруг него свита. Левый глаз его сильно заплыл и был наполовину прикрыт, под глазом чернел огромный синяк, губа разбита, со следами запекшейся крови, из черного приоткрытого рта сверкали червонным золотом зубы. В руках он держал стакан с чаем, кулаки были сбиты, а на двух пальцах Стас увидел синеющие наколки. Остальная компания тоже была изрядно потрепана, у кого ссадина, у кого синяк. И только Хомяк выглядел свежим, и невинным.
– Всю водку забрали козлы, похмелится нечем, – шипел Бажен.
– Я думал, сегодня с утра на станции купим у проводников, сержанты не дали даже в тамбур зайти, – оправдывался Хомяк.