Студент Иконников

В окно с решеткой гляделся клочок солнечного, весеннего неба… И такой он был маленький и жалкий в сравнении с мраком, царившим в камере, и так скупо бросало солнце в камеру лучи, что, казалось, что кто-то наивный и неопытный пытается игрушечным фонарем осветить большую подземную шахту…

И вся жизнь показалась студенту происходящей на дне большой подземной шахты…

Через десять дней, утром, Иконникова вызвали в тюремную контору и объявили, что он свободен и может идти домой.

Вышел он из ворот тюрьмы немного похудевшим, словно перенесшим тяжелую болезнь, и усталым от бессонных ночей. И в глазах его, до сих пор ясных и даже немного лукавых – теперь залегли отблески пережитого, и потому они были слегка грустны.

Дома его встретил коридорный, передал ему ключ от номера и рассказал об аресте Рудзевича, за час до ареста Иконникова. О Филатове коридорный ничего не знал.

В номере Иконников нашел все на своем месте. И только было расположился пить чай, как быстрой походкой вошел Рудзевич.

– Понравилась вам, коллега, Бутырка? – спросил он, здороваясь.

– А вы откуда знаете, что я в ней сидел? – удивился Афанасий Петрович.

Рудзевич улыбнулся.

– Я тоже в ней сидел! Но мне, как человеку уже бывалому, сообщали все, что меня интересовало.

– Я даже не знаю: за что я сидел! – нахмурился Иконников.

– А я знаю. Это нас с вами Филатов подвел!

Иконников сделал большие глаза.

– Филатов? А он… тоже арестован?

– И теперь сидит. Я же говорил вам тогда, что он выкинет какой-нибудь фортель! Он, видите ли, участвовал в организации общества помощи ссыльным студентам. Общество это только намечалось, намечались члены его, и Филатов записал и меня и вас в комитет.

– Ну?

– Ну, а когда влопался на какой-то сходке, то, при обыске, нашли и эту бумажонку.

Теперь Иконникову стали понятны слова жандармского полковника о «преступном сообщничестве». Также становилось ясным, почему Иконников был арестован.

На следующий день студентов вызвали в участок и объявили, что они высылаются в административном порядке под надзор полиции: Рудзевич в Вологодскую губернию, а Иконников – в Архангельскую. Для необходимых сборов им дали двадцать четыре часа.

Придя домой, Иконников начал приготовляться к дальней дороге. Он написал подробное письмо отцу, сложил книги, белье, платье. А затем пошел в город, проститься кой с кем из знакомых и вернулся домой довольно поздно. Хотел зайти к Рудзевичу, думая, что он дома, но швейцар сказал, что перед вечером за Рудзевичем заходил какой-то господин, и они вместе вышли.

На другой день, утром, Иконников был уже совершенно готов к отъезду. Осталось только увязать чемодан, что он и стал делать. Дверь в номер отворилась, и кто-то вошел. Думая, что это Рудзевич, Иконников даже не обернулся – он сидел на полу, спиною к дверям, – а сказал:

– А я к вам хотел только что зайти!..

Но, не получив ответа, обернулся и увидел Прохорова. Тот был в пальто и в фуражке, и вид у него был до того растерянный и взволнованный, что Иконников вскочил:

– Что это с вами, коллега?.. Что-нибудь случилось?..

Прохоров грузно опустился в кресло и глухо сказал.

– Да!.. Рудзевич… умер!..

Иконников смотрел на него с ужасом, не веря собственным ушам.

– Отравился вчера вечером в ресторане!.. Вместе с Спириденко…

– Спириденко?.. Художником?

– Да!

– Как же это… – Иконников не мог собрать своих мыслей. – Но… кто вам сказал?

– Сейчас узнал в городе. Да и в газетах сегодняшних уже есть…

Иконников присел и стал тереть лоб… Он был до того подавлен, что не мог даже говорить…

А Прохоров помолчал немного и стал говорить, опустив голову:

– Мне рассказывали, как они умерли… Эффектно умерли, как в романах. Перед вечером их видели вместе на Тверском бульваре. А потом, нашли уже мертвыми, в отдельном кабинете одного ресторана… Спириденко был выбритый… изящно одетый… в петличке роза… А на столике стояли живые цветы… шампанское… фрукты… Лежал открытый томик Поля Верлена и… оплаченный счет…

IX

Светало… Товаро-пассажирский поезд, в котором ехал Иконников, остановился на каком-то разъезде, в нескольких верстах от Архангельска. Поезду предстояло стоять долго, ожидая встречного, и некоторые пассажиры вышли из вагонов, и прохаживались тут же…

Разъезд был в лесу, и полотно дороги бежало в нем верст на двадцать. Поезд стоял, а по сторонам плотною стеною росли сосны и ели, прямые, высокие, дерзко вонзавшие верхи свои в еще темное небо, будто смущенное грядущим рассветом…

Иконников тоже вышел из вагона и пошел вперед… Вдали были слышны голоса, лязганье пилы и удары топора по дереву… Подойдя ближе, Иконников увидел, что железнодорожные рабочие делают в лесу просеку. Дружно нападали они на намеченное дерево, вонзали в него орудия свои и встречали падение жертвы криками удовлетворения… И шли они постепенно в глубь леса, оставляя позади себя неподвижные трупы деревьев. И были все это молодые и крепкие сосны и ели, оторванные от сочной земли, их взрастившей…

И падали деревья, гулко ударяясь упругими молодыми стволами о глухо стонавшую землю, – падали, некоторые безмолвно, словно подчиняясь карающей их деснице, другие – негодуя, обращая трепетные ветви свои к бесстрастно-холодному небу…

И стонал весь лес, и роптал ветер в его листве, видя, как гибнут молодые силы, – гибнет будущее могучего, старого леса…