Студент Иконников

– Удивительно, – сказал Филатов, наливая себе стакан чая. – А я тебя, Иконников, все время считал беспартийным!

Иконников почувствовал, что краснеет.

– Да, я этого и не отрицаю. Я как-то никогда не интересовался политикой, считая, что наука, прежде всего, должна быть вне ее.

– Ну, положим, вы ошибаетесь! – воскликнула Роза. – Меня даже удивляет, когда я слышу, что есть беспартийные студенты! Это так уродливо! Все равно, что лошадь без хвоста!

Иконников смутился.

– Странное сравнение, – пробормотал он. – Я не вижу мотивировки этому.

– Мотивировка – молодость! – крикнула курсистка. – Если в жилах студента течет кровь, а не подслащенная сахаром водица, он не может относиться безучастно к окружающему!

– Правильно! – сказал Рудзевич, наливая себе и рябому студенту водку.

– Ну, я иду! – поднялась Роза. – Вы пойдете, Вера?

Ее подруга тоже встала, и они обе надели кофточки и шляпки. Оделся и Филатов.

– Я вас провожу. Хотите?

– Пойдемте! Может быть, и господин беспартийный студент пойдет?

В голосе Розы прозвучала ирония. Иконников было вспыхнул, но сейчас же улыбнулся.

Он вышел вместе с Верой и Филатовым в коридор.

– А мы останемся, – сказал Рудзевич, подсаживаясь к рябому студенту. – Нам надо еще допить водку, а потом мы пойдем играть на биллиарде.

Роза снова присела на стул.

– Не надоест вам пить, Рудзевич? Сколько я вас знаю, вы всегда пьете.

Рудзевич прищурил глаза, и тень пробежала по его лицу. Он скривил губы и сказал, смотря в одну точку:

– А вы что: цензор нравов, что ли?

Роза вздохнула, подошла к окну и стала тоскливо смотреть на улицу, а Рудзевич чокнулся с рябым студентом и сильно поставил пустую рюмку, на стол.

– Пей, Прохоров! Пей, ибо только пьяные срама не имут!

Роза обернулась и хотела что-то сказать, по в эту минуту дверь отворилась, и Вера ей крикнула:

– Роза, идемте!

Курсистка молча простилась со студентами и вышла.

– Она еврейка? – спросил Прохоров, когда они остались одни.

– Да! Она очень порядочный человек.

Рудзевич встал и начал ходить по номеру, заложив за спину руки.

– Очень порядочный и умный. Девушка с редким по красоте сердцем.

– Ты, кажется, влюблен в нее? – спросил Прохоров.

Рудзевич остановился посреди номера. Поднял голову и сказал серьезно и совершенно спокойно:

– Что? Влюблен? Это было бы пошло! Я люблю ее, вот это – да!

Он прислонился спиной к стене и скрестил на груди руки.

– В исключительных женщин не влюбляются, Прохоров, – их любят! А Роза исключительная женщина, способная на высокий подвиг, на великое самопожертвование. Ты знаешь, она проститутка? – спросит он после паузы.

Прохоров посмотрел на него большими глазами.

– Ты пьян, Рудзевич?

– Нет, не пьян! Конечно, она проститутка, только de jure, – продолжал он, отчеканивая каждое слово. – Она живет по желтому билету, ибо, как еврейка, только этим она купила себе право жительства в столице.

– Но разве курсистки-еврейки не могут жить в столицах?

– Могут, но не частных медицинских курсов. А Роза именно на них.

Прохоров перестал жевать и задумался, низко опустив голову, а Рудзевич подошел к столу и налил две рюмки водки.

– И она, эта чистая девушка… эта далекая от житейской грязи душа, должна еженедельно ходить туда, где осматривают последних девок, отвратительных, зараженных мегер. Правда, устроено так, что фактически ее не осматривают, но… Пей, Прохоров!

Они чокнулись и выпили.

– А ты откуда все это знаешь? – спросил Прохоров.

– Знаю! Не все ли тебе равно откуда?

Студенты замолчали и начали усиленно курить, окутывая себя клубами дыма. На столе уныло пищал догорающий самовар, а за окнами гулко хлопали по подоконникам капли снеговой воды, падающей с крыши. И, казалось, что кто-то, незримый, выбивает похоронной дробью бесконечную и тоскливую песню смерти.

III

Вера с Филатовым пошла впереди.

– Вы вместе живете? – спросил Иконников Розу, кивая глазами на ее подругу.

– Нет, она живет у родителей, а я – в номерах. А что?

– Ничего. Я так спросил.

Они прошли несколько шагов молча.