Курган 1. Гнилая топь

– Чего уж тут не понять, Любомысл? Ясно. Делали так со всякой дичью, у птиц перья хорошо отлипают. Только вот порося не обмазывали, и чесноком с травами его не начиняли. Проще на костре.

– Хе-хе, – ухмыльнулся Любомысл. – Сырым съесть еще проще, дело нехитрое. А вот когда отведаете, что сделали, так другого уже не захотите

– А что дальше, Любомысл? – спросил Прозор. Он развалился на лавке и внимательно смотрел, как Любомысл учит молодых готовить кабанчика. Порой Прозор одобрительно кивал: «Старик дело знает, лучше того, что сготовит Любомысл, я и не пробовал. Научусь, тоже так делать буду».

– Погоди чуток, – утирая лоб ответил Любомысл. – Дай только поросенка в печь посадим. Чего ему своей участи ждать? Пока дойдет, и я рассказ закончу. Тебе как, не страшно, княжич? – спросил старик Добромила. – Если не хочешь, говорить не стану. Ну их, такие рассказы на ночь. Да и настрадались мы сегодня. Иной за год – да что там за год! – за всю жизнь не переживет столько, сколько мы за сегодняшний вечер.

– Нет-нет, Любомысл! – воскликнул Добромил. – Совсем не страшно, наоборот, интересно. Там, на берегу гораздо страшней было, особенно когда вой начался и на Гнилой Топи что-то темное появилось. Да вы знаете? – Княжич обратился уже ко всем. – Я что-то уже и пугаться перестал, как-то незаметно страх исчез. Думаю, меня уже ничто не напугает.

– Ну и хорошо, раз не боишься. Всё равно вам надо знать про албаста. Раз уж тут южный упырь объявился. Ах, Веденя, Веденя, – вздохнул Любомысл, – и как же это тебя так угораздило?

– Рассказывай, Любомысл, – сказал Велислав. – Надо знать, с чем столкнулись.

Перед тем, как посадить обмазанного глиной поросенка в печь, Любомысл принес жертву земному огню, стряхнув несколько капель водки в пышущее жаром устье. Это чтобы огонь не сжигал кабанчика, а пропек его как следует.

– Ну так вот. На острове ближе к вечеру праздник начался. Каждый житель на себя сплетенную из цветов и трав гирлянду надел. Сначала пир был: рыбой угощались, плодами, что на этом острове растут. А как темнеть начало, то их деревенский колдун вывел из своей хижины дикую козу, тоже цветами украшенную. Она брыкается, идти не хочет, будто чуствует что-то, а он ее к лодке тащит, и не силком, а уговаривает: заклинания шепчет. Управился колдун с козой, вывел лодку на середину бухты. В лодке встал, и начал громко нараспев непонятные слова говорить, наверно свои ведовские заклинания. Сами знаете, у каждого народа есть сильные и знающие колдуны, и у каждого колдуна есть свои заклинания и тайны. Пропел он слова, и показалось нам, что вода в бухте шевелиться. Буграми пошла, только они какие-то застывшие, медленно растекаются.

– Вот, вот! – перебил Прозор. – Помнишь, Велислав, когда Веденя появился и вновь в реку ушел, то Ледава будто застыла, и по ней рябь пошла.

Велислав кивнул: непонятные бугры, вспучивающиеся то тут, то там, он видел.

– Потом колдун – раз! – перерезал козе горло, и опустил ее в воду. – Продолжил Любомысл. – А сам быстро-быстро к берегу погреб. Вышел он на берег, а мы стоим как окаменевшие и – ну никак! – ни рукой, ни ногой двинуть не можем. Это от колдовских заклятий у нас все отнялось. Я же говорю: на южных островах колдовство не чета нашему! Совсем другое, древнЕе что ли? Стоим, глазами хлопаем. И тут видим, что в том месте, где колдун козу в воду опустил, вдруг как что-то взметнется!.. Будто столб водяной. Взметнулся, и держится сам по себе, а вода с него потихоньку опадает. И видим мы, там тень человеческая стоит… Руки опущены… Велислав, Прозор? Была тень? Видели такое?

– Была, – мрачно кивнул Прозор. – Все как ты рассказываешь, только никакого водяного столба я не увидел. В другую сторону смотрел, и еще – все беззвучно произошло.

– Да, шума не было, ни журчания, когда вода стекает, ничего, – согласился Любомысл. Может, ты водяного столба не увидел, а может его не было, потому что жертвы кровавой албаст не получил, по-другому, тихо из воды вышел. А там, на острове, упыря колдун из-под воды выманивал… Слушайте дальше, стоим мы на берегу как окаменевшие, мы – это мореходы с корабля. Глаза косим, видим, что островные жители тоже замерли и, кажется, даже дышать не могут, будто изваяния. Только мелкая дрожь их бьет, нам-то ничего, мы не знаем в чем дело, а они… – Тут Любомысл махнул рукой и покачал головой. – И тут тень как заскользит к берегу. Именно заскользит. Вроде и медленно идет, с натугой, будто мешает ей что-то, а незаметно глазу – раз! – в другом месте. Только ноги ее все равно по щиколотку в воде, будто спрятаны… Вижу, вроде это мужчина, немолодой. Пока смаргивал, он уже на берегу, и меж нами ступает, да тяжело так, кажется, что земля под ним прогибается! Страх меня пробрал, не описать! У меня после этого первая седая прядь появилась, хотя моложе вас был, – Любомысл кивнул на Борко и Милована, что слушали раскрыв рты. – Ну может чуть постарше, это не суть… И вот он мимо меня скользит – албаст. Он совсем как человек, только колышется, будто под кожей не кости и мясо, а вода переливается: медленно, тяжело. И запах от него рыбий и немного затхлой тиной пахнет.

Борко закивал. Та лужица, что натекла из-под ворот, пахла именно так. Пока ручеек тек, то тиной, а когда упырь стал в Веденю обращаться, то запахло еще и рыбой.

– Зубы у албаст необычные. – Любомысл согнул пальцы, показывая какие зубы у упыря. – Они чем-то с щучьими схожи, и главное, внутрь загнуты. Он ощерился, я и увидел… Ох и страшно мне стало. Упырь будто улыбается… довольный, вон сколько жертв стоит. И глаза у албаста безжизненны, будто рыбьи и остекленевшие. И вот упырь каждого человека, что на берегу стоял, обошел и к каждому будто принюхался, выискивал. И тут – раз! – ухватил одного бедолагу за шею своими щучьими зубами, да как присосется! Мига не прошло, а от бедняги только пустая кожа на песке осталась. А албаст заколыхался, будто его ветром качает, волны по нему пошли, и вижу я – он уже не тот, что из воды выходил, не тот у него облик.

Любомысл описывал давнюю историю так красочно, что Борко задрожал. Молодец представил, что бы с ним стало, если б Веденя добрался до него. Хорошо, что в руках чеснок оказался! Борко вздохнул, ему повезло. А будет ли так в следующий раз? А если будет, то как спастись?

– А превратился упырь в того, чьи внутренности только что высосал, – продолжал Любомысл. – Повернулся албаст, и к морю пошел. Вошел в воду, до середины бухты добрел и спустился под воду, будто по какой-то невидимой лестнице сошел… плавно так. И тут же весь морок сразу исчез, ожили мы, руками и ногами шевелить можем. Отдышались, переглядываемся. А островные жители сразу веселиться стали: песни запели, в пляски пустились. А нам не до веселья, отходим от страха. Вождь этого народа нам потом поведал, что в этой морской бухте упырь-албаст с незапамятных времен живет. При его праотцах завелся. И чтобы упырь не ходил по ночам на берег, и не жрал всех подряд издавна ему человеческую жертву приносят. Каждые три месяца, во время полнолуния. И кто будет жертвой, на кого упырь свои зубы ощерит, – до последнего мига никто не знает. Оказывается, все дело в цветочных гирляндах, что нам на шею повесили. В них особую траву вплетают, она албаста отпугивает. Эта трава тоже особая, она только на Змеиных Островах растет. А вот в одну гирлянду травку эту и не вплели. Вот упырь и принюхивался, искал, где можно безопасно внутренности высосать. Как вынюхал, так и изничтожил бедолагу, кому гирлянда без этой травки досталась. А ведь могла б и мне попасться, между прочим! Или кому-нибудь с корабля. Да вот как-то обошлось. Хотя, мы пришлые, могли и нас на прокорм отдать. Что стоило в наши гирлянды траву не вплести! Колдун сказал, что албаст ненасытный. Зараз может несколько человек высосать, и все ему мало! Причем, други, заметьте! – подняв палец особо подчеркнул Любомысл. – Албаст каждый раз обращается в того, кого он только что высосал. Вот так-то! А что это за трава, которая его отпугивает, я потом узнал. Невзрачная травка, с нашей полынью схожа. И запах такой же, и горькая, что не отплюешься. А вот твоего упыря, Борко, чеснок отогнал. Он сейчас к воротам и не сунется, ему запах чесночный – как кошке водка! Она ее нюхать не будет, а если влить, то выворотит. Ведь по сути, албаст это кто? Тот же упырь, только в воде на дне живет. А против упырей первое средство это чеснок, да еще осиновый кол в могилу проклятую! А еще лучше осину упырю в грудь, да к домовине пригвоздить, чтоб подняться да из могилы не вышел.

– Да еще чесноком пересыпать, – захохотал Прозор. – У тебя Любомысл, что ни казнь, то одна другой страшнее.

– Зря смеешься, Прозорушка, – с укоризной ответил старик. – Вот если бы албаст Борко высосал, а ты ему навстречу попался, то не помогло бы тебе ни твое воинское умение, ни меч, которым ты хотел несчастному отроку башку с плеч смахнуть.

Борко снова передернулся, ну и ночка! Быстрей бы рассвет! Ему даже показалось, что Прозор с нехорошим интересом смотрит на его шею. Борко повел головой, будто проверяя, крепко ли сидит голова на плечах. Милован сочувственно смотрел на друга. А Велислав улыбнулся, заметив движение парня: молодой еще, не обвык. Хотя да, Прозор такой, с мечом в руках зарычит, любому страшно станет. Впрочем, в бою это важно.

– Не бойся, Борко. Все хорошо: голова на плечах, а ты не упырь, – утешил Велислав молодца.

– Так ответь Любомысл, как еще можно албаста изничтожить? Осиновых кольев при себе нет, – не унимался Прозор. – Если колом пригвоздить, поможет? Мудрец не говорил, чем морского упыря убить можно. Я думал, лучше меча ничего нет. Но еще он говорил, что албаста можно серебром отогнать. Верное средство… Только тот упырь, про которого он рассказывал не из южных морей – он далеко на полуночи жил. Еще мудрец говорил, что албаст не отходит от места где завелся. Так и будет торчать там, где в первый раз из воды вышел. Получается наш упырь тут, на дне Ледавы напротив Гнилой Топи кружить станет. А ведь кто–нибудь ему попадется, да-а-а, – мотнул головой Прозор. – Надо придумать, как его извести. Думай, Любомысл, вспоминай…

– Не знаю, Прозор, не знаю… – вздохнул Любомысл. – Эта нежить не наша. Она другая – древняя. Про нее, я думаю, не все наши волхвы да ведуны слышали.

Любомысл не докончил, оборвав себя на полуслове. Глаза бездумно уставились в одно место. Добромил вспомнил, что такой же вид у его наставника был на берегу, вечером, когда с древнего болота накатил непонятный морок.

– Любомысл, да ты чего! Что с тобой! Да очнись же ты, Любомысл! – встревожено крикнул княжич.

От звонкого голоса Любомысл встряхнулся, и заревел во все горло:

– Ах, я старый пень! Как такое из головы могло выскочить-то! А?! Люди?! Серебро! Серебро! – покачивая головой, громко повторял старик. – Ведь ни для кого не тайна, что серебро всякая нечисть на дух не переносит! С давних пор известно, по всем странам знают! Велислав! Прозор! Наверняка все дело в серебре! Давайте-ка быстро глянем, что на нас есть серебряное, и есть ли оно на хворых! Если нет, то вся причина в одном: в серебре! Другой быть не может! Их скрутило, а нас нет. Почему?! А?..

Причитая, старик проворно метнулся за занавесь, к лавкам, на которых в беспамятстве лежали внезапно захворавшие дружинники. Любомысл осмотрел одного, развел руками: «Все так, серебра нет». Прозор с Велиславом заинтересованно осмотрели, что нашел старик при дружиннике.

– Цепь… перстни… пряжки… – Угрюмо проговорил Прозор. – Любомысл, все золотое.

– А в кошелях что? – старик снял с дружинника поясной кошель. Тихо звякнул метал. Любомысл высыпал содержимое на лавку, тщательно, осмотрел каждую монетку.

– Так и есть, – досадливо крякнул Любомысл, – Ни единой серебряной куны! Все золото да медь. Хорошо князь Молнезар платит! Серебром брезгуют… Эх, люди! Ведь не маленькие же! Должны же знать, что хоть какую-нибудь серебряную мелочь при себе всегда надо держать! Не обязательно серебряную гривну, но хоть что-нибудь… И на теле серебро носить надо. Да впрочем, откуда это в Альтиде ведомо – в наших краях нежить до сей поры не бушевала. По миру каждый старается, хоть серебряную крупицу при себе иметь. А мы… – Махнул рукой старик. – Ведь не шутки, серебро против нежити самолучшее средство! Не мною придумано, боги так рассудили когда-то.

Борко посерел: – На мне тоже нет серебра.

– И на мне, – вторил Милован, и вдруг отер лоб и заулыбался: – Фу… Вот оно, оберег на шее. – Милован тронул многолучевой круг, символ солнца. – В суматохе забыл. Это ты Борко, меня с толку сбил.

Борко только отмахнулся, лихорадочно высыпав на стол свой кошель. И у него средь меди затесалась одна небольшая золотая монетка. Но серебра нет.

– Как это нет?– недовольно пробурчал Любомысл и неодобрительным взглядом обежал молодцев. – Непременно должно быть. Ищи лучше Борко. Это у хворых его нет, потому и лежат на лавках. А ты здоровый стоишь. Соображай молодец, где у тебя серебро?

– Любомысл, ты серьезно считаешь, что все дело в серебре? – с сомнением качая головой, спросил Велислав. – И оттого, что серебра на воинах не было, их не неведомая хворь одолела, а нечисть поразила?

– Я еще из ума не выжил, – вздыхая ответил старик. – Тут еще кое-что есть. – Любомысл постучал себя пальцем по лбу. – Вот потому и говорю вам: думать нечего, не болезнь это. Они в беспамятстве, оттого что нежить в них засела. Сам подумай: у меня серьга серебряная в ухе. Считай, у каждого морехода она есть, и недаром мы ее не снимая носим – это от морской нежити оберег. У тебя, Велислав, какое-то серебришко тоже должно быть. Поищи в кошеле. И вы ребята гляньте, что у кого серебряного есть.

Велислав достал из своего кошеля несколько серебряных кун, и разрубленную на полосы гривну. Прозор показал скромное серебряное колечко на безымянном пальце: – Беляны подарок, сказала, чтобы помнил, и еще прибавила, что оно от любой беды меня убережет. У нее отец наш деревенский знахарь, и сама сильной ведуньей стала, в силу вошла. Я это кольцо тоже не снимаю, как Любомысл свою серьгу. Да и в кошеле кой-какое серебро имеется. Я это точно знаю.

Любомысл довольно хмыкнул:

– Молодец Беляна, знала что такому молодцу как ты нужно. А у тебя Добромил что есть? – Тут Любомысл неожиданно хлопнул себя по лбу. – У тебя ж ничего серебряного нет! Ах, упустил из виду, старый пень! Да что ж это я, наставник называется!

– Вот, – Добромил бережено вытащил из-за ворота рубахи кожаный ремешок. На нем висел серебряный перстень украшенный зеленым самоцветом. – Это мне матушка Всеслава, княгиня, когда я в поход собирался, дала. Сказала что это старый перстень, и его в нашем роду все мужчины носили. Только он сейчас мне велик, и я его на шее ношу. Она еще добавила, что у моего деда сыновей не было, вот он и передал перстень ей, перед тем как навсегда уйти. Наказал, что если внук родится, ему передать.

Тут на лицо мальчика легла легкая грусть, видать вспомнил что-то тяжелое.

Борко тщательно себя обшарив, и со звоном вывернув кошель на лавку, задумался. Побогаче, чем Милован: и меди больше, и золота – аж две монеты! Но хоть тресни, никакого серебра ни в кошеле, ни на Борко не было.

– А я! – завопил молодец. – У меня точно серебра нет: ни денег, ни оберега. Я все осмотрел… Любомысл, может золото тоже помогает? Я ж теперь княжеский дружинник, человек не бедный. Чего с собой лишний раз серебро таскать, весит немало, а купишь на него ни в пример меньше, чем на золото. А без меди ни в какую корчму не пойдешь. Нет у меня серебра! – с отчаяньем крикнул Борко. – Не знаю я, что меня спасло! Может, и в меня нежить заползла?!

Милован и Добромил фыркнули, насколько потешно прозвучали слова Борко. Ну какая он нежить? Всегда веселый, бесшабашный. Наверно, плохо ищет, может, какая–нибудь монетка в сапог закатилась. Заулыбался и Прозор.

– Ну-ну! Слышал, Велислав? Нашим отрокам невместно в корчму с серебром ходить, тяжелое оно. Золотом средь кружек гремят, и медью питухов поражают… когда золотишко заканчивается. Богатые! Эх, молодо-зелено… Того не понимаете, что серебряная гривна, это то же самое оружие. – Прозор неуловимо извлек из-за пояса два увесистых длинных серебряных слитка. Хватко перекидывая их из ладони в ладонь он неожиданно гаркнул: – Бочонок!

Никто не понял, что он делает, а Прозор, ловко поведя рукой, откуда-то снизу, от пояса, метнул один из слитков в стоявший у печи бочонок с глиной, и сразу же сделал такое же движение другой рукой. В бочонке треснула, ломаясь, боковая доска, слитки со стуком упали на пол.

– Ух, ты-ы… – прошептал Добромил, а Борко и Милован завистливо крякнули и переглянулись. Такого они не видели, и даже предположить не могли, что серебряные гривны можно так ловко метать. Этого им ни Велислав, ни Прозор ни то что не показывали, но даже не говорили.

Прозор подошел к печи, поднял слитки и, обдувая невидимую пыль, так же неуловимо вернул на место, за широкий пояс. Венд остался серьезным, но глаза улыбались.