Всё нормально

Иногда и правда кажется, что вся Россия состоит из пригоршни станций, рассыпанных вдоль одноколейной железной дороги, построенной в конце XIX века графом Петром Андреевичем Клейнмихелем, и что любовь русских к железной дороге и есть прямое продолжение национального характера.

Русский человек, как не раз показывала история, предпочитает не полагаться на себя, а вверить свою судьбу машинисту – куда бы и сколь бы долго тот ни планировал всех везти. Вопреки тому, что СССР задумывался как бесклассовый рай абсолютного равенства, в советских поездах дальнего следования всегда было три класса вагонов: СВ, купейные и плацкартные. Мы с бабушкой сели в четырёхместное купе, где кроме нас ехали ещё двое пассажиров. Она устроилась на нижней полке, а я забрался на верхнюю. В полночь, как и было обещано, поезд тронулся. Какое-то время я лежал, глядя, как проносятся за окном тёмные деревья, но вскоре заснул, убаюканный стуком колёс. Когда я открыл глаза на следующее утро, мы были уже южнее Москвы.

Двухдневная поездка в одном купе с незнакомцами автоматически подразумевала интересные разговоры. Как и большинство людей, обречённых терпеть друг друга в замкнутом пространстве, попутчики коротали время за бесконечной беседой. Я тоже развлекал себя как мог: смотрел в окно на проплывающий мимо пейзаж и без особого энтузиазма листал книгу, которую бабушка взяла для меня в дорогу.

Это была повесть-сказка Сергея Михалкова «Праздник непослушания» – история о том, как в одном городе все родители, устав от своих непослушных детей, договорились оставить их одних. Поначалу, конечно же, дети страшно обрадовались, наелись до отвала мороженого, разрисовали всё вокруг краской, даже попробовали курить. Но спустя несколько дней, когда непослушные дети соскучились, устали и проголодались, они упросили взрослых вернуться. Признаться, я не пришёл в восторг от финала книги, но мне нравилось рассматривать картинки. К тому же бабушка была довольна, что я читаю, а не бездельничаю на верхней полке, так что определённая польза от Михалкова всё-таки была.

Время шло. Я смотрел на коров и пшеничные поля, мелькавшие за окнами, слушал разговоры взрослых, слонялся по грохочущим тамбурам и без конца ел. Мне кажется, я никогда в жизни не ел так много, как в те 43 часа в поезде. Чтобы не переплачивать в вагоне-ресторане, бабушка на время поездки основательно запаслась едой. Я уже не помню точно, что именно это было – запечённая кура[4 - На московском диалекте – курица.], варёные яйца или бутерброды с сыром и колбасой, – но точно помню, что ели мы всё время.

Периодически по вагону ходил проводник и предлагал чай по две копейки за стакан. Поскольку пить обжигающе горячий напиток в движущемся поезде – не самое безопасное занятие, к стакану полагался подстаканник – такой металлический держатель с выгравированным орнаментом и длинной элегантной ручкой. До революции это чудесное приспособление имелось практически в каждом доме в России. К 1970-м же годам подстаканники исчезли из буфетов и сервантов рядовых граждан и сохранились только в поездах.

Было немало и других странных правил. Например, постельное бельё никогда не включалось в стоимость билета даже на многодневные поездки. Видимо, предполагалось, что пользоваться им будут не все пассажиры. Поэтому за постельными комплектами стоимостью в один рубль, состоящими из двух сероватых влажных простыней, наволочки и косого вафельного полотенца, после отправления поезда в купе проводника всегда выстраивалась очередь.

Удивительная традиция касалась горячей воды. По непонятным причинам вода в поездах нагревалась в угольных котлах. Только представьте себе, каждый вагон советского железнодорожного парка был оснащён собственным дымоходом. И это в 1980-х! В то время, когда советские космонавты проводили научные эксперименты на орбитальных станциях, а отечественные СС-20 наводили ужас на половину планеты, советские пассажиры пили чай, приготовленный на углях, по технологии примерно 1851 года.

* * *

По мере того как тянулись часы и наш поезд, пыхтя, продвигался всё дальше к югу, температура снаружи и внутри вагона ощутимо росла.

Сменился и пейзаж за окном: ёлки и берёзки уступили место широким степям. Люди на станциях тоже стали другими: более открытыми и радушными. Каждые пару часов поезд останавливался на пять-десять минут в очередном городе: Тула, Орёл, Курск, Харьков… На платформе нас уже поджидали местные старушки со всякими вкусностями: горячей отварной картошкой с укропом, солёными огурцами и жареными семечками. На некоторых станциях даже были киоски с мороженым.

Каждая вылазка на платформу за провизией сопровождалась захватывающим дух обратным отсчётом времени: успею ли я назад до отправления поезда? Или, если выходила бабушка, успеет ли она? И что будет, если нас разлучат? Что, если я вдруг пропущу отход поезда и останусь здесь, бог знает где, совсем один, без денег, без билета и без всякой возможности связаться с бабушкой? Стараясь не уронить газетные кулёчки с вишней или пирожками, я заскакивал обратно в вагон, захлёбываясь адреналином и ликуя оттого, что успел, успел! – на этот раз.

Всё это было так ново и так прекрасно, что два дня пролетели незаметно.

Когда я проснулся на второе утро, мы уже ехали по солнечному Крыму.

* * *

До революции Крым считался российской Ривьерой. Это был излюбленный курорт артистической богемы, аристократии и состоятельных заводчиков. В советское время летний отдых в Крыму стал доступен широким слоям населения: хоть раз в жизни здесь отдыхал каждый человек.

Особое место в крымской иерархии занимал Коктебель – своего рода советские Канны. Отдыхающие здесь были если не богаты, то уж по крайней мере знамениты и одеты по последней моде, насколько это позволяли советские обстоятельства, то есть, скорее всего, по предпоследней. Поражали воображение уличные кафе – явление, практически невиданное в СССР. По вечерам показывали кино под открытым небом, а после фильма отдыхающие встречались на широком променаде с балюстрадой вдоль моря, где бегали дети, воздух наполнял треск цикад, а из динамиков гремел наимоднейший шлягер 1977 года «Всё могут короли».

Но больше всего меня, северянина, поражали южные закаты. Ещё не поздним вечером солнце внезапно падало в море, оставляя после себя пронзительно-чёрное, усыпанное звёздами небо.

Всё вокруг состояло из моря, солнца и гор, и жизнь была нестерпимо прекрасна. Если бы не бедный в целом антураж и не названия вроде «улицы Десантников», на которой мы жили, можно было почти забыть, что мы в СССР.

В Коктебеле мы сняли комнату в частном секторе рядом с пляжем Союза писателей. В следующие три месяца я провёл на этом пляже немало счастливых часов, сооружая затейливые замки из гальки и песка. У меня появилось несколько новых «лучших друзей». Например, мы познакомились с очень милой девочкой Машей. Я и не подозревал, что это дочь знаменитого писателя Василия Шукшина и известной актрисы Лидии Федосеевой, и был слишком юн, чтобы оценить престижность соседства с советскими знаменитостями, завсегдатаями пляжа. Google говорит мне, что Маша теперь сама сделала карьеру в мире кино и телевидения. Вряд ли она меня помнит. Хотя как можно забыть? Я был определённо неотразим и замки строил лучше всех.

* * *

Моё крымское лето было полно новых впечатлений и открытий. Например, именно там я впервые увидел змею. Здоровенная серая гадюка быстро проскользнула мимо меня по зелёной лужайке, где я собирал цветы к маминому приезду. Я так испугался, что выронил букет и изо всех сил рванул на улицу Десантников к бабушке, где благополучно споткнулся и рассадил об асфальт обе коленки.

Спустя сорок лет шрамы на коленках по-прежнему напоминают мне об этом эпизоде.

А ещё как-то раз я на той же улице играл с приятелем с пляжа. Он нашёл в кустах кусок железной трубы и вполне логично решил, что, если он через неё пописает, это будет ужас как смешно. Он оказался прав: это и правда было ужасно смешно – настолько, что от смеха я описался вместе с ним.

Тем же летом я впервые посмотрел кино на большом экране. Местный кинотеатр показывал «Золотое путешествие Синдбада», английский фильм-сказку по мотивам «Тысячи и одной ночи». Сейчас я, конечно, понимаю, какой это был роскошный подарок судьбы: ведь очень немногие западные фильмы доходили тогда до советских экранов. Но, к сожалению, мой первый опыт кинозрителя оказался не слишком удачным. Все эти гиганты, кентавры и циклопы меня так перепугали, что уже через двадцать минут после начала я стал умолять бабушку отвести меня домой.