Всё нормально

Всё нормально
Сергей Гречишкин

Сергей Гречишкин родился и вырос в Ленинграде 1970–80-х годов. Филолог-китаист по образованию, он юношей покинул Советский Союз и с тех пор живёт за границей – в Китае, Франции, Англии и Сингапуре – и работает в инвестиционно-банковской сфере. Эта книга – его воспоминания о советском детстве. В ней – ироничный и серьёзный взгляд современного взрослого человека на солнечное советское детство за железным занавесом, когда обыденным и нормальным казалось то, что сейчас кажется невозможным.

Сергей Гречишкин

Всё нормально

Моим детям – Мише, Алёше и Зое

© Сергей Гречишкин, 2018

© «Захаров», 2020

* * *

Всем привет!

Эта книжка была написана на английском языке для иностранного читателя. Она вышла в марте 2018 года в Калифорнии в издательстве «Inkshares» под названием «Everything is Normal: The Life and Times of a Soviet Kid». Почему? Во-первых, мне хотелось, чтобы её прочли мои дети. А у них основной язык английский. А во-вторых, страшно признаться, но после двадцати пяти лет жизни вне России мне легче писать по-английски. Неожиданно для меня, книга понравилась западной публике. Некоторых впечатлил рассказ о буднях и нормах тоталитарного режима, кто-то оценил ироничный тон, а кого-то тронула моя личная история. Ещё больше удивило, что книга нашла отклик у многих русских читателей, моих ровесников, которые захотели увидеть её изданной по-русски, чтобы не только самим предаться ностальгии по безвозвратно ушедшему солнечному детству, но и предложить её в порядке ликбеза своим отпрыскам, для которых советский быт – что-то совсем туманное.

И вот, у вас в руках русскоязычная версия, которая в основе своей является переводом английского первоисточника, но вместе с тем ощутимо от него отличается. Из книги исчезли сопоставления советских реалий с американскими и, наоборот, были возвращены некоторые отвергнутые американским издательством куски текста. Наконец, стараясь сохранить дух и интонацию оригинала, я попробовал найти адекватные замены английским шуткам.

И последнее. Вам может что-то не понравиться, по казаться неверным и неточно сформулированным. Вы могли запомнить детство совсем по-другому.

Отлично! Всё принимается!

Я не претендую на объективность и обладание истиной. В этой книге моё светлое советское детство, каким запомнил его я. А у вас всё могло быть совершенно по-другому.

Так что не судите строго.

Короче, инджой!

19 августа 2011 г.

Телефон зазвонил в 7.18 утра.

Карьера финансиста в Лондоне приучила меня рано вставать. Даже в отпуске в это время я всегда уже был на ногах. Ирина и дети ещё спали. Сидя у бассейна, я бездельничал с видом на тосканские холмы и виноградники. Но, несмотря на идиллическую атмосферу и тишину раннего утра, душа моя была не на месте. В Питере медленно умирала моя девяностопятилетняя бабушка. Уже несколько недель она не вставала, и сиделка сообщала о постоянном ухудшении её здоровья.

Я разгребал завалы рабочих сообщений, скопившихся за ночь в моём Blackberry, как вдруг на экране высветилось имя бабушкиной помощницы. Я сразу понял, что произошло.

Разговор продолжался всего пару минут. При всей предсказуемости это известие потрясло меня. Закончив звонок, я продолжал сидеть на кромке бассейна, свесив ноги в прохладную воду, когда подсознание услужливо подбросило воспоминание об одном далёком зимнем дне.

11 января 1980 года, пятница, второй день школы после зимних каникул. Мы с бабушкой ждём на остановке пятнадцатый троллейбус. Зимой в четыре часа дня в Ленинграде уже темно.

Моя бабушка, Наталия Николаевна Кладо, дочь царского адмирала, была человеком с большой буквы, матриархом и истиной в последней инстанции. Она всегда точно знала, что, когда и с кем нужно делать. Её внешность соответствовала её твёрдому характеру. У неё были голубые глаза и выдающийся нос, подпиравший очки в толстой роговой оправе. Высокая крупная женщина, она никогда не пользовалась косметикой и носила короткую стрижку «а-ля Дина Дурбин».

Стоял лютый январский мороз, но мне было уютно в моей цигейковой шубе и шапке-ушанке.

Добротной ушанке на кроличьем меху, моей первой в жизни нормальной зимней шапке. Предыдущий головной убор выглядел как девчоночий капор, и я его ненавидел, потому что был маленького роста и действительно был очень похож на девочку. Чтобы немного компенсировать мой гендерный дискомфорт, бабушка нашила на этот чепец офицерскую кокарду – красную звезду с серпом и молотом в обрамлении золочёных снопов пшеницы. Новая же ушанка не нуждалась ни в каких нашивках – и так было понятно, что её может носить только настоящий мужчина.

На следующий день мне исполнялось девять лет. Это означало, что я стану практически взрослым. Ко мне на день рождения придут друзья, вернее, те из них, кто «хорошо воспитан» и «из приличной семьи». Мы будем играть в конструктор, смотреть диафильмы и есть пирожные «Картошка» из кафе «Север».

Но это всё завтра, а пока мы стоим и ждём пятнадцатого троллейбуса, который должен отвезти нас в больницу Раухфуса. На прошлой неделе мне сделали операцию, и сегодня будет последняя перевязка.

Перед самым Новым годом – подходящий момент, ничего не скажешь – бабушка сообщила, что мне будут делать обрезание. Когда я спросил, что это такое, она сказала:

– Ничего страшного. Тебе просто подрежут кожу на конце пипочки.

– Зачем? – спросил я, холодея от ужаса.

– Если этого не сделать, можно стать инвалидом, – ответила она, не вдаваясь в подробности.

Я хорошо знал, кто такие инвалиды. Это люди без рук и без ног, которые просят милостыню на вокзалах. Но даже если допустить, что у кого-то из них и отсутствовала часть пипочки, то я-то тут при чём? Моя была целой и невредимой и прекрасно функционировала.

К сожалению, так же хорошо, как и то, кто такие инвалиды, я знал, что любые обсуждения и пререкания бессмысленны. У нас в семье было заведено: взрослые всегда знают, как лучше, и детям не следует докучать им ненужными вопросами. Это всем экономит время, силы и нервы.

Однако в неполные девять лет я уже начал догадываться, что далеко не всегда взрослые знают, что делают, а иногда могут просто облажаться. Например, на прошлой неделе из-за того, что анестезиолог неплотно наложил мне маску, я засыпал целую вечность, нервно блуждая взглядом по белому потолку операционной. У врача, который делал мне потом перевязку, руки тоже явно росли из одного места, потому что то место, которое он перебинтовал, долго болело так, что пи?сать было сущей пыткой – каждый раз я плакал. Поэтому мне пришлось провести целых пять дней в палате, заставленной железными кроватями, на которых отдыхало ещё человек двадцать юных калек вроде меня.

Позже я узнал, что бабушка попросила хирурга подрезать так, чтобы «выглядело не как у еврея». Достаточно того, наверное, рассуждала она, что мальчик и одетым похож на представителя этого древнего народа: зеленовато-карие глаза, тёмные кудряшки и оттопыренные уши. А так хотя бы сохранялась иллюзорная надежда опровергнуть подозрения, сняв штаны.

Троллейбуса всё не было и не было. От нечего делать я стал читать наклеенную на стене рядом с остановкой «Комсомольскую правду», но это мне быстро наскучило. В «Правдах» никогда не печатали ничего интересного – одни нудные политические речи руководителей партии и бесконечные отчёты: например, об увеличении объёма производства хлопчатобумажных тканей на 24,8 процента на одной из фабрик города Иваново или о присвоении звания Героя Социалистического Труда за самоотверженную работу и высокие показатели в соцсоревновании доярке краснодарского совхоза имени Лопе де Вега Розе Меньшовой.

Хирургические страдания на прошлой неделе не были первыми в моей жизни. Два года назад бабушка решила, что причиной моих постоянных простуд являются увеличенные аденоиды, которые необходимо срочно удалить. По знакомству она устроила меня в стационар Ленинградского института уха, горла и носа, атмосфера которого вполне соответствовала его мрачному названию. Я пролежал там четыре дня, в полном одиночестве, поскольку даже маленьких пациентов было нельзя навещать. Но для меня, шестилетки, наистрашнейшим испытанием оказалась сама процедура. Её производила какая-то выдающаяся профессор. Меня уложили на операционный стол, и вокруг сгрудилось человек двадцать студентов в белых халатах и шапочках. Профессор ткнула меня иголкой с обезболивающим, а затем залезла в горло длинным металлическим крючком и, не моргнув глазом, выдернула один за другим мои покрытые гноем и кровью аденоиды, гордо выложив их на эмалированный лоток. Онемевший от ужаса, я наблюдал, как взрослые незнакомые мне дяди и тёти выхватывали друг у друга тарелочку и с энтузиазмом рассматривали мои ещё тёплые органы, облизываясь, как людоеды.

Скучая на остановке в ожидании троллейбуса, я стал думать о будущем. Нет, не о завтрашнем дне рождения, не о том, как пройдёт третья четверть, и даже не о долгожданном лете и Олимпиаде-80, нет. Я попытался представить себе совсем далёкое грядущее.

Наступил первый год на цифру восемь. Восьмидесятые шли всего лишь одиннадцать дней, но жизнь, казалось, перешагнула порог обыденности – словно будущее было уже здесь. А через двадцать лет и вовсе наступит новый век, когда я стану старым, без пяти минут двадцатидевятилетним. Я представил себя солидным длинноволосым мужчиной с усами. Все самые крутые и знаменитые взрослые дяди носили усы и длинные волосы, как солист популярного вокально-инструментального ансамбля «Песняры».

Двадцать лет казались бесконечно долгим сроком. К тому времени в Советском Союзе уже будет построен коммунизм. В школе нам объясняли, что при коммунизме жизнь будет такой же, как сейчас, только все будут сознательными и трудолюбивыми, а магазины будут ломиться от бесплатных продуктов, одежды и игрушек. Нам рассказывали, что у каждой советской семьи будет отдельная квартира, а у каждого члена семьи – отдельная комната. Лично я был уверен, что в 2000 году мы будем проводить каникулы в космосе – если не на Марсе, то уж точно на Луне. И это мне вообразить было намного проще, чем представить себя взрослым с усами и длинными волосами.

Откуда же мне было знать, что на самом деле моё будущее будет похожим на моё обрезание – с неожиданным началом, болезненной реализацией и непредсказуемыми результатами…

Звуки просыпающегося дома вернули меня в реальность. Взяв Blackberry, я купил билет на вечерний рейс в Петербург. Я встал и пошёл к дому, где Ирина уже гремела посудой, накрывая стол к завтраку.

Глава 1

Нормальный советский гражданин

Молодая женщина моется в ванной коммунальной квартиры и неожиданно замечает в окне над дверью лицо своего пожилого соседа.

– Аркадий Петрович, вы с ума сошли?! – кричит она, стыдливо прикрывая грудь руками.

– Не орите, Марина! Сдались вы мне!

Я смотрю, чтобы вы не брали моё мыло[1 - В советское время рассказывать анекдоты, которые служат эпиграфами к главам этой книги, было небезопасно. За это можно было получить до десяти лет по ст. 70 УК РСФСР («антисоветская агитация и пропаганда») и до пяти лет по ст. 190-1 (распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй). С тех пор, разумеется, в России всё существенно изменилось. Сегодня это ст. 282. – Здесь и далее примечания автора.].

ЕСЛИ БЫ МЕНЯ попросили описать моё советское детство одним словом, я бы сказал: «Нормально».

У меня была нормальная советская семья. Мы жили в Ленинграде, в квартире, конфискованной государством у церкви, – и это было нормальным. Наша квартира нам не принадлежала – в Советском Союзе недвижимость была собственностью государства, а обыватели просто получали право ею пользоваться. При этом жилья не хватало, и люди годами, а иногда и десятилетиями, ждали, чтобы получить от властей желанное пристанище. Поэтому большинство советских граждан, даже повзрослев и создав собственные семьи, были вынуждены делить квартиру с родителями.