Жили-были…

Всего в первые два послереволюционных десятилетия в истории нашей страны обнаружилось 12 типов троек, время от времени сменявшие друг друга, а иногда и действовавшие параллельно; часто разные виды троек решали одни и те же задачи.

Статья 58 вся относилась к контрреволюционным преступлениям, которые характеризовались в том УК следующим:

Контрреволюционным признаётся всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабочее-крестьянских советов и избранных ими, на основании Конституции Союза ССР? союзных и автономных республик, рабоче-крестьянских правительств Союза ССР, союзных и автономных республик, или к подрыву или ослаблению внешней безопасности Союза ССР и основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции. В силу международной солидарности интересов всех трудящихся такие же действия признаются контрреволюционными и тогда, когда они направлены на всякое другое государство трудящихся, хотя бы и не входящее в Союз ССР. [6 июня 1927года (СУ № 49, ст. 330)].

Приведу содержание данных статей УК РСФСР 1926 г., на основании которых были осуждены указанные колхозники.

Ст. 58, п. 10. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст.ст.58, п. 2 – 58, п. 9 настоящего Кодекса), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания, влекут за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев. Те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут за собой – меры социальной защиты, указанные в ст.58, п. 2 настоящего Кодекса.

Ст. 162: Тайное похищение чужого имущества (кража) влечёт за собой:

д) совершённое из государственных и общественных складов и хранилищ лицом, имевшим особый доступ в таковые или охранявшим их, путём применения технических средств или неоднократно, или по сговору с другими лицами, а равно всякая кража из тех же складов и хранилищ, при особо крупных размерах похищенного, – лишение свободы на срок до пяти лет.

В материалах дедушкиного уголовного дела я не нашёл обвинений по статье 58.10, да и по статье 162 тоже ничего не нашлось (если это интересно, то материалы дела можно посмотреть, они имеются в нашем домашнем архиве).

На 17 листе копии уголовного дела имеется Заключение в отношении Чекалина Василия Васильевича (архивный № 7105, сейчас – Р-12790), согласно которому он реабилитирован. Произошло это 2 февраля 1990 г. На 18 листе приводится письмо Председателю сельского Совета народных депутатов по месту бывшего жительства дедушки с сообщением о реабилитации.

Конечно, никто никого из родственников не искал для вручения извещения. Сын дедушки, Михаил, погиб ещё во время войны, в 1943 г., где-то под Ульяновском, а его-то как раз и решили разыскивать, как самого младшего из детей мужского пола. Найти второго сына, Ивана, труда не представляло, для этого достаточно было обратиться к оставшимся в 1990 году жителям деревни Красный Куст, и даже в село Львово, где он родился. Сложнее с дочерью, Серафимой Васильевной, ставшей после замужества Незнановой. Но и это можно было сделать, поскольку Незнановы – жители деревни Красный Куст, да они и проживали ещё в это время в этой деревне. Даже спросив Чекалиных – можно было легко выйти на Незнановых. Может быть, случилось это из-за того, что дедушка забыл сказать на следствии, что у него есть и ещё сын Иван. Может быть. Но я сомневаюсь, что и в этом случае стали бы искать какого-то Ивана. Да и для чего? Да и год-то, вспомним какой, 1990-й, своих государственных проблем целая куча, а тут какие-то реабилитированные, абсолютное большинство из которых уже умерли. В августе следующего года был известный путч, ГКЧП. Конечно, не до ушедших, напрасно пострадавших.

Но одно дело – закон, а другое дело – бытие, которое определяет сознание. Правда, из этого не понятно, что что определяет. То ли бытие сознание, то ли наоборот. Читается как фраза из «Приключений Буратино»: «А роза упала на лапу Азора».Так вот, что что определяло в 1990 г., когда реабилитировали дедушку, и в последующие годы, мы себе представляем. Не до них, давно умерших. Тут тебе и разгар «перестройки», начавшейся в 1985 году, и ГКЧП 1991 года, и свержение с трона всесильной КПСС, и распад СССР, и приватизация, и прочее другое, что определялось сознанием или наоборот, чем определялось сознание. Шагай галсами, как во фразе про розу и Азора. Но были в стране нашей времена, когда Закон неукоснительно соблюдался. Массовым тиражом. Когда за карман зерна для голодных детей давали по пять-семь лет. А вернёшься, если останешься жив. Это сейчас за украденные миллионы и миллиарды рублей и народного добра, отнюдь не для голодных детей, а именно у них, голодных, немножко пожурят на суде, с извинениями, что очень уж сильно пожурили. Раньше за украденные копейки сидели миллионы, а теперь – за украденные миллионы заводят копеечные дела. Потому что «бытие определяет сознание» читается туда и сюда. Каждый в свою сторону и читает.

Назначенный срок дедушка отбывал где-то на Дальнем Востоке, на строительстве железной дороги. Делали вручную насыпи, выемки, прорубали тоннели в горах. Был холод и голод, непосильный труд от тёмной утренней зари до тёмной вечерней зари. Когда строили тоннели, то часто на ночь не уводили в зону, а оставляли тут же, в тоннеле, независимо от погоды. На утро оставшиеся в живых продолжали прорубать тоннель, а мёртвых закапывали неподалёку. Однажды дедушка настолько обессилел, что не мог идти с места работы в зону. По дороге он упал. К нему подошли два конвоира. Один из них нацелил винтовку на дедушку и говорит:

– Пристрелить надо, а то убежит.

А второй ему:

– Да что его пристреливать. Он уже готов, смотри, и так не жилец. Патрон-то на него расходовать. Пошли.

Но дедушка оказался жилец. Отлежался, ночью пришёл в лагерь. Потом его, можно сказать, спасли. Пристроили к лошадям. Обращаться с лошадьми дедушка умел, в своём хозяйстве раньше лошади были, да и в колхозе, на земле, как же было без лошадей. Животных этих кормили в человеческом тюремном лагере хорошо, иначе они такой тяжелой работы не выдержат. Людей не кормили, а недостаток в них время от времени пополнялся новыми «врагами народа». С лошадьми в смысле пополнения было сложнее. Вот дедушке и удавалось подкармливаться кормом для лошадей – овсом.

Это, вероятно, было строительство «Байкало-Амурской магистрали», которую начали строить ещё до 30-х годов. Все работы осуществляли заключённые БАМлага. Начальником общего строительства был турецкий еврей Нафталий Аронович Френкель, которого называли в то время автором лагерей для заключённых. Скорее всего, что не совсем он был автором таких объектов, и до него были лагеря, но вот в установившемся тогда режиме содержания заключённых – его несомненная заслуга. Даже сам вождь товарищ Сталин удостоил Френкеля в 1929 году беседы с собой в течение трёх часов. Поскольку стенограмма этой беседы не велась, то истории остаётся только фантазировать о содержании этой беседы. Однако полагают, что беседа их была о строительстве социализма через труд заключённых. После этой беседы и стала внедряться в лагерях система зачётов и досрочного освобождения за хорошую работу. Эта система широко апробирована на строительстве Беломорканала, где должность «начальника работ» получил именно Френкель, он же впоследствии был награждён за это строительство орденом Ленина. Уже после этого его перебросили в БАМлаг на строительство вторых путей Сибирской магистрали. В звании генерал-лейтенанта Френкель был заместителем Кагановича по железнодорожному строительству. Умер в Москве в 50-х годах в покое и почёте. (Эти сведения я привёл из книги А.И.Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».)

В системе Бамлаг в 1934 году находилось 100000 заключённых, в 1936 году их стало уже 200000. В архивах НКВД сохранились сведения о числе умерших в Бамлаге в годы, когда дедушка там находился: 1933 – около 5000 чел.; 1934 – около 6000 чел.; за 1935 г. – почти 7000 чел.; затем, в 1936 и 1937 гг. число умерших сократилось примерно вдвое (соответственно 3400 и 2300 чел.), но в следующем, 1938 году резко возросло и достигло 16500 чел.

Возвратился дедушка в конце 1937 г. С тех пор и до конца жизни – с больным сердцем. Не дождались его сестра Василиса (умерла в 1935 году) и отец, Василий Иванович (умер в 1936 году), похоронены оба на Полетаевском кладбище.

Искупивший «вину» дедушка работал в колхозе. Работал и во время войны, и в послевоенное время. Исправно платил налоги, и так же, как и прежде, был в деревне на хорошем счету. Но в долгожители не попал – часто болело сердце. Я помню постоянный запах в доме корвалола, что стоял в маленьком пузырёчке в стенном шкафчике, всторенном в русскую печку. Один такой пузырёчек, пустой, я как-то надел на палец и не мог снять. В слезах – к бабушке, конечно, (к кому же ещё?), а она меня к дедушке переадресовала, потому что уже никакое мыло не помогло, палец распух в пузырьке. Дедушка, под мои слезы и мой страх, стекло всё-таки, аккуратно молотком в несколько приёмов разбил пальцеву тюрьму и сказал:

– Говорил же я тебе, нельзя этого делать. Вот теперь и будешь знать.

Говорил, это точно помню. Но очень хочется, потому что нельзя.

(Кстати, этот молоток сейчас у нас, на даче.)

Как о нём, о дедушке, и было записано раньше – «занимался торговлей мясом» – так и продолжалось всю его оставшуюся жизнь. Не мог он жить без базаров. Я повторюсь, что это и необходимо ещё было для нашей семьи, заработать деньги, которые больше негде было заработать. Ведь в то время на один трудодень выплачивали от двадцати восьми до пятидесяти копеек (это я говорю о дореформенном, 1961 г., времени). Положим, отработал ты триста трудодней (к слову сказать – это чрезвычайно много). Вот и получишь свои восемьдесят пять, а то и все сто пятьдесят дореформенных рублей. По тогдашним ценам – это соответствовало трём-шести взрослым гусям. С расчётом, вероятно, на то, что от гусей гусенятки пойдут, расплодятся неимоверно, и станешь богатеньким Буратино.

Я приведу информацию из писем академику А.М.Самсонову о колхозной жизни (Самсонов писал книгу «Знать и помнить» о Второй мировой войне и вообще о жизни в нашей стране; эта книга практически полностью написана на основе читательских писем к нему после его выступления в печати). Учитель С.С.Вдовенко пишет:

«Когда начинаешь говорить об этом (о репрессиях – С.Ч.), обычно отвечают: «Ну, знаете, у Сталина были и очень большие заслуги!» Можно подумать, что заслуги освобождают от ответственности за любые преступления. Но вот в чём главный мой вопрос: какие такие заслуги? Сталин осуществил коллективизацию сельского хозяйства. Что же эта коллективизация дала крестьянам? Такую оплату их труда, какую мы не сыщем в мировой истории. Эта оплата опускалась до 200 граммов ржи на трудодень, а налог с личного хозяйства (25-30 соток огорода, корова, поросёнок) в несколько раз превышал то, что колхозник мог заработать в колхозе. Сталин заложил такие основы колхозного строя, что колхозы даже сейчас, при технической оснащенности, не могут обеспечить страну необходимым количеством продовольствия».

И далее – дополнение к этому пенсионера В.Г.Кантемирова:

«В 30-х годах в нашей стране было кооперировано крестьянство. Была ли в этом необходимость? Можно было бы просто лишить кулачество наёмной рабочей силы – и пусть люди занимаются своим трудом, приносят пользу себе и государству… За эту землю они сражались на фронтах гражданской войны. Но земля стала фактически государственной собственностью, а крестьянин – сельскохозяйственным рабочим, который за работу на этой земле получал мизерную плату, и только в конце года. При наличии земли не более 0.25 га он платил в год государству 49 кг мяса, 100 л молока, 200 штук яиц, какое-то количество шерсти и шкур домашних животных. Кроме того, колхозник платил налог за каждое дерево (если имел сад), за лозу винограда. Крестьяне уничтожали сады, виноградники. Колхозник в течение года должен был выработать минимум трудодней (примерно 120), а ведь не каждая работа в колхозе определялась в 1 трудодень: были работы, которые оценивались в десятых и сотых долях трудодня. Если колхозник в течение года не выработал положенное количество трудодней, он, согласно Указу от 21.02.1948 г. высылался на лесоразработки на Крайний Север сроком на 7 лет, с правом возвращения только в том случае, если он там хорошо работал. Колхозник не имел права выйти из колхоза и перейти на работу на другое производство без разрешения правления колхоза и сельсовета».

И ещё одна информация о жизни в колхозе в советское сталинское время уже после войны. Вот что написано у Бориса Можаева в рассказе «Приятели» (передаётся из общей беседы трёх друзей рассказ одного из них):

«…У нас ведь как было с трудоднями? Установили миним в сто тридцать пять трудодней. Ты его отработал – и делай что хочешь. Можно, к примеру, на лесозаготовки идти или кирпич бить в Тиханово. Но если у тебя минима нет, ты вроде бы в зависимости; во-первых, никуда на заработок не пустят; во-вторых, могут обложить двойным налогом в размере одной тысячи семьсот рублей, как единоличника. Раньше брали налог с коровы, с овцы, даже с козы шерсть брали. Чего посеял, с каждой сотки – опять налог. А если минима нет – всё в двойном размере».

Вероятно, «миним» (минимум) трудодней устанавливался государством время от времени различным либо самим колхозом, ориентируясь на свои возможности.

Дальше я приведу расширенную информацию о том же, которую я взял из Интернета. Автор её пожелал, почему-то, остаться анонимным.

«Вскоре после XIX съезда состоялся пленум обновленного ЦК КПСС, на котором Сталин выступил с резкой критикой своих давних соратников Молотова и Микояна. Причем о последнем высказался следующим образом: «Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? Мужик – наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна».

Тяжелее всего было положение собственно жителей деревни: на них буквально давили два налога, установленные еще в 1930-е гг., – денежный и натуральный. Денежный налог выплачивался по прогрессивным ставкам, которые регулярно пересматривались: если в 1940 г. колхозники и единоличники выплатили государству 2,4 млрд руб. сельскохозяйственного налога, то в 1952 г. – уже 8,7 млрд. Если в 1940 г. средняя сумма налога со двора составляла 112 руб., то спустя десять лет – уже 431, в 1951 г. – 471, в 1952 г. – 528 руб.

Натуральный налог представлял собой обязательные поставки мяса, шерсти, молока, яиц, картофеля и пр. – фактически это был оброк. Причем не имело значения, есть ли в хозяйстве живность вообще. В результате «бескоровные» колхозники вынуждены были приобретать мясо на рынке у таких же колхозников по рыночной цене, а затем сдавать его государству бесплатно, в счет налога. Ко всему годовые нормы сдачи мяса после войны только повышались, и если в 1940 г. они составляли 32-45 кг, то в начале 1950-х гг. – 40-60 кг.

Налогами облагалось буквально все, даже растущие на приусадебной территории плодовые деревья (поштучно). Чтобы уплатить их, колхозникам приходилось продавать на рынке почти все произведенное в своем хозяйстве. При этом торговать на городских и сельских базарах, железнодорожных станциях они имели право только при наличии справки о том, что их колхоз полностью выполнил свои обязательства перед государством, а сами они рассчитались по госпоставкам.

За трудодни в большинстве хозяйств сельский труженик не получал почти ничего, кроме отметки в журнале: в 1950-1955 гг. по стране на один трудодень средняя выдача составляла 1,4-1,8 кг зерна, 0,2-0,4 кг картофеля, 1,44-1,88 руб. денег. При этом в 30 % колхозов денежные выплаты не превышали 40 коп., в Курской области колхозники получали за трудодень 4 коп., в Калужской и Тульской – 1 коп. Около четверти всех колхозов страны вообще не выдавали денег на трудодни, ограничиваясь небогатой «натурой» (в Нечерноземье доля таких колхозов составляла почти 40%). Выплаты остальных колхозов составляли лишь пятую часть денежных доходов их работников. Весьма показательна структура денежных доходов колхозников в 1953 г.: доля поступлений от колхоза за трудодни составила 13,3 %. От личного подсобного хозяйства – 41,2%, из прочих источников – 45,5%.

Не менее красноречивы и такие данные. В 1952 г. для того чтобы купить килограмм масла, колхозник должен был отработать 60 трудодней, а чтобы приобрести весьма скромный костюм, нужен был весь его годовой заработок.

Кроме этого, крестьяне, как и рабочие предприятий, впрочем, как и все трудящиеся страны, обязаны были постоянно платить определённую сумму за облигации Государственного займа. Оплату этих облигаций постоянно откладываали, до того момента, когда они вообще практически обесценились. (Например, облигации 30-х – 40-х годов погашались только в середине 60-х, уже после хрущёвской реформы денег 1961 года в отношении 1:10). Я хорошо помню у нас дома эту кипу пустых по цене копеечных облигаций вместе с облигациями умершей в 1962 году бабушки Маши, которые взяла мама из её сундука в опустевшем доме. Словом, крестьяне с момента Великой Октябрьской революции, с октября (ноября) 1917 года, находились в крепостной зависимости от их собственника – государства, как до и после 1861 года, когда было отменено крепостное право…

Тётя Сима рассказывала (привожу цитату из её письма):

«Мне кажется, что папаня любил меня больше всех из детей. Может быть, потому, что я меньшая была из них. Брал на базар только меня. Просил посчитать цену за проданное мясо. Например, килограмм мяса стоит 14 рублей, а весы показали 1 кг 700 граммов. Сколько нужно с покупателя получить денег? Я никак не могла в уме сосчитать. Папаня учил, как это сделать, а в конце торговли хвалил всегда, хотя было не за что. Ездили мы с ним как-то в Токарёвку поросят продавать. Они в кошёлке находились. Сначала спокойно себя вели, а при подъезде к базару разбушевались. Мне пришлось просто висеть над кошёлкой, над их визгом. Когда мы въезжали в ворота базара, нас окружили, спрашивают, почём поросята. А папаня говорит, что не продаются. Это он цену набивал. Я думала, а зачем мы тогда ехали-то? Что же, теперь, домой назад с этим визгом? Потом, когда поросят продали, папаня попросил меня остаться покараулить, а сам ушёл. Приходит и приносит мне косынку шёлковую, цветастую. Вот где мне радость-то была!»

И ещё из рассказа тёти Симы, который прислал из Кишинёва её сын, Володя. Было это летом 1942 года. Мужчин из деревни почти всех мобилизовали на войну, так что все работы в колхозе свалились на женские и детские руки. Тёте Симе в это время не исполнилось и пятнадцати лет. Дали ей наряд на волах привезти из Полетаево (тогда это был районный центр) мешки с мукой. И сказали, что волов на обратном пути надо попоить в пруду. Муку погрузили, дошли волы до деревни Красный Куст перешли через Авилову плотину, и тётя Сима направила их к воде, попить, как ей и сказали. Волы вошли в воду вместе с поклажей, попили, а назад выходить не захотели, жарко, устали, а тут – благодать. Только через какое-то время уже с помощью взрослых вывели волов из воды…

Продажей мяса дедушка занимался не только на базаре, но и дома. Чаще всего товаром были баранина и гуси. Зимой тушки гусей висели рядком в сенях на связи. Товарный вид им дедушка придавать умел, хотя и сами по себе птицы были откормленными. Дедушка укладывал им крылышки, их длинные шеи отправлял внутрь через разрез. Внешняя часть чуть-чуть опаливалась над огнём и становилась немного темноватой. И в конце подготовки тушка покрывалась тонким слоем их же, гусиного, жира. Помню дореформенную 1961 г. цену гуся – двадцать пять рублей.

А кроме мясного дедушка продавал и свои изделия, шил тулупы (с огромными воротниками), овчинные шапки, рукавицы (как их называли – голицы). Про валенки не знаю, продавал или нет, но для всей нашей семьи сам и валял. Отец в этом помогал ему. А вот цену за сшитый тулуп я знаю точно. На моей памяти сговаривались об этом покупатель (кто-то из районного начальства) и дедушка: двести рублей. Я присутствовал и при передаче тулупа и расчётом с дедушкой. Ему за этот тулуп вручили две (больших таких) сотенных бумажки, с изображением Ленина.

Все записи и расчёты по хозяйству он делал в специальной тетради, амбарной книге сероватого цвета. Она была ещё и разлинована на графы, но не дедушкой, а типографским способом. Записывал он всегда карандашом. Их у него было два. Один простой, второй, как мы называли, – химический. Если таким карандашом писать по влажной бумаге, то запись получается чернильной, которая держится прочнее. Этим карандашом дедушка подписывал адреса на почтовых конвертах. Стружку от грифеля такого карандаша, растворённую в воде, использовали как чернила (фиолетового цвета). Да у нас других чернил и не было. Тогда мы, школьники, в наших местах Тамбовской области, пользовались только перьевыми ручками, до самого конца школы.

Соответственно и чернилами фиолетовыми из химических карандашей. Чаще всего…

Выше я писал, дедушка говорил, что не надо держать зла на тех, кто его и других с ним оклеветал. Так, наша семья догадывалась, что в этом был замешан брат Филиппа Степановича Незнанова Александр Степанович. Судя по его характеру и поведению – он мог это сделать. Дедушка зла не держал, и пример этому скоро и наступил. Александр Степанович работал в какой-то государственной организации при Полетаевском райкоме партии. Не знаю в каком году, зимой, в сильную пургу и мороз он пьяный возвращался домой из Полетаево. Пока лошадь плелась по сугробам в деревню, Александр Степанович так сильно промёрз, что сам не мог слезть с саней и пройтись пешком, чтобы согреться, тем более, что и был пьян до беспамятства. Лошадь пришла в деревню и остановилась у первого её дома, как раз нашего. В доме это почувствовали, дедушка вышел к крыльцу и увидел эту неприятность.

Александра Степановича внесли в дом, стали отогревать, как и положено замёрзшего и обмороженного, к утру отвезли в больницу, в Полетаево. Было очень сильное воспаление лёгких, так на всю оставшуюся жизнь и остался он хрипым в разговоре. Кроме того, у него отморозились на обеих руках пальцы, кроме больших. Отмороженные пришлось ампутировать.

Умер дедушка 1 декабря 1958 г. Его в конце ноября положили в больницу с приступом сердца, а через несколько дней он умер. Бабушка перед этим в субботу или воскресенье (примерно буквально за день до его смерти) ходила к нему в больницу. Я тогда учился в четвёртом классе, в нашей деревенской начальной школе. У нас шли уроки. Подошла ко мне наша учительница, Клавдия Семёновна, говорит:

– Серёжа, дедушка твой умер. Иди домой.