Деградация. Свои люди

– Сколько?

– Двести долларов.

– Совсем никак иначе?

– Никак. Попрошу у отца.

– Ладно, – вздохнула она. – Только он будет немного не доволен. Может, сами перекрутимся?

– Немного, ага, – Алексей прекрасно понимал, что это «немного» означало очередную ругань. Но бросив беглый взгляд на Машу, сразу вынес вердикт: – Нет, от тебя отрывать я не хочу.

– Алеша…

– Не обсуждается. Пошли домой.

Но только они засобирались, к ним подбежал молодой парень, которого они по имени–то и не знали, изменивший сразу свой маршрут от основной группы к Алексею, как только заметил его присутствие, и произнес:

– Слышали новость? Михе четыре года присудили.

– Куприянову? – уточнила Маша.

– Да.

Что ж, это был закономерный итог. Миша несколько лет назад попробовал героин, и за прошедшее время превратился буквально на глазах в опустившегося, конченого наркомана. Из дома уже нечего было выносить, и что бы остановить ломку, он не придумал ничего лучше, чем взять с собой такого же дружка и ударить ночью трубой прохожего в соседнем дворе по голове и обчистить его, что они и осуществили, но попали в кадр камеры наблюдения, установленной на подъезде. Больших сложностей установление личностей нападавших у милиционеров не вызвало. Достаточно быстро его взяли, отпираться он не стал, до кучи получил еще какой–то эпизод в нагрузку от следователя, не имевшего большого желания что–то изобретать для раскрытия аналогичного дела. В итоге за два эпизода с тяжкими телесными повреждениями и грабежами он мог получить и больше, но его мать, Лидия Павловна, последние свои сбережения потратила на адвоката. Видимо толкового, пару лет ему как–то с потенциального срока снять удалось.

– Но это еще не все. Чижа черные прессанули. Морду набили и карманы вывернули. Деньги, плеер, телефон…

– Нашего Чижа? – уточнил Алексей. Он знал этого парня из молодого пополнения,  получившего свою кличку за любовь к творчеству одноименной группы, но имя вспомнить с ходу не мог.

– Ага. В больничку увезли.

– Когда?

– Пару часов назад. Мы им уже стрелку забили.

– И когда?

– Через час на стройке.

– Маша, это уже беспредел, – обратился Алексей к своей спутнице, – этого нельзя прощать. Иди домой.

– Может проще в милицию обратиться? – спросила она, но Алексей одарил ее взглядом исподлобья, и она лишь добавила: – Ладно, жду дома. Но я это не приветствую.

Визуально проводив Машу до подъезда и удостоверившись, что она вошла в него, Алексей повернулся к группе ребят, и сказал:

– Собирайте бойцов. Пойдем, пообщаемся.

После чего взял недопитую Машей бутылку пива и аккуратно сунул во внутренний карман. Не выбрасывать же.

Стройка представляла собой обнесенное забором недостроенное здание, явно промышленного характера, и находилась совсем не далеко. Его начали строить еще в советское время, но с развалом страны она сначала остановилась, потом куда–то увезли краны, уехала прочая строительная техника, после чего все, что стоило хоть что–то и представляло интерес местного населения, было растащено. Остались нетронутыми лишь бетонные плиты, сложение друг на друга, но оно и понятно, их тихо не унесешь. Теперь уже было принято решение о сносе недостроенного здания, но десяток этажей без крыши с пустыми оконными проемами, словно памятник, пока все еще служили наглядным напоминанием о первой десятилетки новой независимой России. Это место традиционно служило площадкой для столкновений и выяснения отношений между противоборствующими молодежными движениями. А последние несколько лет и для решения межнациональных проблем. Группа из примерно двадцати человек под предводительством Алексея остановилась у входа на территорию стройки.

– Там они, человек пятнадцать, – предоставили Алексею доклад ребята, посланные на разведку. – Кавказцы похоже, или какая другая чернота.

Черными, или как–нибудь еще похлеще, обычно называли всех выходцев из народов Кавказа, мигрирующих в сторону Москвы, и традиционно оседающих в районах с рынками и прочей торговлей. Поскольку вещевой рынок наличествовал и был в относительной близости, район, в котором проживал Алексей, был не исключением, кавказская диаспора постепенно увеличивалась. Конечно, она была неоднородна и включала в себя различные национальности, но какой конкретный народ кто представлял, никого особо не интересовало. Для русских и примкнувших к ним родственных славян они все были лицами одной, кавказской национальности, появившейся благодаря неграмотным журналистам. И если поначалу одиночные представители вели себя очень спокойно, то со временем, объединившись в группы, стали вести себя гораздо наглей. Это касалось и молодежных формирований. Особенно когда с Кавказа приезжало свежее пополнение к родственникам в поисках лучшей доли, часто из провинциальной глуши своих стран, а кто–то и вовсе действительно спустился с гор. Московская реальность для них почему–то очень быстро становилась синонимом вседозволенности, уж очень она была далека от привычных традиций, обычаев и порядков. А уж сколько кругом было соблазнов…

Естественно это приводило к столкновениям, причем если раньше московские молодежные группы разных направлений ни при каких обстоятельствах не выступали единым фронтом против какой–то третьей силы, то теперь такое периодически случалось. Впрочем, в сводках милиции никаких этнических столкновений и вообще любых конфликтов по национальному признаку никогда не фиксировалось. Еще бы, это же сразу привлекало пристальное внимание со стороны общественности, правозащитников, возмущенных представителей этнических диаспор и просто журналистов, главным образом, всех интересовал вопрос, как же, в первую очередь, милиция такое допустила. Милиции на этот резонансный вопрос отвечать совершенно не хотелось. А раз так – нет проблемы, нет вопросов. Славянские междоусобные мордобои никогда никакого резонанса не вызывали. Так и оформляли, если оформляли вообще.

Вот и сейчас из–за забора стройки доносились звуки национальных кавказских песен и танцев, по всей видимости, горцы поднимали свой боевой дух. Разговаривать с ними было совершенно бесполезно, любые переговоры означали принятие их видения вопроса как бесспорную истину, уступки принимались же за слабость противников. Это тоже стало понятно не сразу. Поэтому, старую истину про чужой монастырь приходилось объяснять силой.

Впрочем, другую старую истину про то, что далеко не национальность красит человека, а скорее наоборот, доказывал Ашот. Выросший в Москве в армянской семье, он надел косуху и без особых проблем влился в коллектив, приняв его нормы и правила без какого–либо дискомфорта для себя. Конечно, вероятно положительную роль в этом процессе сыграло детство в русском обществе и дружественные религиозные взгляды двух народов, но факт оставался фактом, хотя «соклановцы» временами подкалывали его на тему национальности, но совершенно беззлобно. Он был своим, прекрасно это знал, потому не обижался. Более того, сам кавказцев иной раз называл черными и даже более обидными производными словами, категорически отказываясь причислять себя к ним.

– Ну что, Ашот, узнаешь мотивы? – спросил Алексей.

– Нет, – ответил Ашот чуть погодя, видимо прислушавшись к тексту песен. Для всех остальных любое кавказское музыкальное творчество на слух было примерно одинаковым, но на Ашота все уставились с подозрением. Он поспешил объяснить: – На Кавказе более сотни народов и народностей. Думаете, я каждый язык свободно знаю? К тому же я даже на армянском с сильным акцентом разговариваю.

– Да какая разница, кто они, – ответил Алексей, – Ашот, если тебя это как–то задевает, можешь не участвовать, я пойму.

– Леха, я даже рад, что ты не в курсе о глубокой, многолетней дружбе между отдельными народами Кавказа, – Заметив, что Алексей совершенно не понял тонкого намека, он добавил: – В общем, если ты хочешь с ними о чем–то поговорить, прежде чем начнется махач, не стоит им до тех пор вообще меня видеть.

– Вот так? Вы же вроде одинаковые… Ты не подумай… А кто ты там сам по национальности-то?

– Мы не одинаковые. Можешь считать, что я русский в их понимании, – сказал Ашот, и улыбнулся. Впрочем, улыбнулись все, хотя мало кто из ребят вообще задавался вопросом, что такое ассимиляция, и почему второе поколение практически любых мигрантов, оторванных от своей кровной нации, уже являлось полноценными носителями культуры той страны, в которой они выросли.

– Ладно парни, хорош веселиться! – осадил всех Алексей. Из толпы же кто–то сказал:

– Может, скинов позовем? Тут они помогут без вопросов.

– На кой хрен нам эти фашисты! Сами справимся, – ответил Алексей, – да и по Ашоту у них как раз могут возникнуть вопросы.

Никто не знал, откуда вообще появились скинхеды, но крепкие бритоголовые ребята в армейских ботинках действительно встречались. Хотя конфликтов с ними особых никогда не возникало, сферы интересов явно не пересекались. Было понятно, что как явление они появились как ответ беспардонным понаехавшим. Хотя и дружескими отношения с ними тоже далеко не были. Как-то уж очень не по душе было их заигрывание с нацистской свастикой для ребят, объединившихся просто на основе музыкальных вкусов, оттого дел с ними предпочитали не иметь. Да и на Ашота действительно те поглядывали косо, впрочем обострять отношения из-за него одного него тоже не хотели. Так как прекрасно знали, чей он.

– В общем, слушайте меня, – продолжил инструктаж Алексей. – Ашот, бери себе человек десять на твой вкус, и обходите стройку вокруг к дыре в заборе. И не показывайтесь, пока не начнется махач. Остальные со мной через центральный вход пойдут. Пусть почувствуют себя в большинстве. Как начнется, подлетайте. Мы пойдем налегке, с пустыми руками, что бы они потом не сказали, что мы вооруженные до зубов пришли. Ашот, а вы можете уже хоть с палками подлетать, вы же типа на помощь слабым придете. Только больших всех оставь тут, нам их в лоб встречать.

Ашот кивнул, быстро перечислил нужных людей, и его группа легким бегом побежала по периметру забора, вскоре свернув за него за угол и скрывшись из вида.

Решение идти налегке не означало полного отсутствия оружия как такового, так как даже обычные «тематические» кожаные перчатки с металлическими шипами на костяшках в рукопашном бою становились серьезным аргументом, а многие не брезговали носить в карманах полноценные кастеты, сделанные кустарным способом, цепи, или даже нунчаки, скрытые от любопытных глаз косухой во внутреннем кармане. Впрочем, нунчаки были скорее выпендрежем, чем реально полезным оружием, никто толком не умел с ними обращаться. Подобные меры вошли в моду именно с появлением кавказских молодежных групп. У них «на вооружении» встречались и ножи. Поэтому столкновения с ними отличались повышенным градусом жестокости.

– Леха, а ты что же, совсем без ничего пойдешь? – спросил кто–то из ребят.

– Ну почему же, вот, – он указал на пустую бутылку пива в руке. – И кстати, есть еще Машкина, – сказал он и достал ополовиненную бутылку, отправив пустую во внутренний карман. – Держите. По глотку. Для поднятия боевого духа.

Через минуту к нему вернулась пустая бутылка. Еще раз окинув взглядом ребят, Алексей коротко скомандовал:

– Готовы? Погнали!

Открыв металлическую дверь, врезанную в забор, он первым вошел на стройку с пустой бутылкой в руке. Группа двинулась за ним в сторону молодых кавказцев, сидящих на корточках в стороне, которые показательно не обращали никакого внимания на вошедших, продолжая негромко щебетать на своем языке, и дружно встали, только когда до них осталось метров десять. Чуть в стороне, на верхней из сложенных друг на друга потрескавшихся бетонных плит, стоял магнитофон, из которого и доносились кавказские барабанные мелодии.

– Вырубите свою шарманку! – прокричал Алексей.