Крах СССР

Огромную роль в зарождении советского проекта сыграла революция 1905–1907 гг. В тот момент в подавляющем большинстве населения еще были надежды на общественный договор с монархическим государством и привилегированным меньшинством, но в то же время уже возникло, по выражению Т. Шанина, «межклассовое единство низов».

В социальном, культурном, мировоззренческом отношении крестьяне и рабочие, которые представляли собой более 90 % жителей России, являлись единым народом, не разделенным сословными и классовыми перегородками и враждой. Этот единый народ рабочих и крестьян и был гражданским обществом России – ядром всего общества, составленного из свободных граждан, имеющих сходные идеалы и интересы. Оно отличалось от западного гражданского общества тем, что представляло собой Республику трудящихся, в то время как ядро западного общества представляло собой Республику собственников. Сословные «оболочки» российского общества (дворяне, буржуазия, чиновничество) утрачивали жизненные силы и даже в краткосрочной перспективе должны были занять подчиненное положение, как это и произошло в советское время на целый исторический период.

Более того, это «русское гражданское общество» было очень развитым и в смысле внутренней организации. Если на Западе после рассыпания общин и превращения людей в «свободные атомы» потребовалось около двух веков для того, чтобы из этой человеческой пыли начали складываться ассоциации для ведения борьбы за свои права и интересы (партии, профсоюзы и т. д.), то Россия эти структуры унаследовала от своей долгой истории. Такой структурой, принимавшей множественные и очень гибкие формы, была община, пережившая татарское иго и феодализм, абсолютизм монархии и наступление капитализма. Соединение большинства граждан в общины сразу создавало организационную матрицу и для государственного строительства и самоуправления, и для поиска хозяйственных форм с большим потенциалом развития.

В ходе революции 1905–1907 гг. русские рабочие и крестьяне обрели столь сильно выраженное гражданское чувство, что стали народом даже в том смысле, какой придавали этому слову якобинцы, – революционным народом, спасающим Отечество. Именно в эти годы на сельских сходах обсуждался образ чаемого будущего, составлялся план благой жизни — по всем главным ее срезам, от национализации земли до всеобщей системы образования.

Летом 1905 г., уже в разгар революции, при обсуждении с царем положения о выборах в Государственную Думу один сановник предложил исключить грамотность как условие для избрания. Он сказал: «Неграмотные мужики, будь то старики или молодежь, обладают более цельным миросозерцанием, нежели грамотные». Министр финансов В.Н. Коковцов возразил, сказав, что неграмотные «будут только пересказывать эпическим слогом то, что им расскажут или подскажут другие». Однако, как он вспоминает, царь обрадовался благонадежности неграмотных. В тот момент это уже было не просто ошибочным, но и очень опасным взглядом – отлучение крестьян от образования стало одной из важных причин их сдвига к революционным установкам.

Образовательная политика царского правительства в отношении крестьян поражает своим дискриминационным характером. Крестьян-общинников, которые получали образование, согласно законодательству, действовавшему до осени 1906 г., исключали из общины с изъятием у них надельной земли. Крестьянин реально не мог получить даже того образования, которое прямо было ему необходимо для улучшения собственного хозяйства, – в земледельческом училище, школе садоводства и др., поскольку окончившим курс таких учебных заведений присваивалось звание личного почетного гражданство. Вследствие этого крестьянин формально переходил в другое сословие и утрачивал право пользования надельной землей. Лишались такие крестьяне и права избирать и быть избранными от крестьянства. Как пишет Л.Т. Сенчакова, «понятие образованные крестьяне выглядело логическим абсурдом: одно из двух – или образованные, или крестьяне» [167, т. 1, с. 180].

В приговоре в I Государственную Думу схода Спасо-Липецкого сельского общества (Смоленская губ., 4 июня 1906 г.) говорилось: «Страдаем мы также от духовной темноты, от невежества. В селе у насесть церковная школа, которая ничего населению не приносит. Обучение же в ней с платой (за каждого ученика вносится 1 р. денег и воз дров, а также натурой). Те скудные знания, которые дети получают в школе, скоро забываются. О библиотеках и читальнях и помину нет» [167, т. 1, с. 185].

Более того, в среде крестьян сложилось устойчивое убеждение, что правящие круги злонамеренно препятствуют развитию народного просвещения и образования. В приговоре в I Государственную Думу схода крестьян с. Воскресенского Пензенского уезда и губ. (июль 1906 г.) сказано: «Все начальники поставлены смотреть, как бы к мужикам не попала хорошая книга или газета, из которой они могут узнать, как избавиться от своих притеснителей и научиться, как лучше устраивать свою жизнь. Такие книги и газеты они отбирают, называют их вредными, и непокорным людям грозят казаками» [167, т. 1, с. 185].

В 1905–1907 гг. газета стала важным атрибутом крестьянской жизни в России. Вот сообщение мая 1906 г.: «Буквально не было ни одного глухого уголка, откуда бы не несся один вопль: дайте нам газету! По данным статистического отделения московской губернской земской управы, из ответов 700 корреспондентов из 700 деревень губернии выясняется, что газеты или журналы получают в 79 % деревень и на каждую деревню приходится по 2–3 периодических издания». Газеты читали вслух, информацию получала вся деревня. Вот сообщение из газеты «Страна» (10 мая 1906 г.): «Ты, Павел, – обратились крестьяне одной деревни Юрьевского у. Владимирской губ. к грамотею, читавшему им долгую зиму газеты, – не паши, не коси, ты читай и нам передавай, а мы за тебя все делать станем». И Павел читал газеты в горячую страдную пору и передавал содержимое своим односельчанам, а они благодарили его и хвалили» [166].

В этих новых условиях складывались общий понятийный язык и общая мировоззренческая матрица подавляющего большинства русского народа. Сложилось одно из важнейших условий для великой революции – «кристаллизация общественного мнения, т. е. осведомленность недовольных о том, что в равной степени недовольны и другие, и они, вероятно, присоединятся ко мне в выражении моего недовольства. Взаимная осведомленность о возмущении… создает тот род требований перемен, который становится эффективным при свершении революций» [36].

Крестьяне России переросли сословное устройство общества, они обрели именно гражданское чувство. Судя по многим признакам, оно им было присуще даже в гораздо большей степени, нежели привилегированным сословиям. 12 июля 1905 г. крестьяне с. Ратислова Владимирской губ. составили приговор, в котором содержался такой пункт: «Третья наша теснота – наше особое, крестьянское положение. До сих пор смотрят на нас, как на ребят, приставляют к нам нянек, и законы-то для нас особые; а ведь все мы члены одного и того же государства, как и другие сословия, к чему же для нас особое положение? Было бы гораздо справедливее, если бы законы были одинаковы, как для купцов, дворян, так и для крестьян равным образом и суд был бы одинаков для всех» [167, т. 2, с. 251].

В период работы I Государственной Думы произошел всплеск политической активности крестьян. Они в массовом масштабе освоили чтение газет. Вот, исправник Юрьев-Польского уезда пишет доклад губернатору Владимирской губернии (3 июня 1906 г.): «Благодаря массе получаемых крестьянами газет, причем предпочитаются ими более резкие, интерес к которым у крестьян очень велик, они знают все, что происходит в Петербурге… Каждая газета со стенографическим отчетом заседаний Государственной думы действует настолько разжигающе, что прокламации становятся почти безвредными листками.

Крестьяне знают, как дума относится к министрам, и это приобретает громадное значение и силу, так как делается открыто, пишется во всех газетах, причем передовые статьи еще более разъясняют смысл происходящего, всецело становясь на сторону более дерзких в выражениях депутатов. Уважение к власти благодаря этому у крестьян падает с поразительной быстротой. Разосланные экземпляры ответа Совета министров на адрес думы произвели на крестьян неблагоприятное впечатление и повели к ухудшению настроения…

В настоящее время настроение у крестьян сильно приподнятое, почти ежедневно во всех селениях уезда под вечер крестьяне собираются у какого-либо дома, и все разговоры их о думе, о ее заботах об них, о скорой перемене условий жизни и обязательно о земле» [167, т. 1, с. 89–90].

Но главное, появление Государственной Думы – представительного, хотя и безвластного органа – породило особую форму политической борьбы крестьянства – составление петиций, наказов и приговоров, значительная часть которых направлялась в Государственную Думу. В российских законах отсутствовало петиционное право – подача всяческих прошений и проектов «об общей пользе» после реформы 1861 г. была запрещена. Особенно этот запрет был оговорен при учреждении Государственной Думы. В параграфе 61 положения о Государственной Думе было сказано: «В Государственную Думу воспрещается являться депутациям, а также представлять словесные и письменные заявления и просьбы» [167, т. 1, с. 36].

Таким образом, составляя наказы и приговоры, крестьяне прекрасно понимали, что коллективно совершают противоправные политические действия, и эти действия были уже активной формой борьбы. Размах ее был велик. В I Государственную Думу поступило свыше 4000 пакетов и телеграмм. Только в Трудовую группу депутатов было подано более 400 приговоров и наказов из 50 губерний.

Поскольку наказ или приговор должны были подписывать все участники сельского схода, и это считалось уголовным преступлением, не могло быть и речи о том, чтобы отнестись к составлению текста легковесно. Тем более крестьяне не допускали, чтобы в него внесли свои требования и формулировки какие-то посторонние люди (например, политические агитаторы каких-либо партий).

Известен, например, такой случай. Крестьяне двух деревень Клинского уезда составили на сходе приговор и отдали поправить его врачу местной фабрики. Но, боясь, что он, как человек «рабочей партии», может приписать что-то лишнее, дали после него проверить текст попу-черносотенцу. Затем снова попросили врача посмотреть, «не наплел ли он чего-либо» [167, т. 1, с. 96].

В посланиях крестьян в Государственную Думу хорошо видно, какие надежды возлагали крестьяне на эту возможность решить свои жгучие проблемы в рамках монархической государственности. Как будто чувствовали, что эта возможность – последняя. Сельский сход деревни Виткулово Горбатовского уезда Нижегородской губернии написал: «Единственный светлый луч блеснул перед нами – это обещанная Государственная Дума, и единственная надежда наша на нее. Мы верим, что дума поможет нам выбраться из лап нужды и позаботится вывести нас из тьмы на путь света» [167, т. 2, с. 221].

А вот приговор Вишнегрунского сельского общества Льговского уезда Костромской губернии: «Приветствуем вас, наши любимые избранники! Трудна и тяжела ваша работа; это не работа, а скорее всего упорная борьба со старым порядком порядка нового… На вас вся наша надежда; все наши взоры и мысли из бедных забытых лачужек устремлены туда, где возвышается пышный Таврический дворец. Ежечасно мы ждем, что воссияет из этого дворца солнце свободы, добра и правды» [167, т. 2, с. 222].

Наверное, ни один парламент в мире никогда не получал таких драматических и поэтических посланий. «Мы с вами и за вас. Вы умерли, а мы с вами…» (Ивонинская вол. Смоленской губ.). «Государственная Дума в нашем представлении есть святыня и заступница всего угнетенного народа… Требуйте, мужайтесь, иначе и не возвращайтесь к нам» (Ливенский уезд Орловской губ.). «Пока крестьян не ублаготворите, потудово не приезжайте в наше общество» (Новооскольский уезд Курской губ.).

В очень многих приговорах и наказах крестьяне прямо предупреждают, что их надежда на Государственную Думу – последняя. Если она окажется бессильной, то переход к борьбе с применением насилия станет неизбежным. Так, сход крестьян деревни Куниловой Тверской губернии писал: «Если Государственная Дума не облегчит нас от злых врагов-помещиков, то придется нам, крестьянам, все земледельческие орудия перековать на военные штыки и на другие военные орудия и напомнить 1812 г., в котором наши предки защищали свою родину от врагов французов, а нам от злых кровопийных помещиков» [167, т. 2, с. 272].

Понятно, что разгон I Государственной Думы стал переломным моментом в настроениях крестьян, это был еще не осознанный поворот к войне. Еще большим потрясением стал разгон II Государственной Думы. Александр Блок 3 июня 1907 г., в день разгона II Государственной Думы, написал о «хозяевах» российской жизни:

Тропами тайными, ночными
При свете траурной зари
Придут замученные ими,
Над нами встанут упыри.
Овеют призраки ночные
Их помышленья и дела,
И загниют еще живые
Их слишком сытые тела.
Их корабли в пучине водной
Не сыщут ржавых якорей,
И не успеть дочесть отходной
Тебе, пузатый иерей!
Довольных сытое обличье,
Сокройся в темные гроба!
Так нам велит времен величье
И розоперстая судьба!..

Существенно, что на II Государственную Думу крестьяне уже не возлагали таких надежд, как на первую. Так, резко сократилось число направленных туда наказов и приговоров (1900 против 4000), при этом заявления эти присылались более отсталыми слоями крестьянства из более глухих уголков страны – теми, кто еще сохранял иллюзии, от которых освободился авангард.

Новый избирательный закон почти не пропустил крестьян в III Государственную Думу. Но и немногие депутаты-трудовики (нередко сельские учителя, выдвинутые общинным сходом) повторили в этом «заповеднике консервативных помещиков» главные крестьянские требования: передел земли, выборность государственных чиновников и отмена столыпинской реформы. Все это говорит о том, что у крестьян России имелась невидимая, не выраженная в партиях, но целостная идеология и система общенациональной организации, способная четко выразить главные требования и поддержать своих депутатов, которые эти требования выдвигали в думе.

Когда читаешь эти приговоры и наказы в совокупности, то видишь, что революция означала для крестьян переход в качественно иное духовное состояние. Их уже нельзя было удовлетворить какими-то льготами и «смягчениями» – требование свободы и гражданских прав приобрело экзистенциальный характер, речь велась о проблеме бытия. «Желаем, чтобы все перед законом были равны и назывались бы одним именем – русские граждане». Приговор схода крестьян деревни Пертово Владимирской губернии, направленный во Всероссийский крестьянский союз (5 декабря 1905 г.), гласил: «Мы хотим и прав равных с богатыми и знатными. Мы все дети одного Бога, и сословных различий никаких не должно быть. Место каждого из нас в ряду всех, и голос беднейшего из нас должен иметь такое же значение, как голос самого богатого и знатного» [167, т. 2, с. 252].

В рамках мироощущения традиционного общества крестьяне России начала XX в. имели развитые и одинаково понимаемые в пределах России представления о гражданских свободах. Вот что сказано в принятом 31 июля 1905 г. приговоре Прямухинского волостного схода Новоторжского уезда Тверской губернии: «Крестьяне давно бы высказали свои нужды. Но правительство полицейскими средствами, как железными клещами, сдавило свободу слова русских людей. Мы лишены права открыто говорить о своих нуждах, мы не можем читать правдивое слово о нуждах народа. Не желая дольше быть безгласными рабами, мы требуем: свободы слова, печати, собраний» [167, т. 2, с. 254].

В июне 1905 г. в Петербурге прошло совещание 26 губернских предводителей дворянства, которое поддержало требования земцев о проведении конституционных реформ. В записке, поданной царю, содержалась важная и глубокая мысль: «Роковое стечение обстоятельств таково, что, если бы удалось силою отсрочить революцию, не устранив ее причин, каждый месяц такой отсрочки отозвался бы в грядущем несоразмерным усилением ее кровавой беспощадности и безумной свирепости» [35, с. 156].

Революция 1905–1907 гг. была лишь первой пробой сил. Она не достигла всех своих целей, но стала «университетом» для рабочих и крестьян. Никакой подавленности и униженности во взглядах крестьян после поражения революции не наблюдается – они рассматривают будущую революцию как трагическую, но все более неизбежную альтернативу. И в этом нет никакого чувства мести, а есть осознание того, что у народа, видимо, не будет иного пути, как «временно впасть в пучину бедствий».

Наказ крестьян с. Никольского Орловского уезда и Орловской губернии в I Государственную Думу (июнь 1906 г.) гласит: «Если депутаты не истребуют от правительства исполнения народной воли, то народ сам найдет средства и силы завоевать свое счастье, но тогда вина, что родина временно впадет в пучину бедствий, ляжет не на народ, а на само слепое правительство и на бессильную думу, взявшую на свою совесть и страх действовать от имени народа» [167, т. 2, с. 271].

Начался отход крестьян от государства. Приговор крестьян дер. Стопино Владимирской губ. во II Государственную Думу в июне 1907 г. гласил: «Горький опыт жизни убеждал нас, что правительство, века угнетавшее народ, правительство, видевшее и желавшее видеть в нас послушную платежную скотину, ничего для нас сделать не может… Правительство, состоящее из дворян чиновников, не знавшее нужд народа, не может вывести измученную родину на путь права и законности» [167, т. 2, с. 239].

Историк крестьянства Э. Вольф пишет: «Революционная активность, очевидно, является результатом не столько роста промышленного пролетариата как такового, сколько расширения промышленной рабочей силы, все еще тесно связанной с деревенской жизнью. Сама попытка среднего и "свободного" крестьянина остаться в рамках традиций делает его революционным» [30].

Из революции 1905–1907 гг. В.И. Ленин и идущая за ним часть большевиков сделали фундаментальные выводы. Уроки этой революции позволили им преодолеть важнейшие догмы марксизма и начать строить новую концепцию общества, государства, революции и даже мироустройства {марксизм-ленинизм). По мере того как продвигалась эта работа, партия большевиков все больше приобретала национальный (точнее, народный) характер. Важнейшим поворотом на этом пути стало принятие и развитие идеи союза рабочих и крестьян как субъекта русской революции. Эта идея, высказанная М. Бакуниным в его полемике с К. Марксом, стала затем частью представлений народников. Русские ортодоксальные марксисты (Г.В.Плеханов) верно оценили ее как откат от марксизма к народничеству. Для большевиков зеркалом русской революции стал Лев Толстой – выразитель мировоззрения русского общинного крестьянства.

Альтернативные проекты. Реформа Столыпина

В первые годы XX в. и либералы, и социал-демократы исходили из того постулата, который был сформулирован уже в предисловии к «Капиталу» К. Маркса, – капиталистический способ производства должен охватить все пространство («весь аграрный строй государства становится капиталистическим»). Другими словами, вся сельская Россия в принципе должна стать капиталистической, а крестьянство должно разделиться на фермеров и сельский пролетариат – к этому направлена русская революция.

И народники, и А.Н. Энгельгардт в своих «Письмах из деревни» старались показать, что это невозможно в принципе, а не из-за косности крестьянства. В своей теории К.Маркс преувеличивал роль капитализма, приписав ему неоправданно большую долю достижений человечества. Одновременно он слишком принизил роль всех иных типов хозяйства – в том числе и на самом Западе (например, в XIX в. семейное хозяйство на Западе составляло, вероятно, больше половины всего народного хозяйства, но о нем К. Маркс вообще не вспоминает).

В 80-е годы XIX в. экономисты-народники развили концепцию некапиталистического («неподражательного») пути развития хозяйства России. Один из них, В.П. Воронцов, писал: «Капиталистическое производство есть лишь одна из форм осуществления промышленного прогресса, между тем как мы его приняли чуть не за самую сущность». При этом народники прекрасно знали марксизм, многие из них были лично знакомы с К. Марксом или находились с ним и Ф. Энгельсом в оживленной переписке.

Возможность русской общины встроиться в индустриальную цивилизацию еще до народников предвидели славянофилы. A.C. Хомяков видел в общине именно цивилизационное явление – «уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории» – и считал, что община крестьянская может и должна развиться в общину промышленную. О значении общины как учреждения для России он писал: «Отними его, не останется ничего; из его развития может развиться целый гражданский мир».

Еще более определенно высказывался Д.И. Менделеев, размышляя о выборе для России такого пути индустриализации, при котором она не попала бы в зависимость от Запада: «В общинном и артельном началах, свойственных нашему народу, я вижу зародыши возможности правильного решения в будущем многих из тех задач, которые предстоят на пути при развитии промышленности и должны затруднять те страны, в которых индивидуализму отдано окончательное предпочтение». [160, с. 169, 343–344].

Более того, в конце XIX в. Россия уже и не могла встроиться в западный капитализм. Сегодня, на основании большого массива исследований «третьего мира», вовлеченного в мировую систему капитализма, мы видим, что капитализм есть система-кентавр. Эта система сложилась как центр и периферия (иногда добавляют и «полупериферию»). Возникновение в центре капиталистического уклада с высоким уровнем производства неминуемо сопровождается разрастанием окружающей его «оболочки» из массы хозяйств, ведущих натуральное или полунатуральное хозяйство. Для капиталистического уклада симбиоз с этим «архаическим» хозяйственным пространством необходим, он без него не может существовать.

Россия в начале XX в. могла обеспечить средствами для интенсивного хозяйства лишь кучку капиталистических хозяйств помещиков (на производство 20 % товарного хлеба), но не более. Остальное – горбом крестьян. В 1910 г. в России в работе было 8 млн. деревянных сох, более 3 млн. деревянных плугов и 5,5 млн. железных плугов. Соха дополняла плуг, а не воевала с ним.

Вот фундаментальный факт: крестьяне арендовали землю по цене, намного превышающей доход от предмета аренды. A.B. Чаянов пишет: «Многочисленные исследования русских аренд и цен на землю установили теоретически выясненный нами случай в огромном количестве районов и с несомненной ясностью показали, что русский крестьянин перенаселенных губерний платил до войны аренду выше всего чистого дохода земледельческого предприятия» [187, с. 407].