Политическая история Первой мировой

Однако сломать в одночасье русско-германские отношения было нелегко. Достаточно сказать, что первый торговый договор между двумя монархиями был заключён лишь в конце XIX века. Ранее договора не было не потому, что не было торговли, а потому, что она шла «по-родственному». Уж очень сильными оказывались взаимные и династические, и экономические связи.

Теперь же Александр III позволял себе припугнуть Вильгельма II тем, что он, мол, наводнит Германию казаками. В устах мало склонного к шуткам русского императора такие угрозы производили на немцев впечатление, что называется, неизгладимое… К тому же немцы не забывали о факторе «ночной кукушки». Ведь женой Александра III, то есть русской императрицей, была датчанка, к Германии относившаяся традиционно враждебно.

России вообще везло не только на «серых кардиналов», но и на подобных «серых «кукушек»». Скажем, резкий отворот от Берлина совершил Александр III, а помогал ему в этом министр финансов Сергей Юльевич Витте – счастливый муж разведённой еврейки Матильды Ивановны Лисаневич (урождённой то ли Хотимской, то ли Нурок).

ВИТТЕ числился также другом парижских Ротшильдов и петербургского банкира Адольфа Юльевича Ротштейна, и эти Ротштейны и Ротшильды вертели политикой России, как хотели. 18 июня 1895 года давний сотрудник Гирса граф Ламздорф внёс в свой дневник: «Наш посол беспокоится за судьбу нашего займа и уверяет, что французские капиталисты не дадут ни копейки, если в займе будут участвовать англичане или немцы. Он приписывает всё зло преждевременному разглашению сведений агентом Ротштейном; тот беседовал с Ротшильдом ещё до обращения в кредитные учреждения…».

А за месяц до этого Ламздорф записал: «Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может этого сделать без лондонского Ротшильда».

России оставалось гадать: с какой – лондонской или парижской – ноги встав, европейский Капитал будет свысока разговаривать с ней. Однако Витте не видел в том ничего угрожающего.

В России в это время сменился царь: Александр III скончался в Ливадии осенью 1894 года, и трон перешёл к его сыну Николаю II. Отец в официальной литературе именовался «Миротворцем», но заложил базу вовлечения России в ту войну, которую через двадцать лет Россия получит уже благодаря сыну. Увы, для того, чтобы разорвать завязанные отцом связи с Францией, у Николая не было ни воли, ни ума…

Владимир Карлович Ламздорф считал, что для России дружба с Францией «подобна мышьяку: в умеренной дозе она полезна, а при малейшем преувеличении становится ядом». Витте и его доверенные банкиры думали иначе, и Россия принимала французские займы с отчаянностью самоубийцы. Зато тот же Витте был очень твёрд с немцами, а это обеспечивало нам таможенные войны с Германией и взаимные убытки.

Витте воевал с немцами, требуя снижения пошлин на русский хлеб. В то же время русский мужик хронически недоедал, и снижение экспорта хлеба означало бы хоть какую-то сытость народа. Но тогда уменьшались бы прибыли помещиков и хлебных спекулянтов.

Зато Витте повышал пошлины на ввоз германских машин, чем способствовал сохранению нашей технической отсталости. Иными словами, убытки от «реформ» Витте были обоюдными – как для Германии, так и для России…

Что же касается отношений с французами, то и тут убытки были, но односторонние, для одной России. Ламздорф 1 июня 1895 года меланхолично помечал в дневнике: «Мы испортили наши отношения с соседней Германией и на более или менее длительное время устранили всякую возможность общих с ней действий в условиях доверия; всё это ради того, чтобы понравиться французам, которые стараются скомпрометировать нас до конца, приковать только к союзу с собой и держать в зависимости от своей воли».

Да, ситуацию определяли не интересы России. Причём, по точному выражению одного умного комментатора деятельности Ламздорфа и Гирса, «посуду били другие».

Однако, несмотря ни на что, к началу XX века треть русского экспорта шла в Германию: зерно, сахар, мясо, масло, лес. И четверть германского экспорта – машины, оборудование, химические изделия – шла в Россию. Производственное оборудование – не «Шанель» № 5, не «Кока-Кола». Промышленные машины – это основа суверенитета, а их поставляла нам Германия.

Русский сбыт товаров в Германию укреплял русский рубль, немецкий сбыт в Россию развивал русскую экономику и обеспечивал стабильный рост экономики немецкой. Тем не менее Витте тормозил перезаключение торгового русско-германского договора, и кончилось тем, что кайзер в личном письме предложил Николаю II покончить с волокитой.

Договор был продлён, и немцы предоставляли нам крупный заём, но в общей политике это уже почти ничего не меняло. Любителей помогать русским бить немецкие «горшки» прибавлялось в Европе со всех сторон. Россию разворачивали к Франции очень мощные силы внутри и вне страны.

Ламздорф был умным человеком, но менее всего он был бойцом. К 1905 году это выразилось в его депрессивной констатации в письме послу в Париже Нелидову: «Для того чтобы быть в действительно хороших отношениях с Германией, нужен союз с Францией. Иначе мы утратим независимость, а тяжелее немецкого ига я ничего не знаю».

Ламздорф не понял, что самый страшный хомут тот, в который запрягают для поездки на войну. А в такой «хомут» запрягала нас Франция. Да ещё при этом и вела себя крайне высокомерно после неудач России в русско-японской войне. Тот же Нелидов предупреждал офицеров Генштаба капитанов Половцева и Игнатьева, приехавших в Париж в служебную командировку: «Учтите, что здесь в моде mot d’ordre (лозунг) «La Russie ne compte plus!» («С Россией больше не считаются»).

ТАК ОБСТОЯЛО дело на Европейском континенте. Но оставалась же ещё и Англия… И там начинали преобладать очень нехорошие тенденции. Скажем, со времен друга Ротшильдов, Дизраэли-Биконсфилда, в политической жизни британцев становилось всё более ощутимым еврейское видимое участие, хотя история его невидимого участия уходила как минимум во времена Оливера Кромвеля.

Эта новая политическая черта английского общества проявилась не только в прижизненной роли Дизраэли, но ещё более зримо – в посмертном его почитании. День его смерти, 19 апреля 1880 года, на десятилетия стал для королевского двора и консерваторов «Днем подснежника». Почивший лорд особенно уважал этот цветок.

Лейб-публицист Сесиля Родса – редактор иоганнесбургской «Star» Монипенни – скорбел о Дизраэли лишь чуть меньше, чем лейб-публицист самого Дизраэли – многолетний редактор «Times» Бакли. Что всё это означало для Англии в канун нового века?

Ну, во-первых, это означало усиление транснациональных, то есть для Англии – антинациональных, тенденций во внешней политике. То, что было выгодно лондонским Ротшильдам, было выгодно и Ротшильдам парижским, и Варбургам берлинским, и Варбургам заокеанским. Но далеко не всегда это было выгодно даже всем английским лордам.

О народе можно и не говорить.

Между прочим, Гилберт Кийт Честертон – не только создатель образа патера-детектива Брауна, но и самобытный философ – писал: «Бенджамен Дизраэли справедливо сказал, что он на стороне ангелов. Он и был на стороне ангелов – ангелов падших. Он не стоял за животную жестокость, но он стоял за империализм князей тьмы, за их высокомерие, таинственность и презрение к очевидному благу».

Напомню, что падший ангел Библии – это Сатана…

Что же до слов Дизраэли о якобы приверженности ангелам, то особую пикантность его заявлению придавало то, что лорд встал на их сторону во времена бурных споров, вызванных опубликованием «Происхождения видов» Чарльза Дарвина. Тогда-то лордом и было заявлено, что по Дарвину-де человек либо обезьяна, либо ангел и сам Дизраэли – «на стороне ангелов».

Если вспомнить, что Дьявола порой именуют «обезьяной Бога», то с поправкой Честертона вся эта история приобретает дополнительную и не очень-то забавную глубину.

Политика Князей Тьмы, «обезьян Бога», становилась политикой Дизраэли, а та становилась политикой Англии. И это означало, что политика лордов становилась политикой еврейских космополитических банкиров.

Вот любопытная история… Суэцкий канал, обошедшийся в 400 миллионов франков и в 20 тысяч жизней египетских феллахов, был официально открыт для судоходства 17 ноября 1869 года. Проект канала принадлежал французу Лессепсу, строили канал французы и преимущественно французы им владели, к крайнему неудовольствию Англии. Сорока четырьмя процентами акций (176 600 штук из 400 000) владел египетский король – хедив Измаил-паша.

Суэцкие акции были «золотыми», и «вдруг» в 1875 году Дизраэли «неожиданно узнаёт» о том, что хедив готов свою долю акций продать Англии. Кредиты на закупку можно было провести через парламент, не разоряя английскую казну, но разве мог Дизраэли забыть о Ротшильдах! Деньги, вместо государственного беспроцентного финансирования, взяли под проценты у них якобы в целях ускорения сделки.

За 100 миллионов франков английское правительство стало вначале совладельцем канала, а после оккупации Египта англичанами в 1882 году канал стал фактически английским. Советская «История дипломатии» резюмировала: «Теперь… контроль над каналом был английскому правительству обеспечен».

Так-то оно так, но правительству ли?

Возьмём, к примеру, графа Арчибальда Филиппа Примроза Розбери – влиятельного лидера либералов. С 1892 по 1895 год он вначале министр иностранных дел, потом премьер-министр Англии. Граф относился к группе «либералов-империалистов», был сторонником репрессивных мер в Южной Африке против буров… А эти репрессии обеспечивали финансовые интересы…

Кого?

Да всё тех же Ротшильдов.

И ещё бы Розбери не хотел войны с бурами! В тридцать лет, в 1878 году, он стал мужем единственной дочери всесильного Ротшильда Лондонского Ганны. Вот почему через полтора десятка лет граф Ламздорф сетовал 22 мая 1895 года: «Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может это делать без лондонского Ротшильда, а тот, будучи родственником Розбери, имеет собственные замыслы».

К слову, кроме лондонских и парижских Ротшильдов были ведь и Ротшильды венские, и они через крупнейший банк «Кредит-Анштальт» контролировали экономику Австро-Венгрии.

В 1895 году кабинет Розбери пал, однако новый кабинет Солсбери тоже был связан с Ротшильдами если не родственными, то дружескими и деловыми связями. И этот ротшильд-фактор почти автоматически пристёгивал английскую политику к… американской.

Да, именно к американской!

Конечно, развернуть тяжеловесный дредноут Английского острова к бывшей его колонии было делом непростым и нескорым. Но для ротшильдов и варбургов это было делом совершенно необходимым, потому что Североамериканский континент, надёжно укрытый от военных потрясений, давно рассматривался ими как будущая главная резиденция Мирового Капитала.

Для британской Англии долговременные нормальные (как минимум нейтральные) отношения с Германией были бы разумными. Для ротшильд-Англии – абсолютно недопустимыми. Борьбой этих двух мощных тенденций и определялась непоследовательность и раздвоенность английской политики.

Американка Барбара Такман, написавшая в 1962 году интересную книгу о начале Первой мировой войны «Guns of August» («Пушки августа»), считает, что Германия могла бы иметь союз с Англией, если бы не отвергла «заигрывания министра колоний Джозефа Чемберлена». Советский автор книги о Джозефе и его сыновьях Лев Кертман убеждён в обратном: ни о каком согласии не могло быть и речи, потому что, мол, Германия была «главным империалистическим конкурентом Великобритании».

Неправы тут, надо сказать, оба.

Тезис Кертмана до него высказал, кстати, академик Тарле. Он также считал, что союз Германии с Англией неизбежно делал бы Германию «солдатом Англии на континенте» с перспективой войны против России постольку, поскольку Россия-де была связана союзом с Францией.

Если Евгений Викторович здесь что и доказал, так только то, насколько вредной и неестественной для России была её ориентация на Францию. Ведь без союза с Францией не могло быть и резкого ухудшения отношений с немцами.

А возможный союз немцев и англичан? Что ж, это был бы не лучший для России вариант, но и не смертельный. Конечно, при англо-немецкой «связке» России, например, были бы заказаны пути в Персию и ещё кое-куда…

Ну и что?

Нам нужен был иной путь – в глубь России, в глубь себя…

ОБЪЕКТИВНЫЕ условия для сближения Англии и Германии имелись, однако не на той базе, которую подразумевала Такман, да и сам Чемберлен. Чемберлен раз за разом считал, что возможно «генеральное соглашение между Германией, Англией и Америкой». Однако смысл имело бы лишь соглашение Англии и Германии против Америки.

Как бы то ни было, Англия развивалась естественно. И хотя она крепла за счёт колоний, но из своего дома она сама выходила во внешний мир. Германия тоже развивалась и крепла, используя внутренние силы прежде всего собственного народа. Это же можно было сказать и о других народах Земли, кроме…

Кроме двух – еврейского, саморассеявшегося по планете, и американского. Америка создавалась как своего рода «чёрная дыра», в которую проваливались части разных народов, всемирные ресурсы и золото… И своими успехами Америка была обязана чужим народам как минимум не меньше, чем собственному.