Алмазы бывают разные. Повесть

Алмазы бывают разные. Повесть
Сергей Кучерявый

Современная история о ценностях, о взглядах, и о смысле жизни совершенно различных людей, отдыхающих вместе с героем, по совместительству астрологом, в одном санатории курорта Боровое, рядом с исторически значимым местом силы – Поляной, Троном Абылай Хана.

Алмазы бывают разные

Повесть

Сергей Кучерявый

Художник Ксения Струкова

© Сергей Кучерявый, 2021

ISBN 978-5-0055-2471-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

История эта, а вернее будет сказать небольшой, но весьма ёмкий рассказ о необычном приключении, доверху наполненным рядом забавных происшествий пришёлся в аккурат на череду всеми любимых майских праздников. Случилось это всё не в столь далёком прошлом, конечно же, если учитывать условную относительность летоисчисления календаря автора. Хотя честно признаться, – Настоящее, Прошлое, Будущее – такая скользкая тема, причём она скользкая абсолютно на любом уровне: на духовном ли, научном, фантастическом, ментальном, в любой из сфер размышлений – всё это настолько относительно. Ведь по факту то любое деяние или даже просто фраза, едва ли покинувшая уста человека – это официально является уже историей, неким минувшим Прошлым, а вот место для шага вперёд, абстрактным ли или же самым что ни на есть реальным, куда в самом ближайшем воплощении устремится стопа – это и есть Будущее. И насколько же мала и непостоянна, а главное ничем собственно и неизмеримая та самая преследуемая в мире величина – Настоящее… Ну да ладно, пожалуй, достаточно с меня этой нудятины и прочей псевдо философии на ровном месте, дай мне только волю. На сей раз мой рассказ будет более динамичным, в нём я совершенно намерено что-то где-то видоизменяю, вношу коррективы и опускаю подробности названий и имен, дабы в последствии не возбуждать в случайных людях некое мнение и предвзятое отношение к себе и ко всему нижеизложенному. Я не Сакен Сейфуллин, чтобы несколько позже в честь меня называли улицы, проспекты, я писатель отнюдь не такого уровня мастерства и таланта, что даже стоя рядом, говоря о себе, как о ремесленнике данного направления, я чувствую себя как-то неловко, но тем не менее… От чего я собственно упомянул незабвенного Сакена Сейфуллина? Дело в том, что в своё время этот Человек с Большой Буквы бывал в этих самых местах, и не просто бывал, а работал, творил, описывая все тонкости и глубины умопомрачительной красоты бессмертных легенд, воплощённых в реалиях живой природы этой исторически значимой Земли. Вот и мне в свою очередь однажды довелось познакомиться, соприкоснуться, напитаться и вкусить все прелести внутреннего и внешнего мира этого богатейшего курорта – курорта Боровое. А то богатство, внешнее, ироничное, о чём сулит молва, так она встретилась со мной прямо лицом к лицу по прибытию на привокзальной площади. Несколько лет назад я уже имел удовольствие проводить свой отпуск в этих местах и более того, проводил я его в том же самом гостевом доме, что и в этот раз. И признаться, мне тогда многое пришлось по нраву, но в этот раз, увы: сервис, мораль, порядок и совесть энд Компани почему-то дружно решили пропустить свой ход и предоставить абсолютную свободу воли всем чрево угодным обладателем должностей, в частности управителям и прочим причастным гос тараканам, которые так и любят безнаказанно подрачивать узду закона, учиняя фетиш повсеместного бардака и позора.

Прибытие

В полуденном ветерке, в этом юном характере, несдержанном большими зданиями с разметками и обязательными правилами жизни, в нём пребывал, то ли тёплый, а то ли ещё прохладный тон едва ли пробудившейся природы. Этот ветерок местами ленно, местами дерзко и абсолютно самобытно распространял по всей любой ему атмосфере совершенно праздный, и искренний дух времени, дух пробуждающейся Земли. Он, едва ли переступив изначальный Рубикон мая, своим вольным дуновением он настраивал всех и каждого на некую ласковую впереди идущую летнюю пору, которая хоть в этот раз да будет, должна, ну разве что хоть разочек, но обязана обернуться для каждого каким-нибудь да счастьем. На календаре зиял первый, знаменательный день мая, но как, ни странно, ни торжества, ни чествования, ни мира, ни трудящихся нигде заметно не было, даже принудительного субботника с прохлаждающейся школотой не было видно, в отличие от беспризорно разбросанного по углам и обочинам курорта мусора, пластика и прочего людского стыда. Миновав вокзальные препоны, я вышел на площадь и, обозревая виды мои ожидания вместе с приподнятым настроением в такт моему шагу решительно сходили на нет. Ни где должно, ни на дырявой парковке, ни подле, совершенно нигде в округе не наблюдалось ни единого трансфера, ни даже самого захудалого автобуса с привычно кричащими рядом с ними представителями различных домов отдыха.

– Странно, – подумал я, и принялся оглядываться дальше с весьма недовольным лицом. И тут я замер в оцепенении, будто бы поражённый электричеством. Моему взору открывалась такая картина: из здания вокзала разнокалиберной вереницей шли, тянулись, ползли люди преимущественно с явными или сокрытыми, но ограниченными возможностями, люди инвалиды, каждый в своём роде. Я и сам человек с изъяном в виде диабета и прочих сопутствующих, на основе чего мне собственно путёвка и была выдана, но по сравнению с той вязко тянущейся гурьбой, я, по крайней мере, был тверёз и безболезненно мог передвигаться. Но вся полноценна соль заключалась на другой стороне недостающей картины. Вероятно, на основе гениальности того или иного гос постановления все дома отдыха и санатории сократили свои бюджеты и упразднили встречу и доставку людей с вокзала до места их отдыха. От чего сиянию улыбчивых лиц целого арсенала местных таксистов не было предела, искрами радости которых, наверняка можно было бы заменить ни одну электростанцию. Инвалиды растерянной и разочарованной походкой с матюгами брели, словно бы на ароматную прикормку к словоохотным и без крайне наглеющим извозчикам, которые все как один, ничуть не уступая, циничной обороной держали задранную втрое цену. Делать было нечего, пришлось соглашаться, и, скомпоновавшись по одним и тем же местам назначения мы принялись рассаживаться по машинам.

Дорога

На персональном счётчике лет, быть может, даже десятилетий уж наверняка, у каждого имеется своя авторская, эксклюзивная дюжина различных случаев, версий, вердиктов и комментариев на тему пустых бесед с небывалыми преувеличениями и вымышлено яркими позициями и историями, протекающие в малознакомом окружении по пути следования в ближних или дальних поездках. И ведь каждый всё знает, понимает, что услышанное необходимо делить минимум на три, дабы вынести из этого хоть какую-то истину, но не проходит и мгновения, как попав в полосу вещания, некогда всё понимающий человек, сам того не замечая, уже смело плетёт узорами свой банальный рассказ о себе. Четверо абсолютно разных мужчин, впервые увидевших друг друга, едут в одном направлении в такси, объединённые, конечно же, каждый своим недугом. А о чём должен быть их разговор? Естественно: знакомство, профессии, диагнозы, внезапные общие негодования медициной, страной и ещё несколько традиционных небылиц со смехом гуляли по салону, заполняя собой не столь продолжительную дорогу до нашего общего санатория. Я говорил мало, слушал тоже периодами, так, что из общего контекста падало на слух и не более того. В большей степени я умиротворённо глядел в окно, следя за извилистым путём на удивление ровной дороги, сопровождаемой живыми иллюстрациями весеннего бора, который то и дело не переставал восхищать и заведомо манить к себе, в свои глубины, недра спокойствия и тишины.

Постояльцы холла

Всегда хорошо быть вначале, быть первым и въезжать в дом отдыха первым потоком. Пусть никто ни с кем не знаком, кто скромничает и скован, кто бравадой пытается взять верх в каждом закоулке, а кто уже и скомпоновался по общим интересам, в целом все на равных условиях и пусть подле рецепшен не продохнуть, зато все на данном этапе желают одного. М-да, не понаслышке я знаком с таковыми выводами, однажды со мной подобное уже случалось, но, ни в этот раз, на этот день, знаменующий череду майских праздников, наш заезд являлся отнюдь не первым и далеко не вторым. Стойка администратора вовсе не была переполнена и мимо неё взад вперёд, каждый по своему маршруту и интересу регулярно направлял свой шаг, неуёмно при этом, бросая свой любопытный и иногда горящий взгляд на вновь прибывших, которые в этот раз исключительно мерно тянулись к стойке регистрации в течении целого дня.

– Всё для людей! Всё для народа! – ворчал кто-то из седовласых, что компашкой сидели в соседнем, смежном зале и усердно играли в карты. Удивительный их жизненный опыт позволял им одновременно, и играть, и не переставать замечать движение, а главное всё это дело ещё и комментировать. Главным зачинщиком всех недовольств, как позже выяснилось, был щупленький, небольшого росточка старичок, болезненно хромающий на правую ногу, опирающийся на трость, его звали Булат, дядя Була. А второй, тоже прибывший намедни, был также худощав, среднего роста, более сдержан, и на вид весьма интеллигентен, голова была его бела совсем как мел, но это ничуть не умоляло тот его заряд жизни, что откровенно виднелся в его серо-голубых глазах. На вид два старца, заметно выделяющихся из общей компании картёжников, которые также часто говорят на каком-то своём образованном языке.

– Вот скажи мне начмед, – с задором шепелявил старик с тростью, – ты вот всё зло думаешь о том, что нас на вокзале никто не встретил. Ведь ни одного автобуса не было, а я тебе сейчас всё расскажу.

– Да не надо мне ничего говорить! Ходи, давай! Вон, даму бей.

– А я тебе всё равно расскажу, я тебе поясню, – и полупустая челюсть неуёмного старичка, болтая из стороны в сторону конфетку, тут же принялась наскоро извлекать подробности, – ты-то пока в штабе в своём гематогенками баловался, трудом, измором, да отборным матом привык лечить своих подопечных. А я в это время, на минуточку, тридцать лет эпидемиологом оттрубил, и малость понимаю ситуацию.

– Бери карты, светила науки! – промежду прочим привычно вставлял вечно спокойный, худощавый бывший начмед Тимур Рустамович.

– Так вот, нате вот вам вальта козырного. Так вот, если бы нас, как и прежде встретил и привёз автобус, сколько их там обычно два три, так вот вся бы эта шобла до вечера стояла бы здесь в холле. То есть в формате эпид окружения это не допустимо, поэтому наплыв идёт медленный…

– И наплыв, и навар, – завистливо кто-то воткнул из игроков, сидевших также за журнальным столиком подле бурлящего аквариума, – ведь по любому же с этой ситуации кто-то имеет свою нехилую копейку!

– Ой, это не ко мне, это вон к начмеду, это он умеет с подобным обращаться, документы там, разрешения всякие, тактика обходных путей, – ёрзал мелкий старичок.

– Долго думал, светила науки? Чего ты собираешь то? Я на пенсии, десять лет уже как! Да и не было у нас никогда такого. Всё по уставу, – пытаясь быть серьёзным, он едва ли вновь глянул на своего коллегу, как тоже капнул яду, – хотя.., Була, ну куда тебе понять мои-то дела, человек с мигалкой. Гы-гы. Ходи, давай!

– А чего ходить то? Туз вышел. На вот тебе два короля вместе с козырным и червонец бубновый тебе на пузо. Ладно, хер майор, не расстраивайся, повезёт в любви. Смотри, вон ещё люди приехали, ты погляди, и музы там виднеются.

– Нахрена тебе муза? За аспирином бегать? Или пошалить? Заставишь её опять бежать, куда глаза глядят с криками: «Эпидемия Пыльно – Дождевой Золотянки! Спасайся, кто может!»

– Ой, да ладно, когда это было то? Зато весело же было, согласись.

– Ага, так весело, что уже как лет восемь минуло, а нас с тобой на юг до сих пор не пускают.

– Ой, да туда сейчас никого не пускают. Где пульт от телевизора?

– Нет, нет, нет, это без меня! Ты меня ещё в купе достал, ретранслятор ты старый, а сейчас как раз новости там. Ой, нет, я пойду лучше северным сосновым воздухом подышу, раз на юга не пускают из-за кое-кого, – эмоционально, с шутливой претензией стоял прямой как стебель начмед, нагибаясь над мелким, сутулым эпидемиологом, который нервозно крутил вертел в руках пульт от телевизора, приготавливаясь вещать, а главное доходчиво всем всё разъяснять, всему разновозрастному холлу.

– Да, пойдёшь на улицу, слышь начмед? Говорю, будешь на улице, провентилируй там, когда и во сколько шашлычная открывается и заодно, где мороженое продаётся.

– Опять ты за своё! Я тебе, что полицай что ли? Мне не жалко, у меня достаточно денег, чтобы купить и шашлык и угостить кого-то мороженным! Именно купить! Слышишь? Эй, рецидивист-эпидемиолог!

Но все слова были тщетны, так как новостной канал уже принялся озвучивать горящие заголовки выпуска, от чего полит активный бывший эпидемиолог был целиком и полностью вовлечён в информбюро. А в след начмеду он как обычно проговорил что-то невнятное, что-то в роде: «Бабе цветы, дитям мороженое!». Но к чему и для чего это было сказано? – вечно спокойный и холодный начмед выяснять не стал, хотя бы даже от того, что это было просто бессмысленно. Оглядев ещё раз послеобеденное, весьма хаотичное передвижение постояльцев, местами сливающееся воедино с вновь прибывшими, он неспешно вышел на крыльцо, накинул на плечи светлую, летнюю куртёжку и отправился по направлению к лесной аллее.

Соседи

А я же, наконец, дождался своей очереди, получил ключ от номера и отправился в другое крыло, дабы расположиться, переодеться и отдохнуть. Вскоре в мой номер прибыло ещё два постояльца, один к вечеру, а другой ночью, и обоих, как позже прояснилось, звали Викторами. Тот, что первый, был небольшого росточка, бывший водила грузовых машин, а ныне, человек страдающий болезнью Паркинсона. Лет ему было за сорок, руки его бесконтрольно, то тряслись, то били ходуном, то подёргивались мелкими всплесками мандража. Сам он был щупл, прост и опрятен, при этом он не выделялся и не был противен ни лицом, ни поведением. Он сразу смекнул, что я не из гулящих и приехал я для поправки здоровья, поэтому предложения на счёт попить пивка в мой адрес не прилетали. Да и сам он не злоупотребляя лишь по вечерам в номере или просто на улице, в окружении весенней природы, Витёк по-своему, по-мужски тихонько наслаждался отдыхом. Иногда мы подолгу говорили обо всём подряд, в основном, конечно, преобладали рабочие, бытовые и моральные темы, но порой мы затрагивали и высоконравственные заголовки, а также текущие дневные и вечерние дела. Второй же сосед, ещё один с «победитовым» именем въехал ночью, в виду чего по-людски мы познакомились с ним лишь ближе к обеду. Он был высок, строен, немногословен, и имел он статус слабовидящего. На вид, на внешность, на манеру общения он выглядел не особо взросло. Джинсовка, кеды, бейсболка, укоренившаяся зажатость с явными задатками социальных комплексов, он максимум тянул на подростка, хотя, как позже выяснилось, что самым молодым в номере оказался я, а этому подростку через полгода минует уже полвека. В номере я бывал редко, еже ли только поспать, принять душ и переодеться, мой круг интересов всем был известен: спортивные, медицинские процедуры, природа, здоровый режим, на что сплотившийся дуэт моих соседей особо не протестовал, да и я всегда проскальзывал мимо них с какой-нибудь шуткой, новостью или анекдотом. Два Витька в некотором роде сдружились и регулярно пили пиво, когда в номере перед экраном телевизора, а когда и в беседке на улице, куда и я с радостью примыкал так за компанию. Минуло уже несколько дней с момента заезда, и у меня вполне сложился определённый маршрут всех передвижений: процедуры, прогулки по лесу, неспешный променад по побережью озера, и вечерний выход в свет. А главное, в виду моей коммуникабельности и личных интересов ко всему куда бы я не направил свой шаг, всюду у меня были уже знакомые лица, имена, улыбки и просто приветливые взгляды. Я гулял, ходил, бродил, общался с младым и почтенным контингентом, с большими и малыми компаниями, с грустными и весёлыми людьми. У многих я спрашивал даты рождения, историю жизненного пути и причины болезненного недуга, я познавал, изучал, мне были интересны древние трактаты великих умов тесно переплетённых с астрологией и астромедициной. Навязывать я никому ничего не навязывал, да и афишировать подобную кладезь знаний я не собирался, так как данное моё направление в большей степени у людей ассоциируется с некоторым понятием «погадать», что категорически ко мне не имело никакого отношения. К науке – да, к наблюдениям – да, к анализу, к знаниям, также сопряжёнными с прочими интересными доктринами – тоже да, но никак эта моя деятельность не была связана с закоренелым клише о бестолковых россказнях.

Прогулки у озера

День ото дня майская, ни с чем несравнимая магия нежнейшего тепла всё шибче и шибче брала верх над едва ли проступившими северными побегами зелени нового сезона. Листья, цветы и зелень на фоне преобладающих сосен, что супротив циклам всегда одного цвета особо не утомляли глаз своим постоянством, ввиду своей пока что ещё только лишь пробудившейся жизни, отчего прогулки не могли казаться пустыми, а напротив, с каждым разом стремительный аромат распускающейся весны всё пьянее и слаще шептал каждому прохожему о прекрасной поре. Я в очередной раз гулял и наслаждался одиночеством, если не брать, конечно, во внимание окружение весьма любопытных и смелых беличьих семейств, что вероятно тоже в свою очередь являются неотъемлемой частью туристского антуража. Ясное и чистое утро курортного уголка в своей незыблемой прозрачности смело, быть может даже нагло ускоряло шествие будущего знойного дня, который наступал отнюдь не плавными шагами, а ступал исключительно в своём северном стиле широких мазков, от чего утро мгновенно и незаметно переходило от ночной полу мёрзлой стагнации к назойливому, чрезмерно липнущему ультрафиолету. Сразу после завтрака я отправился на прогулку. Параллельно мне по соседним тропам и аллеям также гуляли люди, кто-то умеренным темпом спортивно проходил мимо, оставляя после себя лишь шлейф шелеста обуви и дыхания звонких ноздрей, кто-то прогуливался семьёй, собирая шишки, экибаны и играючи прячась за деревьями, как правило, молодые семьи, что пребывают пока что ещё в единении, в общем куполе интересов и любви, правда среди них были и те, кто на зависть пронёс эти чувства и дальше, в глубины болезней и седин, и также редкими стайками, подобно ветру мелькали велосипедисты. Я шёл по извилистой бетонке, шёл и не мог надышаться чудным утренним воздухом. Моей самой ближайшей целью являлось лишь желание не торопиться, наслаждаться и отдыхать и, огибая по пути пейзажи с рощицами и булыжными камнями, я держал свой курс, наконец, к заповедному «Щучьему» озеру. Ещё лишь на подступе к водоёму, где-то там внутри меня, в отдалённо потаённой части меня, именно там, где вероятно, и хранятся все самые сокровенные воспоминания, и в сознании начали активно всплывать яркие картинки из счастливого детства. Моё подсознание довольно таки редко даёт подобную слабину, но эта лотерея воспоминаний всегда срабатывает беспроигрышным образом в час когда, я в совершенном одиночестве, беззаботно бреду по пустынному берегу. В этот миг мне всегда приходят на память те далёкие детские вылазки на озеро, на реку, и назвать это действо пикником – у меня не повернётся язык. Огромное множество, абсолютно несчётное количество микро пляжей вдоль небольшой речушки с кристально чистыми заводями, в которых можно было даже разглядеть песчинки и узоры дна. В той чистоте воды стремглав носились стайки мелких рыбёшек, они то и дело взад вперёд исполняли синхронные пируэты, потом, чего-то выжидая, замирали в пространстве и после тут же резким па нарочно, словно бы с небольшого разбега врезались в людские ноги, а порой даже и шутливо погрызывали щиколотки, голени и икры смирно стоящего человека. Присутствовал также там, в детстве на реке обязательный выступ или островок для разбегов и нырков с притоптанной, мягкой речной травой, стояли также там погружённые в воду, обод, шины и колеса целиком от грузовой машины. На подобные сооружения взбирались все кому не лень, – и стар и млад, и трезв и весел, и девушки и юноши, становились даже в очередь, дабы совершить свой воистину неповторимый, красивый и захватывающий дух прыжок в воду. Ныряли все, кто по-спортивному уходил под воду и после всплывал где-то там, где не ждали или же заигрывали, пугая и касаясь незаметно тела, а дети, дополняя очередь взрослых с разбегу падали «бомбочкой», накрывая всех волной брызг и звонкого смеха, который сохранился, засел, впился в мою память. Временами этот смех всплывает и мучительно вопрошает: «Где все те пляжи? Где все те люди, что умели просто, просто отдыхать? Которые умели радоваться мелочам, радоваться друг другу, которые действительно умели быть «здесь и сейчас» и любить, любить, чувствовать сердцем весь спектр жизни, где они все?

– Может, разучились? Или вышли на иной уровень, ведь жизнь ускорилась, условия игры сменились? – в оправдание произнесёт низменность, лень и внутренний страх.

– Может время и ускорилось чисто в событийном восприятии, возможно и правила игры теперь стали чаще обновляться, но ведь никто не отменял «Человека», никто не упразднял «Любовь»! Беда, тошнота, предательство, подлость и ненависть – они были всегда, они существовали во все времена, – напомнит о себе объективная трезвость ума, – во все века истории эти компоненты жизни существа человеческого пребывали в разных стадиях подъёма и падения, но не было, ну, не припомнить такого повального безразличия.

– А может это просто нам, просто мне так хочется чувствовать, сопоставлять, находить и видеть разность этих людских эмоций? Наверняка было много подобных серых, холодных времён, просто мы, я, ощущая себя на гребне волны, на пике хода истории желаю выделить особым ликом свою временную особенность.

– Да чёрт бы побрал все те временные просторы! – вновь ворвался второй спикер вовнутрь моей головы. Он с щемящей тоской воспоминаний моим взором глаз рассматривал брег, мелкую рябь весенней водной синевы и горизонт с таинственными, в тумане скалистыми горами, которые очень красиво, ровно и художественно огибали зеркальный овал озера. Во мне вновь пробудились те счастливые фрагменты картинок из отрезка прожитой жизни. Картинки, там в них летнее вечернее солнце, множество тихих и громких компаний, заняты все злачные места, расстелены коврики, а на них… На каждом разноцветном покрывале у всех имеется похожий продуктовый набор: огурцы, помидоры, отварное яйцо, хлеб, баурсаки, пышки, пирожки, сало, колбаса, а квас, пиво, и водка, что охлаждаясь в воде медленно и не торопясь уменьшаются в объёме. Тут же вещи, тут же транзистор, мяч, гитара, резиновая камера и россыпь общего веселья, лёгкости и какого-то единения. Брызги, игры, спонтанная дружба совершенно незнакомых людей, внезапные кооперации компаний, семей и повсеместно разлитая теплота. Случались, бывали неприятности, вторая чаша весов априори не может быть пустой, но всё как-то проходило с честью, совестью, и как следствие, почти никогда, ни на сердце, ни на памяти ничего не оставалось. О сколько же раз я путал скатерти и, накупавшись до синевы, принимался за обе щёки уплетать чей-то совершенно незнакомый прод запас, но по итогу, кроме общего смеха и искренних улыбок ничего более не возникало ни у одной из отдыхающих сторон.

– А может это просто детство? Яркость красок и любовь ко всему на свете? А на самом деле вокруг были самые обыкновенные люди? – мой внутренний скептик не умолкал.

– О нет, нет, нет! Люди, не имея ничего, имели странность делиться всем, могли разделить последнее, что у них было, и это не вымысел, это отнюдь не частный случай выборочных мест, это повсеместный образ жизни, сплочённость бытия, текущая по венам. Не уж то чтобы нам вновь научиться любить, ценить, уважать и к чему-либо стремиться, нам опять необходимо по колено, а то и по горло войти в болото, погрузиться по уши в дерьмо, чтобы после страдать, отмываться и штопая раны вновь обернуться «Человеком»?

– Красота!? – внезапно вперемешку с порывом ветра, шелестом ивы, воды и лёгкой поросли камыша донёсся чей-то голос.

– Да, похоже на то, – отвечая, я не спеша повернул голову и увидел знакомое лицо. Его обладатель был старенький дядя Паша, у него была повреждена и протезирована правая нога, он опирался на специальную трость, и нередко он останавливался и болезненно разминал сустав, скрежа вставными зубами.

– Вы-то чего не на процедурах?

– Да ну их козе в трещину! От них толку то. Мне сустав разминать надо, вот я и гуляю в своё удовольствие, – о боли шутил он.

– Да! А красоты здесь знатные! – кривясь, выпалил я, окидывая взглядом побережье. Ведь действительно, помимо непревзойдённых красот берег местами был беспорядочно заросшим, хоть водоём и являлся идеально чистым озером, что нежится в объятиях «Синегорья».