Тени Сути. Альтернативный взгляд на жизнь и деятельность Исаака Ньютона

– Ну чего ты несёшь? Причём тут учиться, пить и умирать? А? А вы пейте, пейте Мистер Уайт! Вам надо, вам необходимо! – от её уговоров, от её тёплого взгляда и адресной улыбки, Джон никак не мог удержаться, и тут же он беспрекословно последовал всем её указаниям, – пейте, закусывайте, чай пейте, мёд вон кушайте, крекер, орешки, вам надо, Мистер Уайт!

– Джон, ваше здоровье! – Сэм за компанию в очередной раз пригубил и продолжил, поймав на себе, как показалось Джону, взгляд тревожного семейного вулкана, – учиться.., – многозначительно он сгримасничал и причмокнул, – я сейчас вам объясню. Понимаете, само слово учиться, оно как правило, ну так уж повелось, оно у всех и каждого вызывает, ну скажем, весьма скучные ассоциации. А на самом деле, учиться необходимо, и любить, и жить, и умирать. Не смотрите на меня так, знаете, умирать тоже надо уметь! Я вот тоже сегодня, знаете ли, учусь. И учусь я совершенно новому искусству! – на лице Мэри и также Джона показался немой вопрос, – а чего вы так замерли то? Сегодня я постигаю искусство выпивать едва ли за полдень!

– Тьфу ты! Шут вы гороховый! – Мэри в порыве недовольства привстала из-за стола и надменно удалилась. Складывалось такое впечатление, опять же, это был взгляд со стороны, и это был взгляд Джона, ему казалось, что не ровен час и лодка семейного счастья Роут распрощается с терпеливой гладью и вот-вот налетит на рифы.

– Мистер Уайт, прошу вас, не обращайте внимания на наши семейные колкости, а точнее даже будет сказать, на наши партнёрские и рабочие недовольства. Давайте выпьем! – Сэм всё чаще и чаще подливал малоопытному в этих делах Джону, – понимаете, в чём дело, мой брат Том, от которого так млеют все дамы и подруги моей Мэри, он владеет небольшим ломбардом и некоторые, уж действительно ценные, с культурной и творческой точки зрения, они иногда проходят через мои руки. На днях, буквально намедни, – Сэм как-то жалостно и специально громче обычного принялся рассказывать историю, – в общем, дело было так. Честно вам сказать Джон, я увидел произведение искусства. Вы даже представить себе не можете, какой красоты, какой строгости и какой символичности был тот предмет. Это были настоящие пружинные, настольные, а точные каминные часы. И в чём тут вся соль раздора? Одна из подруг Мэри, да, конечно, она является полноценным членом нашего салона, она захотела их себе, эти часы. Просто так мол, как игрушку, как каприз праздной покупки, а часы, извините, это вещь серьёзная, а тем более такие. Вот мы и повздорили.

Сэм всё подливал, жестикулировал и эмоционально топтался на месте. Он, импульсивно рассказывая подпитому аспиранту все тонкости этой истории, отъявленно опирался на тему научной точности, важности, вызывая, тем самым, у Джона какую-то солидарность. Джону уже не терпелось увидеть из-за чего, собственно, весь сыр бор то и разгорелся, но Мистер Роут будто бы специально оттягивал этот момент. Они снова присели, выпили, а в воздухе всё сильней продолжала накаляться атмосфера, одновременно и семейного раздора, Мэри, маяча меж книжных полок, заметно реагировала на речи мужа, и также возрастал азарт интереса Джона к этим самым каминным часам. Часы – вещь, конечно, не дешёвая, но как позже выяснилось, очень красивая. В какой-то момент на заднем фоне расслабленного сознания Джона что-то брякнуло, в комнате был уж явно заметен некий порыв негодования, Мэри едва ли решилась активировать свой эмоциональный гейзер, как Сэм встал, подошёл к шкафчику и, наконец, вынул это яблоко раздора. Он поставил часы на стэйшн. Повисла нелепая тишина, в которой Джон, заранее уже напичканный трепетом, наконец, увидел их и замер, словно поражённый. На прямоугольной мраморной подставке, резной громадой с внутренним серпантином находилась как бы скалистая основа из чёрного дерева, из кратера которой, с самого её низа тянулась ввысь древняя крепость, в центре которой и был сам круг римского циферблата. А вокруг той крепости, как ей и полагается, рос и вился виноград, изображённый также тонко и реалистично, как и множество оконцев, что выглядывали из филигранной каменной кладки. Крепость была очень таинственна и масштабна, и весь её магизм заключался в тянущихся ввысь мелких и крупных башенок, сплочённых воедино. И весь этот древний ампир, восходящий из резной воронки чёрного дерева, он словно бы из подземелья произрастал чётким контрастом, выполненный из скандинавской белой сосны с прямыми светло-коричневыми прожилками, среди которых гармонично и вписался белый циферблат с двумя чёрными резными стрелками.

– Простите, простите, пожалуйста, – сызнова начал говорить Джон с заметно пересохшим горлом, – Мистер Роут, позвольте узнать, мне это очень, мне это чрезвычайно важно. Ответьте пожалуйста, а я, я достоин, по вашему мнению, данного предмета искусства? Подождите, это не всё, – он словно бы под дурманом был одержим, он был потрясён до растерянности. И не дождавшись ответа Мистера Роут, хоть и минуло всего лишь несколько секунд, Джон в том же тумане обратился к Миссис Роут, – Мэри, Миссис Роут, простите меня, пожалуйста. Вы не обидитесь, не обозлитесь на меня, если я дам совершенно другую цену и ваша подруга не сможет заиметь себе эти каминные часы?

– О нет, нет, что вы, – она настолько плавно это произнесла, что Джон окончательно покраснел от предвкушения восторга, – вы, Мистер Уайт, вы для нас всегда желанный гость.

Сэм же продолжал, молча стоять рядом, с хитрецой поглядывая на эту сцену. И буквально через минуту Мистер Уайт дошёл до точки кипения и его понесло:

– Мистер Роут, – Джон смело достал свой кошелёк, – вот эта цена будет удовлетворительна? – Сэм демонстративно выждал ещё несколько секунд, зная, что это не предел, – нет, Мистер Роут! Вот, вот эта цена будет достаточной? – Джон добавил ещё одну золотую монету.

– Вполне, Мистер Уайт!

Сэм на этот раз был невероятно краток, но был он эмоционально звучен. Разделяя восторг Джона, он тем временем украдкой вновь налил два стакана бренди и продолжил плавно тесниться рядом, пока эксцентричный Джон, вместе с деньгами оставлял не столь уже важный ему список литературы. Джон в порыве радости и какой-то совершенно сумасбродной благодарности схватил стакан и разом осушил его до дна, чем и вызвал удивление на лицах хозяев. И на такой вот счастливой ноте, он искренне попрощался и окрылённый отправился домой, естественно не забыв оставить свой адрес для доставки. Его вымокшая ещё с утра одежда теперь была суха и приятна, да и вообще после такого удачного визита, всё вокруг виделось ему совершенным и цветным.

– И что это было? – Мэри тихонько подошла со спины к мужу, который неприметно стоял у окна и, сливаясь с внезапной тишиной провожал взглядом отдаляющийся восторженный шаг Джона.

– Дорогая, сделай, пожалуйста, мне чаю, – Сэм повернулся, и вид его был уж очень усталый, – фуф, не могу! Этот чёртов алкоголь меня когда-нибудь доконает.

– Зачем он нам? Ведь не в часах же дело?

– Да, конечно, не в часах!

– А в чём тогда хитрость? Что ты там опять придумал, объясни?

– Странные эти англичане, живут вроде на острове, есть флот, а стало быть, хорошо у них развита торговля, но странным образом в их существе откуда-то берётся не дюжая чопорность, какой-то удивительно нерасторопный консерватизм появляется. И знаешь, пока этот консерватизм будет в них жить, то нам можно будет легко применять свои торговые приёмчики, чуждые им. Ну, да правда пить с ними приходиться, а особенно с некоторыми, это да. А студент этот, аспирант Джон, он знаешь, мне тут намедни рассказали одни не особо бедные студенты Тринити-колледжа, тоже не по трезвому делу, в общем, рассказали, что этот самый Джон является неким негласным куратором одного профессора, а он в свою очередь, профессор этот, он личность весьма интересная, а главное перспективная.

– Ну, ты опять? Ты же прекрасно знаешь, проходили уже, что среди всей этой элиты, у которой вместо мозгов одни формулы да законодательства в голове, что среди них редко встретится какой-нибудь мот, и также среди этой всей образованной вереницы, знаешь, редко бывают те, кто способен думать земными потребностями, и уж тем более страстями. Они-то, конечно, имеются и всегда они, знаешь, будут в достатке, но опять же, не каждый из них является представителем нужной нам финансовой и статусной прослойки.

– Мэри, дорогая, во-первых, ну вот чуть шире раздвинь свою логическую цепь, а во-вторых, будь добра, сделай мне ещё чаю. Следи за мыслью, – Сэм и Мэри с уходом клиента словно бы перевоплотились в людей совершенно иного толка, говорили они теперь друг с другом мягко, полюбовно и абсолютно не приправляя свой диалог ни колкостями, ни привычными для большинства изуверствами. Они походили на изменчивый по форме тандем хитрых профессионалов, – вот смотри Мэри, сколько мы уже в Кембридже? Года три? Всё всегда не может быть в идеале, это ты и сама знаешь. Любая, даже самая совершенная структура однажды может пойти ко дну.

– И откуда ты такой умный свалился на мою голову? – Мэри исключительно с любовью и долей гордости ласково присела рядом с мужем, и кокетливо играючись, стала касаться своим тоненьким пальцем его щеки, уха и округлого лица.

– Ммм, не перебивай!

– У-угу! – словно бы домашняя кошечка, она на всё реагировала одним мягким и нежным тоном.

– Во-первых, сколько верёвочке не виться, а повесить всех всё равно можно. Это я к тому, что насколько идеальна не была бы наша схема с ломбардом, всё равно не стоит злоупотреблять фортуной. Да, весь наш товар проходит через шлифовку и там нигде не остаётся ни одной гравировки, также товар всюду получает какие-то да изменения, и в цвете, и в форме, и даже то, что весь краденый товар не местный, всё равно, рано или поздно должен настать предел. Я не говорю, что у нас в деле что-то как-то не так, нет, просто мне кажется, что ты не будешь против, если мы в скором времени таки переедем в Лондон?

– В Лондон?

– Думаю, пора нам расширяться. Там нам будет и выгодней и безопасней заниматься делом, так как у нас будет существовать уже несколько филиалов ломбарда в разных крупных городах.

– А во-вторых?

– А во-вторых, моя дорогая, чем мне собственно и приглянулся то этот недотёпа Мистер Уайт. Он весьма близок с профессором Мистером Исааком Ньютоном, а он в свою очередь, как учёный состоит в членстве Королевского сообщества. Да, сам он предельно нелюдим, но в Английском Королевском сообществе не все такие. И главное, этот самый Джон, он рано или поздно, так или иначе, он однозначно будет иметь контакты среди того столичного бомонда, пусть и учёного. Как ни крути, а Лондон есть Лондон, да и к тому же у всего того учёного окружения наверняка же имеются светские жёны, которым также будет интересен наш эксклюзивный товар. Знаешь, а на счёт учёных, там среди них, это я тебе в качестве примера, там есть один самый не занудный учёный, его знают все – это Роберт Гук. Да, да, тот самый, один из архитекторов современного Лондона, а теперь он ещё является и председателем Королевского того общества, а это же ведь совершенно другой уровень!

Мэри невероятно воодушевилась такой идеей, её восторг уже заранее искрился золотом, и также немного граничил со страхом, но до новых вершин оставалось ещё порядком времени. А пока глаза её блестели, и она порхала по холлу, готовясь к приёму вечерних гостей.

– Сэм, знаешь, вот единственное что жаль, так это часы. Продали и теперь время не в зале, не на глазах, – суета её резко возросла, когда она заглянула в подсобку и узнала который час, – ой, ой, ё-ёй! Этот зимний английский день – это какое-то мгновение! Так! Мистер Роут! Вы или помогайте или…

– Я в уголок присяду лучше. А часы, знаешь ли, это был некий тест на преданность и глубину этого аспиранта.

– Ты хоть что-нибудь делаешь в этой жизни просто так? По крайней мере, без двойного тройного умысла, без подтекста? А? – ёрничала Мэра. И судя по её тону, становилось ясно, что эти самые вопросы давно уж имели риторический характер, – ой, да кому я это говорю?

– Вот ты представь дорогая, – Сэм устало и несколько вальяжно уселся в кресло и как-то туманно молвил, – представь, ты берёшь и готовишь мне вкуснейшую паэлию, причём со всевозможными моллюсками, мидиями там, и в подарок мне ещё бутылку хереса даёшь. И да, случается это всё не в самом начале нашего с тобой знакомства, а скажем, ну где-нибудь тут около нашего времени.

– А мне и представлять не нужно! – округлив глаза, жена остановилась посреди холла, – я итак знаю, что твой организм не воспринимает гадов, да моллюсков, а херес, так он наверняка был бы вылит мне на голову. Ты же у меня горячий бываешь! А к чему, собственно, ты это клонишь? У нас с меню что-то не так?

– Ты вот прибираешься, так заодно и с головы своей пыль стряхни! Данным примером, пусть и абсурдным, а точнее на фоне него, я тебе сейчас проведу краткую аналогию.

– Скажи мне лучше, когда мы в Лондон уже поедем? – снова игриво она состряпала дуру. Сэм только что-то хотел ей ответить серьёзное мол, мы же ведь только как полчаса назад начали разрабатывать этот план переезда, как тут же он передумал и замолчал, – Сэм, вот у меня вопрос есть, и он уж давно мучает меня. Скажи, вот ты же сам когда-то здесь, в Кембридже учился, а где-то в других городах, ну, например, в Оксфорде, там тоже все такие умные, такие же все с анализами в голове. Вот скажи, почему нельзя быть проще, почему, ну, хотя бы в некоторых моментах быть проще и легче?

– Всё? – терпеливо и привычно выждал Сэм, – я продолжу. Аналогия, значит, эта вымышленная, она точь-в-точь, как и ситуация Мистера Уайта. Сейчас поясню. Принцип подобных часов не так давно явил миру именно Мистер Гук, но это было бы не так важно, если бы Мистер Ньютон, подле которого наш студент Джон преданно ошивается, они, эти два учёных, они не то чтобы враги, назовём это явление просто сильным отсутствием научной взаимности. Мистеру Джону я несколько раз сказал, что данные часы имеют пружинный механизм, но он всё равно решил таким образом сделать подарок своему профессору. А пружинный механизм, напомню, внедрил именно Сэр Роберт Гук.

– А если Ньютон узнает? Он же ведь наверняка погонит от себя этакого заботливого аспиранта?

– Может оно и так, но рано или поздно он и сам где-нибудь в другом месте проколется, раз нутро его имеет такую непоколебимую склонность к подобному. Джон человек не научной стези, да и преданность у него сама видишь какая, так что лучше мы будем использовать этот проводник, нежели кто-то спонтанный. А на счёт погонит, знаешь, у меня давно уж есть одна выверенная теория: чем умнее и замороченней человек, тем меньше в нём логики, по крайней мере, логики той, что для всех остальных является нормой. А его мышление, его поступки в свою очередь, все окружающие его простые люди часто воспринимают это как бред, как галиматья, хотя спустя какой-то отрезок времени его, некогда сумасшедшие алгоритмы, они свободно живут уже в обществе в полном обиходе. Но в суете подножных дел ведь никто и не вспомнит, никто даже и не догадается, что он существует этот извечный принцип малого и большого колеса жизни.

Они не успели договорить, но понять они друг друга вполне сумели. Пришли клиенты и обернули супругов Роут в привычный их режим, а вскоре должны были ещё придти и гости, а точнее дамы на краткий, небольшой будничный вечер, чтобы провести, так сказать, в уюте ещё один зимний вечер. Ещё не темнело, но ощущение наступающей ночи уже витало призраком где-то меж хмурых деревьев и домов. Там же и шёл Джон. Невероятно воодушевлённый, он думал обо всём разом, он улыбался, и ему было настолько хорошо, что он даже ни разу не вспомнил имя Исаака Ньютона.

Дорога к дому для Мистера Ньютона была равномерной и в основном она была погружёна в сон. Не то чтобы Сэр Ньютон изначально сев в карету, тут же пал в пропасть без сновидений, которые, кстати, и в обычные дни к нему-то особо и не заглядывали, он просто вошёл в своё излюбленное состояние полудрёмы и съёжившись, он то и дело, лениво всё перемежал краткую текущую реальность со своей внутренней пустотой, в которой тлеющими волнами иногда всё же вновь оживали стайки многих незабвенных идей. Вид из окна, как ему и полагается, периодически менял свои формы и очертания, зимний ландшафт по-прежнему был дремуч и уныл, чего невозможно было сказать о извечно весёлых попутчиках. То и дело, рассыпались какие-то пошлые шутки, пестрели нелепые рассказы, да колебались какие-то вымышленные истории. Под шум дороги и морось дня, что грузно скользил вдоль чернеющих полей с рыжей пожухлой листвой у кромки леса, также шли и малость, озябшие размышления.

– Вот интересно, – как-то не торопливо, и даже можно сказать лениво, Сэр Ньютон пялился в оконце, – ведь все, ведь абсолютно же все тайны мира и все загадки человечества, какими сложными бы они ни были, всё равно рано или поздно, все они станут явными. Их ведь все разрешают люди, и даже самые путаные тайны, рано или поздно, постигаются человеком, это словно бы какая-то игра Отца-Создателя. И главным, незримым правилом той игры являются сроки, циклы, да безбрежные реки времени. И если взять, остановиться на мгновение и окинуть взглядом мир, то на ум придёт лишь одна непоколебимая мысль: что всё, что нас окружает – оно всегда было с нами. Было, есть и, вероятно, будет. Получается человек десятки, сотни, тысячи лет также и жил с этим функциональным набором природы, жил, пользовался, с поколения в поколение, называя всё познанное в быту – данностью, а непознанный набор – проклятьем. И вот однажды, в плотную подойдя к разгадке, человек, так или иначе, берёт и расшифровывает какой-нибудь очередной узел загадки Земли или Вселенной, сжимая тем самым общий ореол непознанной мистики.

Всё какой-то внутренний беспрерывный диалог занимал Ньютона. Мыслей было много, и разброс тем для тех бесед был велик и нескончаем, хотя снаружи, едва ли взглянув на него со стороны, можно было наблюдать лишь то, как его мало движимые черты лица, обозревая даль, тоскливо коротают часы минуты той английской свинцовой зимы. В салоне дилижанса посменно было, то тихо, то тошнотворно липко и громко от обилия земных разговоров и беспрестанных желаний всегда чем-либо закусить. Сэр Исаак Ньютон, никогда и ни в каких беседах не участвовал, а уж тем более в беседах бесполезного толка. Разумеется, время от времени некоторые соседствующие пытались вовлечь его в свою компанию, но для них, как им показалось, он был слишком уж туг, и, условно сочтя его за бревно, что не в силах вымолвить даже слово, вскоре они отстали от него. Дама, что сидела напротив, была крайне скромна и застенчива, и те два активных пассажира к ней пока особо не лезли, лишь временами как-то искоса всё же примерялись к её женскому началу. Те двое сдружились, тот что был в военном поношенном мундире и какой-то мелкий рыжеватый чиновник, им обоим непременно хотелось казаться в глазах окружения, что каждый из них птица ой какого высокого полёта. Они с умными, регулярно жующими лицами, всё создавали видимость знания дела и попеременно вели, то военные, то джентльменские разговоры, не исключая, конечно, из того перечня какие-то базарные темы с элементами хряковых приступов смеха. Их взаимная бравада, то и дело, обдавая карету совместным фонтаном шуток и крошек, также регулярно наполняя это малое пространство стойким перегаром. Изредка, они с ужасом и каким-то тихим диким юмором всё же отмечали, что их якобы учёный сосед, что он практически не шевелится, отчего их единственно правый вердикт звучал примерно так, что он обязательно или слабоумный или какой-то там больной. А после снова наступал час трапезы с как им казалось, чуть ли не светским диалогом. Ньютон, ещё в детстве овладел этой чудной способностью абстрагироваться от назойливых лиц с их извечно бурлящим объёмом бесполезности. И с тех пор в его замкнутом воображении, как-то само по себе с каждым разом всё чётче и глубже начинали прорисовываться какие-то свои, понятные только лишь маленькому Исааку новые миры и схемы интересных взглядов на многие извечные вопросы, кои хоть раз да возникали в голове каждого живущего на планете.

– Да, безусловно, время, как и все планеты движется по кругу, тут Кеплер, его домыслы, конечно, он был прав, что движутся они не по кругу, а по эллипсу, – в голове Ньютона, вот уже несколько лет с ряду, совершенно без всяких стеснений в любое уместное али напротив, неурочное время всплывала построенная им модель планетарного хода, в которой он также без стеснений мог пребывать сутками в качестве мыслителя и наблюдателя за воображаемым движением Солнечной системы, – да, именно по эллипсу. Вся небесная механика движется по эллипсу, как и та комета. Эх, события, сказал бы Мистер Барроу мол, это только здесь, только с земной стороны они есть небесные объекты, а с другой обширной стороны – это есть волны и это есть жизнь в различных циклах планетарного времени. Да, хоть со многими его идеями я и не был согласен, но на мой сегодняшний взгляд на движение небесных объектов он наверняка бы сказал – гениально! Добрый, талантливый Барроу. Да, он бы сейчас обязательно провёл бы свой анализ, он высчитал бы даже в чём причина всех былых и грядущих бед. Он же ведь, как и Кеплер, связывал с события с расчётами и числами, он же ведь считал, что все события схожи по своей форме, что все они рано или поздно возвращаются на круги своя, пусть и немного в другом обличии. Наш мир невероятно загадочен, о, сколько же в нём тайн!? А сколько тайн и вовсе не прикрытых, сколько же их лежит на поверхности? Ведь многие из них на самом деле таятся совсем уж в чём-то простом и обыкновенном. Но вот возникает вопрос неискоренимый: До каких пределов, он всё-таки обозначен, этот наш мир? Он же ведь одновременно, и реален, и воображаем, и движим, и осязаем. Он, и дует, и летит всё куда-то, он горит и стрекочет, бьёт, слоится и рассыпается в труху, а снова родится – и всё это лишь результат воздействия четырёх стихий и воли Творца. Вот он наш мир – он прямо под ногами, он буквально во всём, но отчего-то никто, никто этого не желает замечать. А почему так? Почему люди не отмечают хотя бы даже свой ежедневный миг, не говоря уже всех шажочках мира, почему он им неинтересен, отчего же никто не отмечает сам процесс жизни, как нечто неизведанное? Неужто только мне одному важны все эти мелочи нашего мира, неужто я один регулярно задаюсь этим вопросам: Почему именно так, а не иначе? Мне снова не хочется жить. Я не понимаю эту жизнь. Я говорю с миром, с миром людей, а он меня не понимает, он где-то вдали от меня, он где-то очень далёк и непонятен. Эх, разгадать бы этот мир. А ведь когда-то я писал стихи. Да, стихи…

Не напрягай глаза
Не узришь ты даже ветер
Лишь смекнёшь как по капелькам вчера
Тихонько превращается в пепел

– Слышь! Эй, дружище, – торопливо и как-то небрежно пробасил, прям на ухо Ньютону сосед в потёртом военном мундире, – я тебе говорю! Слышь! Эй, философ! – принялся он теребить его руку.

– Он не философ. Сэр Ньютон – профессор математики! – тактично, вежливо, даже как-то горделиво вставил новый худощавый пассажир, сидевший вместо недавно сошедшего чиновника.

– Ну, я и говорю! Эй, профессор! – продолжал он его теребить, при этом военный всё это время суетливо не переставал поглядывать в окно.

Карета стояла на какой-то мелкой станции, где, как правило, кучера поправляли лошадей, давали им немного овса или вовсе сменяли на других, а пассажиры тем временем, имели непродолжительную возможность выйти из салона и немножко размяться и оправиться перед большой дорогой. Военный, на вид он был лет сорока, имел редкие усы в растопырку и мелкие глазёнки, что всю дорогу, то и дело, беспрестанно бегали повсюду. Диапазон его поддатых шуток интенсивно колебался где-то между остроумной пошлостью, как это ему казалось, и гневливыми выкриками в адрес кучера, который якобы специально едет и собирает все ухабы по пути. В обычной жизни, когда всё идёт своим чередом, глаза этого военного пассажира особо никогда не блестели, до тех пор пока на горизонте случайным образом не явиться какая-нибудь выгода, или же пока не затрубит призыв к бою, пусть зачастую и пьяно-бытового характера, что, как правило, частенько вовлекал в свои объятия всех неуёмных и отставных. Но был ещё один важный пункт у Штаб сержанта, ввиду которого не менее активно происходило возгорание его бравады и, конечно же, таковой причиной являлся женский пол.