Тени Сути. Альтернативный взгляд на жизнь и деятельность Исаака Ньютона

– Наконец-то дотелепались! – Кливз, вопреки всем правилам этикета, выскочил первый, понаступав при этом всем на ноги и, обтерев всех своим пузом, а после с весьма недовольным лицом, он принялся осматривать близлежащие здания, будто бы торопился куда-то опоздать, – чем это так воняет? А?

– Это с болот, Мистер Кливз, – крикнул студент, следом вылезая из кареты. Он потянулся и, бодрясь, начал энергично подпрыгивать, стоя на месте, – это болота у нас тут. Их осушают. Как ветер с севера-востока начинает дуть, так запах болот по улицам и гуляет.

– Всё понятно с вашим городком! Эй, кучер, где там что находится? Ай, ладно, сам разберусь.

Нервный, весь дёрганный, незнамо на кого обрушить свою претензию Кливз, ускоренным шагом направился к ближайшему трактиру. Площадь была небольшой и округлой с милой летней клумбой по центру, местами стояли такие же кареты иногородних маршрутов, стоял тихий немного зябкий вечер. Казалось бы, эта привокзальная площадь со всех сторон была окружена всевозможными тавернами, пабами, домами с номерами и прочими гулкими заведениями, но, тем не менее, вокруг было тихо. Спокойствие зимнего вечера Питерборо разбавляли своим фырканьем и звонким битьём подков о вымощенные каменья площади, разве что лошади. В подобных местах из местных горожан мало кто появлялся, ежели только те, кто из особо ночного контингента, кто-то из забулдыг, игроков или же кто-то из бандитской кодлы. В общем, из приличных, честных лиц там обычно были лишь транзитные граждане, которые наскоро и сносно ужинали, а затем также неприметно спешили поскорее в свои затёртые номера, дабы мирно провести там несколько часов сна и утром продолжить свой путь. Снаружи площадь казалась и виделась всем тихой, немноголюдной и абсолютно смирной, как впрочем, виделся таковым и весь город целиком, но что скрывала эта площадь внутри, что она прятала там, за той непреступной чертой спокойствия и за стенами этих светло-коричневых зданий? Кучера, конюхи, ремонтники и прочие дорожники, они обычно держались своими компаниями в стороне от пассажиров и местных азартных уголков. Становясь под освещённым навесом, они, как правило, починяли неисправности, обменивались свежими байками, грубо шутили и выражались на своём простом языке, ели, пили, и даже играли в карты, в кости на деньги, но строго только среди своих. Пол никогда не спешил присоединяться к ним, да и доверчив он был как ребёнок, не смотря на его полнейшее сходство с суровым викингом. А вот напарник его Джек, тот был напротив, заядлым игроком. Угрюмый Пол выдал багаж студенту с Мисс Глейс, и они вмиг растворились где-то в тиши своих направлений. Указав Мистеру Ньютону на одно из самых обведших зданий, он, шаркая косолапой походкой, негромко бормотал по пути пояснения, – Вы, Мистер не смотрите на внешний вид, таверна эта и гостевой дом, они лишь снаружи такие, а внутри, напротив, в них, знаете, поуютнее будет, нежели там, в этих вон, – хотел он было ругнуться, да прервался, лишь показав рукой на некоторые соседние заведения. Редкие прохожие шли навстречу, был ещё не столь поздний час. Ньютон не то, что бы равнодушно смотрел на них, он в принципе ничего не замечал извне, ни прохожих, ни сквозняка с болотным подтекстом, ни говора Пола, – здесь, знаете, и чисто, и натоплено, и есть можно, не опасаясь за живот. Я и хозяев хорошо знаю. А то вон в этих вон, – он снова чуть было не матюгнулся, – сколько уже раз то было такое. А они туда всё равно прутся, как эти, как мухи на…. Сэр, вы не переживайте, я хозяйку попрошу, чтобы она вам всё показала, рассказала, а утром за час до отправки разбудила.

Конечно же, Пол обо всём договорился, иначе он просто не умел. Их заботливо встретила женщина лет пятидесяти с добрым, располагающим к себе лицом. Пока Пол тихонько ей что-то объяснял в стороне, её худощавый, молчаливый и весьма обходительный муж, бывший военный, принимал у Ньютона одежду. Хозяйка тут же вернулась, по пути охотно и одобрительно кивая Полу головой, взяла в руки большой горящий подсвечник и направилась показывать постояльцу его комнату. По лестнице они поднялись на второй этаж, откуда был виден весь холл целиком, там за большим столом ужинали: семья с ребёнком, какая-то юная особа, и несколько мужчин. Они не были знакомы друг с другом и более того, они даже и не собирались этого делать. Заприметив ещё одного поднимающегося гостя они, не обратив на него никакого внимания, продолжали доедать свой ужин. Кем хозяйка приходилась Полу, было неизвестно, быть может, он от своей гинеи и заплатил ей какую-то часть, но главное, что этому новому посетителю эти хозяева оказывали особый уход. Ужин, естественно, чуть позже принесли в номер, точнее, что от общего стола осталось. Какая-то, то ли похлёбка, то ли гуляш из гороха, паприки, грибов и говядины, там же на подносе был ещё пирог с рыбой, который, собственно, Ньютон и отведал, задумчиво стоя у окна и привычно кроша едой на пол. Он вновь оглянулся: стол, медный подсвечник, занавески бордо, вид из окна такой же похожий – всё это возникло пред ним как-то разом, возникло неким скопом и, тут же, встряхнуло его память. Наверх снова поднялись горечи, пламя и пепел вновь усиливали тот скрип души, что непередаваемой пустотой звенел внутри Ньютона, напоминая о всех канувших, о сгоревшем его жилище, и о необратимости его жизни. Ньютон давно уж имея эту никому не любую привычку стоять у окна и крошить каким-нибудь куском пирога, молча глядя куда-то вдаль. Только вот раньше, за собой этой привычки он не замечал, а тут, и условия иные, и город чужой, но всё тот же в горле ком. Его внутренний мир, впрочем, как и сама ось его жизни, они никогда не тормозились о какие-нибудь бытовые и осязаемые вещи, зато вот мир чувств и воображений, они-то и являлись основой многих его и открытий и переживаний. С годами Исаак Ньютон не растерял, ни утратил, ни грамма той детской наивности, он даже напротив, усовершенствовал её. В своём молчаливом обиходе, он очень много, что фантазировал и представлял, глядя на мир всё тем же детским не строгим взглядом, а после, он точно также мысленно брал и с лёгкостью накладывал все эти воображаемые силы, формулы, проекции, тела, энергий на реальность окружающего мира. Таким образом, он всё пытался понять, осмыслить все те когда-то возникшие на Земле загадки, понять и, быть может, даже объяснить какие-то причуды природы, непознанной жизни и вселенной. А загадки те, объективно говоря, были всё те же, что и у всего остального человечества, и по большому счёту всегда выходило так, что мир в целом – это и есть тайна. Ведь куда не плюнь, куда не ткни пальцем – всюду есть загадка, всюду присутствует нечто до конца не ясное, но при этом давно облачённое в обыденную привычку жизни. Но самое интересное то, что все они поэтапно, словно бы опираясь на какие-то небесные часы, дозировано выдаются текущему человечеству в виде неких намёков и озарений, позволяя, тем самым, к сроку совершать очередной шаг эволюции. И покуда человек, будет существовать как вид, столько времени и будет функционировать весь этот волшебный механизм. И так вот каждый раз, когда интерес и страх непознанного жгучим перцем азарта подначивали дух Исаака Ньютона, он с головой погружался в мир своих абстракций, заглядывая, порой даже за грань. И стоя у ночного окна, он, сменяя образы в тяжёлой голове, сам того не заметил, как лёг, не снимая одежды на старую тахту и погрузился в сон. Квартиры и комнаты английских населённых зданий всегда отличались особой слышимостью, так как все они имея перегородки едва ли толще бумаги, отчего какие-то отдельные шевеления в общем оркестре мотеля могли остаться и вовсе не замеченными. За окном была ещё темень, но негромкие звуки, шедшие с кухни, с холла, а также с рабочих кузниц, что располагались недалече и слегка уже позвякивали молотками, говорили о том, что солнце скоро уже встанет и начнётся новый день. Сэр Ньютон проснулся вовсе не от шума этой утренней возни, ни даже от заезжей гульбы, что умеренно жужжала мужскими гомонами за стеной, он проснулся как обычно просто так, поперёк всех законов сонной неги. Уже более года он спал от случая к случаю, да и то, тот сон был скомкан и не имел ни единого намёка на расслабление. Привычно и бессмысленно он минут десять с ряду потаращил глаза куда-то сквозь, встал и засобирался вниз. Вечерний чад и плотный уют за ночь почти осели, а утренняя прохлада осторожно разбавляла их своими вкрадчивыми покалываниями остывшей сырости, что тянулась с улицы и постигала холл. Ньютон молча выпил предложенный таким же молчаливым хозяином чай и покинул заведение. Профессор, как и прежде, никого не замечая, ни сомнительных заведений, ни цепких глаз, стоящих близ их дверей, он просто куда-то шёл. Внутри было такое гулкое состояние пустоты, что им не замечалась даже эта утренняя мерзость прохлады и, не знакомясь со своими отдалёнными побуждениями, он просто решил немного пройтись пешком по площади, благо масляные фонари местами были ещё зажжены. И самое пагубное в подобной ситуации то, что в где-то там внутри голове всегда найдётся какой-нибудь собеседник, ведь всегда приятно побеседовать с умным человеком, как любил шутить Исаак Ньютон. Правда, эта шутка вне близкого окружения редко когда могла вызвать улыбку на лицах, а иногда она была и вовсе чреватой. Учёная травля и завидная подлость – всегда были с ним где-то рядом, не важно какого местечкового значения были те плевки или же масштаб уходил в глубины Английского Королевского общества, всё равно довести подлость до точки ни у кого не получалось. Да, были те, кто истерично, с пеной у рта громко доказывал всем, что шутка эта с внутренними беседами есть ни что иное, как разговор с дьяволом, и что такое изуверство не может быть приемлемым знанием в христианском мире. Исаак Ньютон хоть и не был знаком с тонкостями востока, в отличие от его друга и соратника Исаака Барроу – любителя мистицизма и философии, но тем не менее, сам того не подозревая, он пристально склонился к одной мудрости Лао-Цзы: «Знающий, не говорит, а говорящий, не знает». И теперь, неспешно бродя от фонаря к фонарю по пустынной площади, Ньютон, как истинно знающий, ступал мелким вдумчивым шагом и молчал обо всём и сразу. И в какой-то момент своего променада Ньютон, как-то уж слишком глубоко увлёкся дилеммами, что сделав круг по площади, он устало вышел к свету и подпёр столб плечом. Внутренний сумбур той беседы у фонарного столба продлился не долго, ровно до тех пор, пока охваченный безумием Пол, придя за час до отправки в мотель и не обнаружив его там, не пустился на поиски вверенного ему Мистера. Но до того, как перепуганный кучер подскочил к профессору, Исаак Ньютон, объятый внезапной вспышкой ясности, кое-что понял, стоя у деревянного столба и искоса глядя на огонь внутри фонаря.

– Лампа. Плафон. Свет. Огонь. Не светимость же этого провинциального плафона меня так поразила и притянула к себе? Нет! – словно бы над пропастью витали его идеи, а он будто стоит где-то рядом и полной грудью пытается вдохнуть те искры озарения, что кружат неведомой стайкой у фонарного столба, – свет, в данном контексте – есть тепло. Но и это здесь не главное. А если взять и наложить сюда мою теорию? Выходит, что та сила, которая тратится на выделение тепла, она прямо пропорциональна дальности его распространения. М-да, это интересно. Но и это не то! Куда это всё тепло девается?

Сквозь раздумья, темень стремительно оседала и полуночная брешь понемногу сменялась предрассветным туманом. Вскоре подоспел и Пол, он проводил Ньютона до кареты и заботливо усадил. В глазах кучера, конечно же, прослеживался страх, какой-то детский испуг застыл там в мгновении, но главное, он даже не пытался, а быть может, и попросту он не умел его скрывать. Он был искренен и каким-то внутренним чутьём, он ощущал всю болезненность профессора, отчего он так тепло и старательно пытался за ним смотреть. Вскоре площадь по всему своему кругу начала активно оживать и менять маски ночи на иные лица дня. Кэб тронулся в путь. Исаак Ньютон заметно находился в приподнятом настроении, но был он всё также молчалив и до самого Грэнтэма не обронил, ни слова. Когда совсем рассвело, дилижанс уже мчал по озябшим окрестностям нескончаемых болот славного графства Кембриджшир. Бесконечно петляя по вымокшим объездным зимним дорогам, дилижанс неумолимо приближал Исаака Ньютона к его родным окрестностям Грэнтэм сити.

Глава вторая

    Хайгейт. Пригород Лондона.
    Апрель 1680г.

«Если человек, общество, а может даже и целая система „что-то“ не видит, не знает, не замечает, то это никак не обозначает того, что „этого“ и вовсе нет».

В одном из немногочисленных, зеленеющих районов Лондона, что находится в некотором тишайшем отдалении от сити, там, среди прочей элитной роскоши, в одной, не слишком уж броской усадьбе, должна была состояться не официальная, но очень важная встреча некоторых лиц. Снаружи усадьба имела самый, что ни на есть обычный английский, не слишком помпезный вид: два этажа, всё из бело-серого камня, две небольшие башенки, меж ними вход по центру, а чуть выше лофт и длинный балкон, объединяющий обе половины дома, вокруг сад, дубы, зелень, и аккуратный пруд неподалёку. Усадьба эта чем-то походила на некий оазис вблизи шумного города, что манит к себе своей тишиной, красотой и плавностью пёстрого ковра из прошлогодних листьев поверх сочного апрельского газона, что слоится волной жизни и уходит куда-то вдаль. Погода вот уж который день радовала своим весенним цветом, воздух был лёгок и свеж, он словно бы насквозь был пропитан этим тёплым солнечным настроением. Весь тот, не особо долгий путь от Лондона к усадьбе, Джон неуёмно питал своего внутреннего романтика всеми этими обозримыми и чувственными видами, украдкой, конечно, пытаясь обмануть самого же себя и скрыть все никак не покидающие его волнения. А волноваться, признаться, было чему, ведь он впервые за столько лет едет на встречу с самим Мистером Брэкстон, с которым он до сего дня знался, а точнее даже сказать, подчинялся ему лишь по переписке. Едва ли стоило Джону закончить какие-то свои официальные дела в центре, как тут же у дверей этого муниципального здания появилась небольшая карета без каких-либо опознавательных знаков. Он ещё удивился, откуда этот извозчик знает его имя, внешность, и его распорядок дня? Но немного погодя, попутно любуясь городом, до Джона стало доходить, что вся серьёзность той конторы, с которой он все эти годы переписывался, получал задания и поощрения, что она просто не сопоставима ни с чем, а сам Мистер Брэкстон так тем более. Пока карета летела за город, Джон не фантазировал и не накручивал себя, но всё же лёгкий мандраж не покидал его. Вскоре карета подъехала прямо к дверям усадьбы, Джону, со стороны она показалось какой-то уж очень таинственной: стоит вся в зелени где-то в отдалении, сад на пригорке дремучий и цветущий, а пред домом дубы вековые, стоят словно бы подглядывают. Карета встала и чистый, опрятный извозчик вмиг слетел, открыл дверь кареты и сразу же открыл дверь в дом. Весьма удивительное ощущение, когда вокруг тишина, царит спокойствие, и совершенно нет прислуги. Дверь стукнула за спиной, и растерянность застала Джона врасплох. Примерно минуту, равную вечности, он замертво стоял посреди холла в перекресте лучей давно уж минувшего зенит солнца.

– Мистер Уайт. Приветствую вас.

Откуда ни возьмись, одновременно с голосом появился статный, седоватый мужчина лет пятидесяти, весьма ухоженной и подтянутой наружности. Появился, неспешно поприветствовал беспокойного Джона, и также размеренно пригласил его в кабинет, встав подле и молча, по-деловому указывая раскрытой ладонью на дверь. Кабинет, куда они прошли, лишь на первый взгляд имел вполне обыкновенный и может даже слегка строгий вид, в общем, ничем не примечательный интерьер. Всё как и в прочих подобных домах: массивная мебель, стол, картины, какая-то подручная посуда, просто обстановка, но стоило лишь только немного успокоить свой взор, как глазу начинали открываться весьма любопытные и, признаться, несколько пугающие сознание детали. Герб, в аккурат освещаемый предвечерними лучами солнца, был как-то особенно замысловат и содержал в себе ряд каких-то весьма нетривиальных символов, узоров и знаков. Под гербом находился вытянутый овальный стол с небывало ровным суконным покрытием, также вокруг существовали и прочие мелкие предметы и детали, обратив на которые пристальный взгляд, можно было явно отметить их особое качеством и, вероятно, цену. Но при всём при этом, там ничего не было лишним, ничто не подвергалось акценту и не выделялось броскостью, кроме такта и вежливости хозяина. Сам Мистер Брэкстон был твёрд и немногословен, а пронизывающий его взгляд, обрамлённый чрезвычайным спокойствием, был настолько глубок, что мог он уверить кого угодно в том, что пред ним стоит такой человек – глыба, которому совершенно чужды такие понятия, как чувства и эмоции. С начала встречи прошло всего лишь каких-то там пару минут, а Джон был уже весь взмокший, особенно поймав на себе несколько раз этот холодный умиротворённый взгляд, вследствие чего, нервы Джона самопроизвольно принялись закручиваться в спираль.

– Я вас долго не задержу, Мистер Уайт. Прошу, – растерянный Джон молча прошёл вперёд. Обстановка и такт ещё больше вводили в его ступор, – красиво, Мистер Уайт? – спросил хозяин, указывая на бархатное панно с кинжалами.

– Д-да, очень, – заикался Джон пересохшим ртом, но вокруг, как на зло, не было, ни графина, ни бара, ни чёртовой прислуги.

– Ну что ж, Мистер Уайт, давайте перейдём к делам. И, кстати да, обещаюсь, подарить вам эти кинжалы. Они с Ближнего Востока. Ручка, как вы видите, из слоновой кости, а алые камни – это рубины, так вот, обещаю подарить их вам Мистер Уайт, но несколько позднее, через несколько лет, а пока…, – и снова мелькнул его острый взгляд, – что вы замерли, Мистер Джон? Не нужно, не стоит так замирать, вы же не в склепе, Мистер Уайт, пока не в склепе, – улыбнулся тот. Но совершенно было непонятно, где есть шутка, юмор, а где обычная форма делового довлеющего общения. Нервы Джона также не знали, как быть, то ли звенеть, то ли тихонько скукоживаться. Солнце, внезапно выглянув из-за края шторы, принялось неистово слепить его, но Джон стоял как вкопанный и не знал, что делать. Сама обстановка, по сути, олицетворяла тот принцип Мистера Брэкстона —никогда ничего не усложнять. Этот принцип Джон познал уже давно, ещё в процессе рабочей переписки он внял эту теорию, а вот ощутил он этот принцип только сейчас. Проживая эти секунды в полнейшем исступлении, Джон воочию увидел, что нет на Свете ничего страшнее, чем: ум, тишина, прозрачность и стальная выдержка. Как гласит весь эмпирический путь развития, человек, пусть даже и весьма успешный, или и вовсе, главенствующий, так или иначе, любой человек, ввиду своей «внутренней вшивости» рано или поздно всё равно начнёт ёрзать, что-то скрывать, выдумывать, ковырять, отчего вскоре вся его правда сама, без усилий извне начнёт сочиться в тишине этого принципа, а успешность, мораль и дальновидность, тем временем, уже начинают заметно мельчать, дробиться и утягивать владельца на дно. Джон в тот миг лишь ощутил этот эффект на себе, а вот понять этот принцип, а уж тем более, взрасти его, увы, дано далеко не каждому.

– Да, я это…, Мистер Брекстон…

– Не стоит, Мистер Уайт, – всё также убийственно спокойно перебил его хозяин, – присаживайтесь. Мы с вами достаточно знакомы, пусть и заочно, это нисколько не умоляет того факта, как вы делаете свою работу, и более того, что благодаря ей, вы, Мистер Уайт свободно, без сложностей и проволочек делаете и себе же карьеру. Хотите спросить: Какую ещё карьеру? – Джон изо всех сил пытался не показывать волнение, но всё же, он временами мешкался и непроизвольно выдавал себя. Волнение иногда очень заметно проступало на его уже мало тощем лице, – вижу, вижу, вопросов у вас много, но ни к чему они, поверьте. Вы, Мистер Уайт, несколько лет руководили лабораторией и имели неплохой административный сан при одном из университетов Кембриджа. Да, вы следили за порядком на кафедре математики и оптики, отбирали окружение близ профессора Исаака Ньютона, заботились, можно даже сказать о нём, и обо всём этом вы лично мне докладывали в письме. Так, Мистер Уайт? Я всё верно говорю?

– Д-да, всё верно, всё так и было, – моргал он и слегка заикался, – но вот…

– Подождите Мистер Уайт, – расслабленно, с лёгкой тактичной улыбкой он остановил его пыл. Мистер Брэкстон, словно бы таинственный бриз, вновь приглашал его приветливой рукой к двери, – давайте пройдёмся, Мистер Уайт, здесь есть чудесная аллея, – Мистер Уайт, вы человек науки, много знаете, пусть местами вы и пронизаны административной нитью, но поверьте, именно эту сторону, именно это качество мы в вас и замечаем. И так как вы человек науки, на счёт неё же я с вами и хочу говорить. Здесь хорошо, тихо, а звёздной ночью, знаете ли, я могу более часа стоять на балконе и наедине с мыслями лицезреть эту бесконечность. Вы пробовали Мистер Уайт смотреть в тот зеркальный телескоп, что изобрёл Сэр Ньютон?

– Однажды! – вспыхнул Джон, не стыдясь ничуть детского задора, но тут же, был он перебит. Каждый очередной вопрос, что парировал Мистер Брэкстон, был настолько краток и малозначителен, словно бы он был риторическим. В тот промежуток времени, Джону попросту было невозможно вставить какой-то свой, более ли менее, развёрнутый ответ, не говоря уже о размышлениях.

– И глядя на всё, то великолепие, я, Джон, знаете, к какому выводу подошёл? Беря во внимание именно научную сторону этого мира, к какому сравнению я склонился? Не знаете? А я вам расскажу, – до чего же всё так завуалировано и скрытно, казалось Джону. Он всё терзался мыслями и гипотезами на счёт важности речей этого Мистера, но атмосфера их беседы, их неспешной прогулки по цветущей аллее была настолько непринуждённой, что Джон, сквозь растерянность всё же пытался хоть как-то уловить, пусть и частично, весь тот посыл намерений этого загадочного Мистера Брэкстон. Он говорил много о серьёзных вещах со знанием дела, – небо, Джон, ну, вы и сами знаете, оно настолько разно и безгранично, что вполне сопоставимо, в философском, конечно, смысле, с нашим миром. Нет, конечно, я не говорю сейчас о банальном восприятии всей той обширности и красоты нашего неба, нет. Я имею ввиду, разность всех тех изученных и ещё пока нет космических показателей, а их, вы это гораздо лучше меня знаете, их, этих показателей огромное подвижное множество. Движения, массы, орбиты, светимость, скорость, дальность, функциональность, наконец!

– А вы это…, – Джона аж перекосило от услышанного. Он впервые слышит подобное вне кафедры.

– Да, знаю, знаю, Мистер Уайт, вы удивлены, как я погляжу? Не стоит, я много что знаю! – в той же манере, он слегка осадил явно заметную топорность Джона, коснувшись его отнюдь не враждебным взглядом, – так вот, Мистер Уайт, вернёмся к небу? Вот смотрите, при изучении, эти объекты все имеют свои показатели и задачи, и самое главное, большинство друг от друга они не зависят. Более того, если бы они, эти космические объекты имели некую схожесть с нашим сознанием, то они, наверняка, бы даже и не знали о существовании прочих им же подобных объектов. Стало быть, величины этих условно обозначенных сознаний, нашего и того небесного, они попросту несоизмеримы. Но при этом каждый, наблюдаемый нами и вовек недосягаемый объект, он в отдельности, в себе несёт, опять же, несоизмеримую кладезь информации, как о себе, так, возможно, и о нас, помимо, разумеется, каких-то общих, нужных и попутных знаний. К чему собственно вся эта преамбула? Думаю, на счёт моих космических взглядов, вы со мной согласны? Ведь каждый изучаемый дюйм несёт что-то своё?

– Ну, это-то да.., но вот…

– Вот и замечательно, Джон! Люблю, когда все со всем согласны! – Джон недоумевал, но уже не так явно выказывал то что, как у него это всё гармонично выходит. Вроде как перебил, причём сделал это поперёк и бесцеремонно, но каждый раз это звучит и выглядит, будто так и должно тому быть, и местами, Джон даже начинал чувствовать себя виноватым. Они продолжали свой шаг, неспешно за беседой повторяя изгиб цветущей тропы, – по сути то, Мистер Уайт, миру, в обобщённом смысле этого слова, ему по сути плевать, миру без разницы о чём там думает каждый объект в отдельности. Важна система. И опять же обобщённо, в небе она зовётся Солнечной. Солнечной системой и никак иначе. Вы не задумывались по этому поводу? Но опять же, я не к этому веду! Вот люди – они же, как основа, без людей любая система не может существовать. Вы согласны, Мистер Джон? А вот учёные люди, те кто буром ведёт систему или даже целый свод систем, они, эти учёные, они словно бы как те объекты, и им, по сути, им точно также безразличен сам фарватер, сама цель, им куда более интересен сам процесс.

– А тут я с вами поспорю, – адаптировался Джон, – вот вы говорите, цель не важна, а как же цель новых открытий?

– То-то же! – мягко, но резко обрезал его Мистер Брэкстон, замедляя ход, – оглянитесь, Мистер Уайт! – в его тоне появилась лёгкая довлеющая нотка. Джон послушно оглянулся, затем снова и снова, ускоряясь, он уже слегка панически вертел головой, хлопал глазами, и испуганно ничего не мог понять, – вы снова удивлены Мистер Уайт? – перед его глазами красовался всё тот же дом в вечерних лучах солнца. Хотя всё, то время, Джон это безошибочно помнил, ноги шли исключительно от этого дома, да и время никак не могло так незаметно скользнуть, причём, намного вперёд.

– Но позвольте, – ошеломлённый, он распалился в недоумении.

– Какова бы ни была бы ваша версия, Мистер Уайт: дорожки ли кривые, магические ли лабиринты нас вновь незаметно привели к истоку, а может термиты набежали и пока мы прогуливались, они тут на другой стороне построили точную копию усадьбы, или же ещё что-нибудь забавное – всё это, любая ваша версия, как ни странно, будет верна. Идёмте в дом.

Вещал бы кто другой подобные шутки – они бы непременно, едва ли на излёте имели бы привкус какой-то ядовитой издёвки, но эта шутка, во-первых, вылетела из уст отнюдь не чужих, а во-вторых, Джону она показалась действительно смешной, пусть и с обозом неведомых тайн. Он налегке вошёл в дом, затем также в кабинет. На столе в одиночестве их уже дожидался серебряный поднос с чайным набором, и всё это снова происходило в отсутствии хоть какого-либо намёка на существование в этом доме прислуги, словно бы по велению мысли, по действию теней всё само складывалось ровно, поэтапно и в срок. И к тому же, Джон был уже настолько вовлечён в сети мягкой, уверенной харизмы этого, до нельзя, комфортного и глубокого Мистера, что он вмиг позабыл все те, едва ли минувшие сомнения и нестыковки, что ещё совсем недавно с небывалым размахом возникали у него в сознании.

– Присаживайтесь, Мистер Джон. Для чего собственно, всё, то время я склонял вашу форму восприятия основ к такой некой абстрактной модели? – Джон, было только хотел обижено провозгласить, что это было лишнее, что он как ни как учёный, магистр вообще-то, и подобные мыслеформы он сечёт на раз-два, но как всегда из уст деловитого собеседника вовремя пали аргументы, – здесь схожесть, Мистер Уайт, как и в случае с Мисс Молли, – с лёгким прищуром говорил он, наслаждаясь очередной шоковой реакцией этого магистра, – абстракция, это же ведь дело такое. Вы же знакомы с такими объяснениями, не правда ли? Это когда вы тщетно всё пытались объяснить беспечной Молли, намекнуть ей, и на языке цифр, и на языке природы, что свет наш состоит из спектра семи разных цветов, много было абстрактных попыток с вашей стороны, но для главного, я так понимаю, слов вы не нашли.

– А откуда…? Про Молли то откуда? А зачем? Почему…? – Джон и кипел и горел и стыл единовременно, но произнести, как и прежде, толком ничего и не мог.

– Хорошо, Мистер Уайт, перейдём к главному, к кульминации, так сказать, дня сегодняшнего. Вы пейте, пейте, чай особенный. Уверяю, такого чая вы более нигде не испробуете! – с серьёзным, но невероятно добродушным лицом, с улыбкой говорил хозяин, не покидая своего массивного кресла. Он немного повернулся и принялся выкладывать на стол какие-то бумаги из бюро. А чай был действительно необычный и притягательно вкусный, а главное, утоляющий несоразмерно волнительную сушь во рту у Джона, – документы, документы. Наука, Мистер Уайт, а также пребывающие в ней гении – они, причём каждый со своим пропорционально процентным отличием, говоря вашим языком, они все, как один, видят мир несколько иначе, нежели обычное множество людей. Мир, как вам известно, он очень похож на бриллиант, смотришь издали – всё просто, а глядишь ближе – он многогранен, с множеством искажающих линий. Вот и в мире нет ничего одинакового, всё зависит от точки сборки, от точки взгляда, от угла зрения и восприятия. И учёный, тот или иной редкий гений, он, как правило, глубок и остёр, но при этом он видит весьма ограниченно. И как тот космический объект, этот человек, в своей научной стезе, он видит, знает, познаёт, но он совершенно автономен в социальном, политическом, экономическом и прочем мире. Понимаете меня, Мистер Уайт?

– Да, да, не до конца, но понимаю! – испуганно выдавил из себя Джон. В то время, когда его разум внутри кричал: «Я ни черта не понимаю! Причём тут Молли и планеты, а главное, политика тут-то причём?».

– Мистер Уайт, вы достаточно продолжительный, а главное, весьма непростой период времени находились рядом с Мистером Ньютоном, он безусловно талантливый учёный и право, не хотелось бы вмешиваться в его свободу мысли, так как мыслит этот человек, а точнее как видит мир на бриллиантовом примере, он весьма нестандартно и интересно, пусть порой наивно и внезапно, зато продуктивно и очень глубоко. На сегодняшний день перестала существовать некая стабильность, что вполне логично, ведь статичность – это удел кристаллов, а человек – существо, развивающееся несколько в иных временных рамок и его жизнь, мышление, взгляды, они подвластны изменениям. После утраты и Первого Секретаря и Мистера Барроу некоторые информационные каналы остались открытыми, что может перерасти в опасность. Как вы и писали, что Мистер Исаак Ньютон в последний год, совместно со своим новоиспечённым преданным студентом усердно принялся изучать алхимию.

– Да, зовут этого студента Монтегю. Но я не совсем понимаю…

– Ну, смотрите, раньше любой прорыв Мистера Ньютона проходил ряд проверок, и не всегда научного характера были те проверки, а скорее больше королевского уровня, в результате чего, те или иные его открытия выходили в свет, а чуть позже, соответственно, они обретали уже и экономический оборот. А сейчас совершать и контролировать всю эту калибровку некому.

– А Мистер Гук? Он же сейчас Председатель Королевского Сообщества!

– Гук…, – тот вздохнул, – Мистер Гук хорош в других организаторских отраслях, но именно заменить старика Мистера Олденбурга он ну никак не может. Вообще само понятие – заменить человека, оно настолько бездарно, что если таковая замена всё же случается, то по итогу её адаптации она, разрушая свои горизонты, за собой тянет на дно ещё и всю систему целиком, попутно усиленно поедая финансовую, и прочие, некогда состоявшиеся части. Заменить можно идентичную деталь, и то износ и амортизацию оставшихся деталей попросту невозможно рассчитать до подлинного конца, дабы завести механизм сразу, без времени на притирку. И это всего лишь механизм, детали, а тут человек, и высокое государственное положение. И стало быть теперь, вместе с Мистером Робертом Гуком, будет поэтапно меняться вся система, в том числе и порядок легализации всех научных открытий. Мистер Гук, как вам известно, он не совсем приятельствует с вашим профессором, так сказать. Мистер Роберт Гук – человек весьма социальный и с головой он редко уходит в какую-либо одну точку, несмотря на то, что на ряду со многими, он также умён и талантлив. Но суть даже не в этом, так уж повелось, что умы Оксфорда не особо жалуют вашего, не менее учёного брата из Кембриджа, что ж, традиции есть традиции.

– Да, да, Мистер Брэкстон, вы снова правы! – активировался Джон и принялся кивать головой и поджимать губы, самостоятельно, малость неумело, подливая себе чай.

– А вы же ведь Мистер Джон когда-то так хотели подарить своему профессору, вероятно, в знак уважения те замечательные каминные часы. Помните? Хотели, но так и не решились подарить, – Мистер Брэкстон немного оттягивал слова, делая меж ними едва ли заметные, язвительные паузы. Джон, прекрасно зная свой былой огрех, но совершенно не понимая откуда об этом ему известно, заметно покраснел, и особенно, наверное, изнутри, но, тем не менее, виду не подал.

– Какие ещё часы? Что-то не припоминаю…

– Те часы, Мистер Джон, которые к счастью вы не подарили Мистеру Ньютону, к которым, в свою очередь, к этому новшеству в механизме приложил руку тот самый неприязненный Мистер Роберт Гук. И вы знали об этом, но всё же приобрели эти пружинные часики. Кстати, исправно ли они идут?

– Спасибо. Да, идут. Хорошо идут, – и снова секунды, внезапно павшие в вечность, застыли пред глазами Джона картинкой, в которой лёгкая улыбка и таинственный прищур Мистера Брэкстон пронизывают его буквально насквозь. Но тут же, в противовес пропасти на зелень сукна пали гербовые документы.

– Мистер Уайт, вы назначены на должность второго Секретаря казначейства Кембриджширского графства, а также, вы вхожи теперь в совет комиссаров по делам финансирования новых экспериментальных отраслей, рождённых непосредственно в университетах Кембридж сити.

– А это, гх, м, это я как? А.., – в суете он аж запыхался на месте, и понёс что-то сплошь нечленораздельные. И пока Мистер Брэкстон провожал его до вновь возникшей волшебным образом изящной кареты, Джон всё, то время неторопливого шага, продолжал пребывать в некотором пьянеющем отупении.

– Давайте, Мистер Уайт, доделывайте свои дела в Лондоне, отдохните заодно, а после, по возвращению в Кембридж, там вас будут ожидать перемены.

– А как там, что? Я же это, я же не в курсе дел административных?

– По всем рабочим вопросам вас проинструктируют, не переживайте, – Мистер Брэкстон, каким-то строгим, генеральским, ясным тоном завершал беседу, – а прочий инструктаж, вы, Мистер Уайт, как и прежде, будете получать всё спец курьером в рабочем режиме. Всю корреспонденцию по минувшим делам и задачам, вы, соответственно, также будете отдавать курьеру. Вот, держите, это часть официальных документов о вашем назначении. И как говориться, до новых встреч!