Оценить:
 Рейтинг: 0

Где наша не пропадала

<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 20 >>
На страницу:
3 из 20
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Батя объясняет – к братану, мол, приехал, из провинции, фронтовик бывший… А милиция у нас недоверчивая, особенно к честным людям. Заковали в кандалы, дуло под лопатку – и повели. Шаг вправо, шаг влево – повторение мать учения. Выходят на улицу и нос к носу с братаном. Батя ему – выручай, мол, Андрюха! А тот видит конвой с пистолетами, морду тяпкой и – мимо своего дома, чтобы со следа сбить. Милиция тоже не глухая – извините, мол, товарищ, не сможете ли опознать задержанного гражданина?

– Не могу, – говорит.

А батя от такой наглости аж заикаться начал, наверное, и лицо перекосило до неузнаваемости. Стоит, бормочет:

– Ты что, Андрюха, родного братана не узнаешь?

– Первый раз вижу, – говорит и перед милицией извиняется.

А милиция – перед ним.

Доставили батю в участок. Допрашивают, но, кроме признанья в грабеже, ничего слышать не хотят. Байками про двоюродных слесарей московских кузнецов они якобы уже сыты.

А дядька поблуждал по закоулкам, убедился, что «хвоста» не прицепили, и домой пришел. Увидел подарки деревенские. Соседей расспросил. Узнал, что к чему и при каких обстоятельствах случилось недоразумение. Совесть заныла. Ночь промучился, а наутро отправился выручать – не признал, дескать, извините еще раз, а напоследок с порога в третий раз извинился.

На батю, разумеется, извинений не хватило. С бати – бутылку, за то что выручил. Заступил, а магарыч слупил.

Думаете, перепугался? Нет. Осторожность проявил. Дело-то в сорок девятом было. Тогда многих гребли. Подумал, что в органах вспомнили непролетарского деда или какие другие грешки обнаружили – мало ли во что может влипнуть братец Лука… Короче, семь раз отмерь – один раз не зарежут.

Я, конечно, с батькой себя не равняю, но и мои братцы-подполковники порою шарахаются от меня. И началось это с самого детства.

Когда я родился, у старшего, который летчик, уже с девчонками шуры-муры налаживались. Свидания – одно за другим, а тут я, словно камень на шее. Даже хуже, чем камень. Камень молчит, а у меня голосище, как у пожарной машины, вдобавок и кран у этой машины держит не очень надежно, не сказать, что подтекает, но открывается без предупреждения. Сам я таких подробностей не помню, но братья утверждают, что именно так, и даже хуже.

Провинился братец, наказали его няньканьем, а у него свидание – пришлось идти со мной на руках.

И в его пору, и в мою все поселковые влюбленные встречались на линии – чем не бульвар: елочки в два ряда, сухая дорожка для прогулок и романтический ветер от пролетающих поездов. Какие там страсти кипели, как-нибудь после расскажу. Стоит, значит, братец и ждет свою принцессу. А я возьми да и надуй в пеленки. Не одеколоном, разумеется. Но без всякого злого умысла – откуда ему взяться в нежном возрасте – просто несчастный случай. Да как объяснишь, если в запасе единственное слово «УХО», я его на седьмом месяце освоил. Оправдаться не смог, и братан оценил мою неловкость как врожденную вредность. За добро – добром, а за вредность – вредностью. Зашел он в лес, засунул меня под елочку и скорее назад, к месту встречи. Пока бегал, подружка нарисовалась. Взялись за ручки и пошли. Маршрут у всех одинаковый: от казармы до моста, а если погода сухая, за мостом можно в березнячок свернуть. Да не ухмыляйтесь вы, им же всего по шестнадцать лет было, чистые, романтические прогулки. Весной за мостом подснежники росли, летом грибы попадались. Неважнецкие грибки, но им, на мое несчастье, повезло – набрели на выводок белых. Одну семью срезали – вторую охота найти. После второй – третью, в азарте все забываешь. Часа три бродили. Потом нанизали добычу на прутья и, счастливые, повернули к дому. Забирать меня при подружке он постеснялся, проводил ее и потом уже побежал в лес.

Прибегает, а меня под елкой нету.

Пропал мальчик. Цыгане украли. Братан чуть ли не плачет. Да какое там чуть ли! Скулил, наверное, как соблазненная и покинутая. Это он потом уже рассказывал, как вернулся домой, спрятал за пазуху трофейный кортик, подаренный отцу майором Воскобойниковым, и направился в табор, чтобы отбить похищенного младенца или умереть. Задним зрением все мы красавцы, до табора он, кстати, не добрался. Батя перехватил. Пришлось объясняться, выкладывать, куда подевалось чудо в пеленках. А братан потому и рвался к цыганам и жизнью рисковать был готов, лишь бы избежать этого разговора.

Выволочка ему потом была, а для начала они помчались в лес, чтобы еще раз поискать, а то ведь молодые елочки, как цыплята, одну от другой не сразу отличишь.

Никакие цыгане меня не украли. А жаль. Глядишь бы, и распевал сейчас: «Мне, цыгану, по карману „Волгу“ быструю купить…» Нашли меня под одной из елочек. Спал, как суслик. А что бы не поспать на свежем воздухе под птичье пение? Самый здоровый сон.

Не украли меня цыгане из-под елки и украсть не могли, потому что цыгане в лес не ходят, делать им там нечего. Волки тоже не тронули, не водятся они в том лесу. Зато водятся муравьи-ссыкунцы, и в больших количествах. Думаете, они человечину не едят? Едят. Еще как едят – и пропитую, и прокуренную, а уж от молоденькой – тем более не откажутся. Но я их перехитрил. Запах детских пеленок действует на муравьев как надвигающийся ливень. Он их по муравейникам разгоняет. Крохотный был, а уже учился выживать.

От цыган и волков спрятался, муравьев распугал – можно бы и расслабиться. Да в Библии вроде сказано, что покой нам только снится. Второй-то братец тоже в подполковники метил. Когда ему было одиннадцать, мне – четыре, и поэтому он считал меня круглым идиотом. Выйти со мной на люди для него страшнее пытки было. Особенно его раздражала моя красная рубаха, которую мать из собственной кофты сшила. А мне она, наоборот, нравилась. Откуда четырехлетнему пацану знать, что в женской кофте ходить неприлично? И брат мне тоже нравился, таскался за ним как хвост.

Забежал он как-то к дружку, а меня у калитки оставил. Сижу, скучаю. И вдруг вижу – гуси меня окружают, здоровенные, с меня ростом, шеи вытянули и шипят. Я хотел было за калитку прошмыгнуть, да опоздал – путь отрезали, не гуси, а группа захвата из войск особого назначения. Я в крик, да разве их гогот перекричишь?! Налетели, сбили на землю и на лежачего накинулись. Сначала я еще отбивался, одному ногой под клюв заехал – сразу шипеть перестал. Был бы в ботинках – лежать бы гусаку в нокауте, но ботинки по будням трепать не полагалось. Одного утихомирил, другие наступают, как те вятские – ребята хватские, полезут драться – семеро одного не боятся. И гуси такой же породы. Пришлось уходить в глухую защиту – голову руками обхватил и носом – в траву, чтобы глаза не выклевали. Но, обратите внимание, голову уже тогда берег, полагал, что это самое ценное во мне, – заблуждения ранней молодости. Когда братан спасать меня выскочил, я уже без сознания лежал. Чуть припоздай, и насмерть заклевали бы.

Братану за это побоище от батьки крепко перепало, а мне – от братана. Ну а гуси, они даже из воды сухими выходят, на то они и гуси.

Но я незлопамятный. В то же самое лето едва не погиб, спасая гусенка. Сидел на мостике, а по дороге стадо коров с пастбища возвращалось. Шло себе, да и ладно, они каждый вечер так шли, ничего интересного. Вдруг вижу, гусенок у них между копыт мечется. Пушистенький такой, малюсенький… наступят – и в лепешку. Ну, я и кинулся спасать. Так ведь он с перепугу не дается. Бегал, бегал за ним между коровьих ног и, видимо, поднадоел крупному рогатому скоту. Одна хвостом по затылку заехала, вроде как предупредила, чтобы не вертелся где не положено. Я не послушался. Тогда уже другая, которая построже, подцепила под зад и выбросила с дороги. Повезло, что на комолую нарвался. Но прелести полета и жесткость падения запомнились надолго. Кстати, летел я с куском хлеба в руке, было такое лакомство – корка черного хлеба с подсолнечным маслом и крупной солью. Так вот, когда я очнулся, сразу же начал горбушку эту искать, но не нашел, и тогда уже крик поднял. В очередной раз чуть Богу душу не отдал, но уже без братской помощи. Сам наскреб, а удача выскребла.

Потом, опять же без посторонней помощи, падал с дерева, падал с крыши и падал с лестницы.

Потом чуть не сгорел на рыбалке: придвинулся во сне к тлеющему костру и заполыхал.

Собаки меня раз пять кусали, и одна вроде немножко бешеная была – чувствую, иногда меня как не в ту степь заносит.

Из ружья в меня три раза стреляли.

Бензином травился.

В машине угорал.

С мотоциклом под откос падал.

И так далее. Короче, весь набор аварий и несчастных случаев. Не знаю, как цел остался.

Единственное, чего не случалось, – ни разу не тонул. Видимо, и впрямь – кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Но на всякий случай надо сплюнуть через левое плечо и постучать по деревяшке, то бишь по собственной, забубенной.

Дальние родственники

Я, пожалуй, обманул вас, когда заявлял, что у Петуховых сплошные крайности – или разгильдяй, или подполковник – и ужиться они не могут. Есть исключение – и тот и другой ужились в старшем брате моего отца. Обе крайности в одном человеке. Полком в Гражданскую войну командовал, а из кого в большие начальники вырос? – из самого отъявленного Петухова. Дед не прочувствовал, а пьяный поп не докумекал, какого сына Лукой обозвать, а какого – Михаилом. Ни к учебе, ни к ремеслу, не говоря уже о грязной работе, у дяди Миши тяги не просвечивало уже с детства. Зато драться был горазд. Чуть затронь, раскраснеется, как рак, вцепится в обидчика – два здоровых мужика оттащить не могут. Никому спуску не давал. Недели без драки не выдерживал. А едва усишки пробиваться начали, девки голову забили. Отправят непутевого косить, значит, – в кустах с какой-нибудь кралечкой спрячется. Отправят копнить – под первой же, самой крохотной, копешкой пристроится. Девки ради него последний стыд теряли. Отсюда и с парнями отношения не самые теплые. То в одной деревне подкараулят, то в другой. Иной раз еле до дома доползал, но день-два отлежится, и опять выбитая дурь скапливается, опять на подвиги тянет. И случилось темное приключение с приказчиковой дочкой – или с обеими – по-разному рассказывали. Приказчик мужскую родню собрал, и устроили охоту, но пока ловили – сват приказчика с проломленной головой оказался. Суд – плох, а самосуд – еще хуже. Большие тучи над домом повисли. Парню деваться некуда, чтобы родню в свои беды не впутывать, пришлось в неполные восемнадцать бежать в город. Обиженные грозились разыскать и притащить в деревню для ответа, но тут стряслась революция, не до него стало. Наши думали, что пропадет сорванец. Если уж в деревне с пути сбился, то в городе совсем заплутает. А он ничего, выдурился. Бывшие подружки за упокой грешной души его свечки уже поставили и замуж повыходили, а он в конце Гражданской возьми и заявись в деревню… и не каким-нибудь условно освобожденным, а командиром полка с маузером на боку и саквояжем подарков в руке. Погулял неделю, свел с ума молодую учительшу и отбыл на Юг для прохождения дальнейшей службы по ликвидации недобитых банд. А оттуда в Туркестан – драться с басмачами. Легенды о его подвигах, одна страшнее другой, кружили по деревне и постоянно пополнялись. И Махно он чуть ли не изловил, и у Будённого на спор броневик выиграл, и со сбитого аэроплана в речку спрыгнул, и Ленина от второго покушения спас – все это якобы рассказывал он в своих письмах к учительше. Влюбленная женщина не жалела красноречия на своего героя. Народ с удовольствием слушал и разносил славу по округе. Только наши, Петуховы, не очень верили в ее байки, они-то знали: расписываться Михаил научился, а писать, мягко говоря, не очень. Хотя в геройстве ему никто не отказывал, ну и, конечно, в том, что касается женских юбок. Короче, вернулся дядька из похода женатым человеком и отцом трех наследников славы. Двое из них в одном месяце родились, а третий на полгода моложе.

Говорите, что такого не может быть?

У Петуховых все возможно.

Те, что постарше, родились на Украине. Клима, названного в честь Ворошилова, подарила законная жена… второго, Яшку, принесла цыганка-певица. Принесла, в смысле родила, а не подбросила папаше. Ну а третий – от узбечки. Иваном назвали. Одним словом – интернационал. «Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой идти готов…»

Дед наш, как только после первого срока освободился, отыскал свою гордость, сына – красного командира, надеясь поскорее устроиться в новой жизненной ситуации. А тот и слушать не захотел ни о каких делах, пока старик не полюбуется на внуков. С женщинами дядя Миша вел себя, может, и легкомысленно, а детей любил во всю широту своей необузданной натуры. Поэтому и цыганку, и узбечку устраивал жить всегда поблизости от законной семьи и каждое лето всех троих пацанов отправлял в один лагерь – пионерский, разумеется, – для развития и укрепления братских чувств. Правда, законный посматривал на побочных немного свысока, но родитель всегда наказывал его за гонор. Деду, кстати, больше других понравился цыганенок.

Потом деда арестовали во второй раз, а через полмесяца забрали и дядьку. Сыну пришлось отвечать за отца, или отцу – за сына, или каждому за себя? – дело темное, может, стуканул какой-нибудь урод, что красный командир подает пример многоженства – и загремел красавчик. Может, простая случайность, кабы знал да ведал, загодя пообедал. Только рассчитываться за случайность пришлось сполна. Невинный дедушка освободился через десять лет, а невинный дядя Миша так и пропал.

Случилось это, разумеется, в тридцать седьмом.

Клим к тому времени уже в комсомольцах ходил. Дурную весть, как неприличный запах, утаить невозможно. Учуяли в школе, и сразу же комсомольское собрание.

Как? Почему? Откуда?

Настроились было исключать, а Клим, опережая бдительных товарищей на два хода, заявляет, что в родственных отношениях с гражданином Петуховым не состоит, и фамилия у него теперь не какая-нибудь, а Чумаченко – и даже пролетарское происхождение фамилии разъяснил, напомнил тем, кто не знает историю, что чумаками называли украинских крестьян, занимавшихся извозом. Вовремя сообразил перевести стрелку на материнскую линию. Короче, умыл ретивых и остудил горячих. Погасил волну и затаился, а перед войной без лишних осложнений поступил в институт.

Яшку с Иваном из комсомола никто не выгонял, потому как в родственниках врага народа не значились. Яшку, собственно, и выгонять было неоткуда, отряд передовой молодежи забраковал его за плохую успеваемость еще до ареста дяди Миши.

Законную супругу по допросам таскают, а цыганка с узбечкой как были в тени, так и остались. Женщины, даже подружки, тайно враждуют, а о соперницах и говорить неудобно. Мужское братство другим законам подчиняется. Попал один в беду, значит, остальным отсиживаться неприлично. Пришли Иван с Яшкой пострадавшего брата утешить, а тот им прямо на пороге повторил сказанное на собрании и дверь захлопнул. Яшка стучаться начал, потом грозить через дверь. Иван еле оттащил его, уговорил не поднимать скандал на людях, чтобы жизнь матерям не усложнить. Но настырный цыганенок все-таки подловил Клима на улице и «зажег» братцу по «фонарю» под каждым глазом за отречение от героического отца.

Потом началась война. Всех троих под одну гребенку – в пехоту. Но парни толковые, немного пообтерлись, и каждый по своим способностям определился. Клим немецкий знал и выбился в переводчики. Иван к снабженцам пристроился. А Яшку взяли в разведку. Петуховская кровь, перемешанная с цыганской, – для такого «ерша» лучшего применения на войне не придумаешь. Служил и смекалисто, и ловко, и удачливо, однако звезд на погоны не заработал. Зато на грудь – во всю ширину.

В ширину, говорю, а не в ширинку. Ухом надо слушать, а не брюхом.

Короче, осенью сорок третьего Яшку представили к звезде Героя. Но получить не успел. Обмывал награду с друзьями и по пьянке угнал машину у командира дивизии, а тому, по закону подлости, приспичило куда-то ехать. Дело повернули так, будто из-за несчастной машины сорвалась важная операция, – нашли стрелочника. И заступиться никто не посмел, и награды не помогли, цыганское счастье долгим не бывает. Трибунал, приговор к высшей мере, сразу же замененной на штрафбат. Пока в разведке рисковал – ни ранения, ни контузии, а там в первом же бою… Наповал. Батя мой уверен, что его какой-нибудь придурок из заградительного отряда застрелил.

А Иван, между прочим, вернулся с войны тоже при «иконостасе». Награды, правда, не ахти какие звонкие, но ведь не разведчик же, а самый обыкновенный снабженец. Не каждому на таком фронте отличиться дано. А он смог.

Дело в том, что кроме всяческого фуража и боеприпасов приловчился он поставлять на передовую веселых девиц для среднего комсостава.

<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 20 >>
На страницу:
3 из 20

Другие электронные книги автора Сергей Данилович Кузнечихин