Где наша не пропадала

Работенка была непыльная – если понимать в самом прямом смысле – откуда в лесу пыли взяться? Но это единственный плюс, после которого тянется длиннющий ряд минусов. Ива – дерево болотное, а на болоте главный хозяин – комар, насекомое коллективное, дружное, между собою они не грызутся и всю злость для людей берегут. Кора с ивы сдирается легко, проще чем с березы или осины, но ведь и картошку нетрудно почистить, если уху с товарищем варить собрался, а если для пюре на полковой кухне – то-то и оно. Ободрал ствол, за второй принимаешься, а после сорок второго – сорок третий стоит. Он стоит, а тебе шевелиться надо. Потом все, что надрал – через кусты, по кочкарнику на дорогу вытащить, потом – до дома довезти. Серьезные пацаны искали себе участки поближе к узкоколейке. И сушить старались в лесу, чтобы легче вытаскивать было. Утром на мотовозе с рабочими – туда, вечером – обратно. Полноценный взрослый рабочий день. Без перекуров, потому что пока еще некурящие были. Поработает старательный парнишка пару недель на одном месте и остается после него внушительная делянка ободранных деревьев. Голенькие стоят. Белым-бело. Только на кончиках веток зелененькие листочки трепещут. Кажется, что ежатся от холода. Потом стволы сереют и не так бросаются в глаза, а поначалу жутковатая картинка. Плакучими ивы совсем по другой причине назвали, но когда натыкаешься на такую делянку и перед тобой возникает скопище, напоминающее толпу скелетов с растопыренными руками… Помните, в школе учили: «Плакала Саша, как лес вырубали…»? Так и там. Только не вырубленный, а еще на корню, вроде как живой, но изуродованный. Правда, когда рожа пылает от комариных укусов, разъеденных солью пота, даже в голову не приходит, что с живых деревьев кожу сдираешь. Все эти жалостливые мыслишки появляются почему-то на чужой делянке. В нее и заходить-то страшновато, кажется, обступят тебя эти скелеты, сплетутся ветвями в хоровод и не выпустят…

Чтобы заработать на часы, приходилось упираться около месяца. А если захочется велосипед, то в одиночку не управиться, вот если на пару с братом, да еще и папаня перед баней в выходные подключится, тогда и велосипед можно осилить.

Мы с Ванькой о часах еще не мечтали, маленькие были. Ему хотелось лобзик, чтобы красивые полочки выпиливать на продажу, а я спал и видел спиннинговую катушку. Таких предметов роскоши в поселковом магазине, разумеется, не водилось, но их можно было выписать через посылторг.

Недели на две нас хватило. Откуда силенке взяться в двенадцать лет, а упорством я и сейчас похвастаться не могу. На большое болото мы, конечно, не ездили, сшибали вокруг поселка, но все равно полтора-два километра в один конец приходилось отмеривать. В первый день надрали по здоровенной вязанке. Пока на опушку выбирались, выдохлись до самого донышка. Скреби, не скреби – бесполезно – сил нет. А до поселка еще топать и топать. И оставлять страшно – мало ли кого в лес понесет – поселок-то рядом. Да не совсем. Рядом для того, кто с бидончиком за малиной направился, а с корьем на горбу – не очень. Судили-рядили, спорили-вздорили, и все-таки жадность победила. Ванька остался караулить, я побежал за отцом. Хотелось, конечно, щегольнуть самостоятельностью, но Ванька разнылся, а у меня не хватило характера. Батя упорство оценил, но посоветовал оставлять корье в лесу на просушку. На другой день взяли с собой топорик, нарубили тех же ивовых жердей, оказалось, что срубленные и обдирать легче. Устроили вешала и все, что надрали за день, оставили сохнуть.

Ночью, правда, дождик прошелся, и все равно подвялилось. Рискнули еще на ночь оставить. Прихватили по тощенькому пучку для конспирации, чтобы враги видели, что мы выносим корье из лесу. Хитрющие ребятишки росли.

Пока драли, кое-чему научились. Корье с тонких веток сохнет быстро, но слишком усыхает. А если с толстого дерева, да еще и с комля и до самых корней – тогда намного увесистей. Это Ванька у больших пацанов подглядел, какое выгоднее драть, только для выгодного ручонки покрепче наших требовались. Но мы старались. И комаров покормили. Устроили им праздник. Детская-то кровушка, наверное, поприятнее будет, не прокуренная и злостью не пропитанная.

Надрали.

Перетаскали домой.

Оставалось сдать.

Принимал корье Аркаха Киселев. Жил он на станции, но не в путейских домах, а в деревне. Работал заготовителем. Ездил по всему околотку, скупал шкуры, сухие грибы, может, кто-то и ягоды сдавал, но наши, поселковые, возили клюкву в город – выгоднее, да и не любили его. Вроде бы и обходительный мужичок, голосок медленный, сладенький, всем улыбается, со всеми здоровается, а народу его приветливость почему-то в тягость. Все, разумеется, знали, что Аркаха, если не обвешает, так обязательно сортность занизит или обсчитает, но сторонились не только из-за этого, что-то другое отталкивало, не запах изо рта, скорее – душонка его дурно пахла, и люди это чувствовали. А что касается умения объегорить, тут ничего не скажешь, работа такая, но в ней он был виртуоз, ни совести, ни жалости не ведал. Кроличьи шкурки, например, требовал только с головой. А голову обдирать – сплошная мука, обязательно где-нибудь дрогнет рука. Прорежешь. А он только этого и ждет, сразу в третий сорт списывает. Взрослых вокруг пальца обводит, а с пацанами вообще не церемонится. У кротовых шкурок вроде и придраться не к чему, так принесешь тридцать, а он двадцать пять насчитает. Вроде все на глазах, а начнет перетасовывать, и пяток куда-то испарился. Ручки быстрые, глазки скользкие. А на корье для него вообще раздолье – гуляет, как Стенька Разин по Волге: то непросушку найдет, то грязь прилипшую, то замшелость слишком густую. И весы у него, конечно, дрессированные – сколько пожелает, столько и покажут.

Но это других пацанов облапошить легко, а мы-то с Ванькой хитрые. Идем возле огородов, видим, дядя Леша-пожарник грядки полет. У него в ту пору как раз любовь с медсестрой кипела и пенилась. Видно, решил перед законной женой оправдаться, горе ее облегчить. Но у него же руки, как бревна, и пальцы, как поленья. Для дерганья травинок такие конечности явно не приспособлены. И нагибаться, с его животом, удовольствие ниже среднего. Кряхтит старательно, а сорняки почти не убывают. Оно и понятно: кнута в оглобли не заложишь. Ванька толкает меня в бок и говорит, давай, мол, поможем ему по-тимуровски, а потом попросим, чтобы сходил с нами корье сдать.

С огородом меньше чем за час расквитались. Видели бы наши маманьки такую прыть, то-то бы удивились. А потом сделали бы соответствующие выводы. Но обошлось без лишних свидетелей.

Тачка с корьем была увязана еще вечером. Мы дружненько впряглись и потащили, самостоятельные огольцы. От дяди Леши требовалось только проводить нас до склада и постоять рядышком, пока Аркаха взвешивает. Но добрый мужик посмотрел, как мы упираемся, засмеялся и велел нам ложиться на корье, чтобы потом скопом на весы закинуть – все лишние килограммы, хоть и весу в двух тимуровцах не больше пуда. Но это он, конечно, недооценил, так не в обиду же. С шуточками да с таким помощником не заметили, как добрались. На чужом горбу дорога всегда короче.

Аркаха посмотрел на нас, посмотрел на пожарника. Заулыбался – шире некуда. Но дядя Леша не хуже других знал, почем эта вежливость. Он даже принаглел слегка форса ради. Вроде как по рассеянности руку на корье положил, пока приемщик гирьки на весы добавлял. Аркаха все видел, мимо него и мышь не проскочит, однако промолчал. Несподручно волку грызть медвежью холку.

Короче, сдали. Денег получили и на лобзик, и на спиннинговую катушку и даже на пряники осталось. Идем хохочем. Ванька на радости признался, что в каждый пучок по железному костылю подложил. Не знаю, правда, железяками нашпиговал или хвастается, как обычно. На такую мину и самому недолго нарваться. Аркаха частенько заставлял развязывать пучки и, если находил что-то лишнее, сразу становился серьезным и заявлял: «Ну что, милицию будем вызывать, или сами разберемся?» А какой нормальный пацан захочет связываться с милицией? И приемщик с прежней улыбочкой бросал оштрафованное корье мимо весов на свою кучу. Ванька чувствует, что я не очень-то верю его трескотне, и начинает упираться, рассказывать, как все предусмотрел, Аркаха, дескать, шерстит корье только у взрослых ребят, а маленьких просто обвешивает, потому что не догадывается, что и маленькие трутни горазды на плутни. Дядя Леша хвалит его, хитрована. Ванька героем себя чувствует, а герою – награда полагается. Сворачивает к магазину пряников купить. Рядом с магазином чайная. Туда пиво привезли. Мужики на крылечке курят. Пожарника увидели, к себе зовут, по кружечке пропустить. А у того денег с собой не было. Он к нам: «Выручай, мелюзга, с получки верну». У Ваньки карман глубокий, руку засунул, а вытащить не может. Понятное дело – очень хочется лобзиком поработать. Мне катушка тоже позарез нужна, чтобы щуку с руку выловить, но пока посылторг раскачается, реки замерзнут, в ноябре пришлют или в марте – разницы никакой. Получка у пожарника через две недели. А деньги у меня в нагрудном кармане рубашки, там рука не застрянет при всем желании.

Но до получки Леха-пожарник не доработал. Случилась эта дикая история со стрельбой, и его посадили. Тут уже грех о катушке вспоминать.

Пожарника увезли на Север, а через два года утонул и Аркаха Киселев. Дом у него стоял на берегу пруда. Не ахти какие хоромы при его-то деньгах. Поговаривали, что он давно в городе приценивается к жилью, да никак сторговаться не может. Или не хочет. С хлебного места сорваться нелегко. Встречал я таких людей. Сначала на год откладывают, потом – на другой, потом и так далее… пока гром какой-нибудь не грянет. Пруд возле дома старый, барский еще. За долгие годы какого только хлама в нем не скопилось, и деревья, что на берегу росли, в него падали. С бреднем туда не сунешься, поэтому карасей было много. У Аркахи в собственном, можно сказать, пруду все лето стояла морда. Пошел утром перед работой проверить. Потянул за проволоку, но морда зацепилась за корягу. Решил сплавать. Нырнул, а вынырнуть не смог.

Жена знала, что он на пруд собирался, но хватилась не сразу, думала, что, не заходя домой, на работу подался. Забеспокоилась только к вечеру. Место неглубокое было. Как он умудрился захлебнуться?

Когда его искали, заодно и морду вытащили. Карасей – больше ведра и все как на подбор.

От дурной славы и в могиле не укроешься. Сразу же появились шуточки. Одни говорили, что нырнул Аркаха, увидел богатый улов и захлебнулся от жадности, а другие уверяли, что морда пустая была, и захлебнулся мужик от расстройства, а караси уже потом со всего пруда на падаль собрались.

Кстати, над самой водой росли настоящие плакучие ивы, но плакали они, конечно, не по Аркахе Киселеву.

Жена его с детьми еще до зимы в город перебралась. Хороший дом купила. Вот только сын в темную историю вляпался, посадили за изнасилование. Статья, конечно, скользкая, но кому-то там, наверху, было угодно, чтобы «поскользнулся» на ней именно сын заготовителя Аркахи Киселева.

Уже в Сибири рассказал эту историю ребятам с работы, и двое мужиков стали уверять, что в их деревнях жили точно такие же заготовители и оба плохо кончили, и, что характерно, у детей жизнь наперекосяк пошла. После этого что хочешь, то и думай…

Пионерские игрушки

Ни разу не довелось полюбоваться салютом. Чего только не видел в этой жизни, даже маленькое извержение вулкана, а салюта – увы. Слишком редко заносила меня кривая в города-герои. Помню, как-то с одним бурятом пили пиво в славном городе Певеке. Дело было как раз перед октябрьскими праздниками, пятого ноября. Кстати, пиво в Певеке замечательное, и ленинградскому, и московскому до него тянуться – не дотянешься. Хорошее пиво, с хорошей рыбкой, да еще с хорошим собеседником – чем не праздник? А друг мой – веселый был человек. Его, между прочим, Ботюром Бадмаевичем звали. Но жил среди русских и разрешал называть себя Бурят Иванович. Сидим, значит, пьем пиво… и Бурят Иванович рассказывает, как он у себя в Забайкалье за границу браконьерить ходил. Правда, курица – не птица, Монголия – не заграница, но орлы в зеленых фуражках свободно разгуливать все равно не разрешают. Зато какие в Монголии таймени, и козы там жирнее наших, и сохатый здоровее – есть ради чего рисковать. Ну и вырвалось у него сожаление, что сорок раз бывал за кордоном и ни разу – в столице. Стало быть, тоже салюта не видел. Выпили мы еще по пять кружек и купили билеты в Москву. Фейерверком полюбоваться и самим покрасоваться. Долетели до Магадана и застряли. Северная погода и нелетная погода – это почти одно и то же. Пришлось любоваться родимой пургой. За три часа до салюта немного прояснилось, объявили посадку, да лететь смысла не было – не успевали. А в Магадане салют не делают, а стоило бы, тоже ведь город-герой в некотором роде.

Подвела погода. А счастье было так близко.

Нет – серьезно. Самая давняя мечта. У меня с детства пристрастие к взрывам и прочей пиротехнике. Может, потому, что зачат был в победные дни?

Первый взрыв услышал я в шесть лет. Тогда еще бомбы и снаряды по кустам вдоль железной дороги попадались, не сказать что как грибы, но в достаточном количестве. Говорили, будто начальник узловой станции немецким шпионом был, три эшелона с боеприпасами под бомбежку подставил. Воронки до сих пор еще не заросли. Пацанами по литровой банке артиллерийского пороху накапывали. Порох этот на макароны похож, вернее, на толстую вермишель. Наставишь такой вермишели на рельсы, и она под колесами, как петарды, взрывается. Лежишь под насыпью и чувствуешь себя настоящим партизаном. Но это чуть попозже было, не в шесть лет. А в тот раз увязался я за старшими пацанами на рыбалку. У Толика Суханова мать путевой обходчицей работала, и жили они в казарме на восемьдесят шестом километре. Зашли к Толику, взяли пару беркунов и отправились на пруд. Из меня в ту пору рыбачишко неважный был, ну да не об этом речь. Поймали десятка три карасишек и решили там же в лесу поджарить. Пока ребята костер разводили, меня послали в казарму за сковородкой. Мать Толика поворчала немного – почему домой с карасями не пришли, велела обязательно залить головешки водой, еще что-то наказывала, но я торопился. Бегу по тропинке вдоль полотна, дымок уже над деревьями увидел… и вдруг как хрястнет… Глаза от страху сами закрылись. А когда открылись, смотрю – елка на меня падает. Развернулся и ходу на пятой скорости до самого дома со сковородкой в руке. Около трех километров. Если бы кто секундомер включил – наверняка бы засек мировой рекорд для детей дошкольного возраста. Оказалось, что пацаны бомбу в костер положили, а сами за бугорок спрятались. И не просто положили, а так, чтобы взрывная волна уходила не в их сторону. Саперы, да и только. А старшему из них одиннадцать лет было.

Себя в одиннадцать лет я тоже крупным специалистом считал. Освоил стрельбу из сучка, из ключа, из двух болтов на одной гайке и собственный поджиг имел. Правда, лучший свой пистолет я смастерил в восьмом классе. Хороший поджиг за день не делается. Можно, конечно, сплющить конец у медной трубки, прикрутить ее проволокой к сучку и палить в небо, отворачивая голову на сто градусов. Но ради такого первобытного оружия и разговор заводить не стоит. Я о поджигах, которые представляют историческую ценность. Сначала подбирается ствол. Медную трубку с тонкими стенками найти не трудно, у любого трактора можно отпилить – это для шпаны.

Настоящий мастер постарается раздобыть стальную или, на худой конец, бронзовую, толстостенную. Кстати, лучшую стальную трубку я выдрал из спинки старинной кровати. Но прочность – это еще не все, о калибре тоже нельзя забывать. Чем меньше отверстие, тем быстрее зарядишь. Пятнадцать-двадцать спичек – самая норма. Иной чудак смастерит себе гаубицу, в которую искроши коробок, и все мало. Конечно, если хочется грохоту, тогда другой коленкор, тогда и голову ломать не стоит – стащил у батьки ружейный патрон, бросил в костер и слушай… А у моего знаменитого маузера ствол был двойной: в короткую медную трубку была впрессована длинная стальная, чтобы никаким зарядом не раздуло, получилось и надежно, и красиво. Личное оружие должно быть таким, чтобы его и в руки было приятно взять, и друзьям показать не стыдно. Рукоятку из хорошей березовой доски выпилил, резьбой украсил, потом в костре немного обжег и суконкой отполировал, после этого она стала черная с благородным блеском. Ну а палил безотказно и мощно, с десяти шагов половую доску – навылет.

Делал я и многозарядные поджиги, и курковые самопалы… об этом долго можно рассказывать, но вернемся к салюту.

Попалась мне книга про хана Батыя. И вычитал я в ней, что на речке нашей, на Сити, произошла великая сеча, и зарубили татары князя Владимира, упал на берег, а его золотой шлем покатился в воду. Поехали мы с Ванькой на Сить и отыскали тот самый омут, в котором утонул княжеский шлем. Не первый попавшийся омут, книгу до черноты замусолили, пока сверяли, но все-таки определили. Разделись, обшарили под берегом, обныряли середину, вытащили кирзовый сапог – шлем не нашли. Но мы же не дураки, сообразили, что его илом могло затянуть – времени-то вон сколько прошло. Думали, гадали и догадались найти бомбу, бросить ее на дно и бабахнуть так, чтобы взрывная волна выбросила шлем на берег.

А почему вы не спрашиваете, зачем нам столько золота?

Цели были самые благородные. Хотели пробраться в Алжир и устроить там революцию. Шлем собирались расплавить, расфасовать на мелкие слитки и пустить их для подкупа турецких пограничников и покупки оружия. Обратите внимание: не распилить, а переплавить – чтобы без потерь. Умные были, как утки…

Искали бомбу – нашли снаряд, но это не самое страшное – главное, надо было придумать, как взорвать его под водой. О том, что в природе имеется бикфордов шнур, мы уже знали, но где его украсть? Если бы жили на руднике и чей-нибудь батька работал проходчиком… тогда бы угнетенные алжирцы самое позднее к Первомаю получили бы долгожданную свободу. Но у нас на болоте взрывать нечего. Торф на поверхности, без всякого динамита бери – не хочу. Мы даже сами пытались этот шнур изобрести. Натирали веревку керосином, поджигали и опускали в воду – бесполезно. Гасла. Пока изобретали – зима наступила. А тут еще сомнения возникли: откуда бы писателю знать, в какой из омутов скатился золотой шлем, если сам он в сече не участвовал? Задали вопрос учителю, и тот рассказал нам про авторское воображение и художественный вымысел. Ничего себе, думаем, кто-то воображает, а бедные алжирцы должны страдать. Рухнула красивая мечта.

Но снаряд остался в надежном тайнике.

А каждую весну вся школа собиралась на пионерский костер. Заранее готовили валежник, складывали пирамидой, чтобы подсох, потом в торжественной обстановке, под наблюдением учителей и пожарника, под звуки горна и барабанную дробь поджигали и устраивали ритуальные игры. Для пущего эффекта пацаны заранее подбрасывали в костер куски шифера, и получалось нечто похожее на выстрелы, не сказать что хлесткие, но иногда с искрами, а, в общем-то, хорошие дрова в печке почти так же трещат. Детская забава. Даже девочки не пугаются. Каждый год одно и то же. Скучновато.

И вспомнили мы с Ванькой про наш снаряд. Чего, думаем, добру пропадать. А тут, глядишь, и оживим праздник, скрасим однообразие. Нет, мы, конечно, понимали, что осколки снаряда могут не только напугать, но и ранить могут, – сами в кино видели, и не один раз – не совсем дураки. Даже наоборот, пока эту шутку придумывали, такими умниками себя считали, куда там отличникам и прочим паинькам. Мы все учли. Снаряд разлетается на осколки не сразу, а после попадания в твердый предмет. Значит, надо сделать так, чтобы он упал далеко от костра. А что для этого требуется? Для этого требуется дать ему нужное направление. У кого-то для этого ума бы не хватило, а мы сообразили. Нашли кусок широкой трубы. Вбили его по центру костра в землю, так, чтобы на поверхности сантиметров семьдесят осталось. Потом опустили в эту трубу наш снаряд, обложили промасленными тряпками и замаскировали сухим лапником. Когда костер запылает, снаряд раскалится… бабахнет и полетит, как из «катюши», над головами перепуганной толпы. Вот визгу-то будет! Вот уж где выяснится, кто по-настоящему смелый, а кто – на словах! Очень уж нам хотелось, чтобы физрук перепугался, имелись к нему кое-какие претензии. Вот уж посмеемся.

Ловко придумали. Так ловко, что Ванька не удержался и похвастался Таньке Лагутиной. Не вытерпел, полоскало несчастное. Потом оправдывался, что «честное пионерское» с Таньки потребовал, чтобы она учителям не разболтала. Танька слово дала, но в безопасности нашей авантюры засомневалась. И, чтобы не нарушать клятву, рассказала не учительнице и даже не пионервожатой, а своей старшей сестре. А та – моему среднему брату. И брат на глазах изумленной толпы вытащил снаряд из костра. Именно в тот момент, когда к костру горящий факел подносили.

Вовремя успел.

Героем сделался.

Но за чей счет? Как бы он проявил свое геройство, если бы я не изобрел свою «катюшу»? А мне вместо благодарности – подзатыльник, от которого синяк под глазом нарисовался. Ну где, спрашивается, справедливость?

Американец

Китайцы в нашем Шанхае не жили, они даже в гости туда не приезжали. Зато жил американец. Может быть, и ненастоящий, даже наверняка ненастоящий. Но мы, пацаны, были уверены, что он самый что ни на есть американец. Во-первых, ходил в кожаных галифе; у всех тряпичные, а у него – кожаные. Во-вторых, курил трубку; мужики – кто «Северок», кто – «Прибойчик», ну «Казбек» для форсу, а он – трубку. И звали-то его Фирсом, откуда нам было знать, что это старинное русское имя. Да и говорил он так, что половину слов не разобрать, – это уже в-четвертых. А в-пятых, злой был и жадный. Короче, имел в поселковом Шанхае собственный дом и считался американцем, обиднее репутации по тем временам придумать трудно.

А прославился он тем, что каждую осень, когда клюква поспевала, ставил переправу через речку, и дорога до ягодных мест сокращалась километров на пять. Без нее приходилось делать крюк до железнодорожного моста, а с ней – напрямик. В ледоходы переправу сносило, но к сезону он ставил ее заново. Не мудрствуя, без выкрутас. Вбивал в узком месте колья в два ряда, привязывал к ним трапик в три жердочки, ну и перильца для страховки протягивал. Без сапог по такой лаве не переберешься. А кто же по клюкву без сапог ходит? Шалаш для себя строил намного добротнее. Так ведь для себя же. Время осеннее: то дождь, то снег, то ветер, а жить в шалаше все выходные. В пятницу вечером приходил и – до воскресенья. С утра встанет, рыбешки наловит, грибков наберет, обед сготовит, а когда народ с болота потянется, заступает на пост и с каждого – по три стакана клюквы. Три жердочки – три стакана, чтобы голову не ломать. Не хочешь платить – топай в обход.

Пока свои, поселковые, ходили – у него за выходные мешок ягод набирался. Потом городские дорогу разведали. Даже из Москвы наезжать стали. Сбор увеличился. Мешка уже не хватало. Но дело не в мешке, приспичило бы, он бы и матрасовку приспособил, старое народное изобретение – в углы вставляется по картошине, горловина захлестывается петлей – и котомка готова, в такой и черта и чертенят унести можно. Другой бы и потащил, но не Американец. Дорога неблизкая, продавать ягоды хлопотно. И он с натурального оброка перешел на денежный.

Стал брать по полтиннику. Двух зайцев убил: и нести не надорвешься, и на базаре маяться надобность отпала.

Народец возроптал, а куда денешься?

Без войны, однако, не обошлось. Людям не нравится, когда их копейки дружненько текут в один карман и скапливаются там. У них появляется желание посчитать, а после занятий арифметикой почему-то начинают чесаться руки. Особенно у тех, кто считает на пальцах: доходят до пяти – и кулак сам по себе складывается, заряд готов – разрядки требует. И вышли как-то к переправе городские парни. Фирс поджидает – платите, господа хорошие. А их шестеро было – трояк надо было отдавать – как раз на бутылку «Московской», с устаточку-то, после болота, в дождливый день – лучшее лекарство. Ну и послали его куда подальше. Да, видать, не очень убедительно. Фирс дубину в руки – и на них. Один против шестерых. А парни тертые попались. Кончилось тем, что скрутили нашего Американца его же ремнем и удрали. Ремень он об лезвие топора перепилил. А на следующий день купил ружье. Чуть что – курки на взвод. И спуску уже никому не давал. Ни старухам, ни пацанам.

Мы с Ванькой пошли туда на рыбалку. Наш берег весь заросший, к воде не подберешься. Да и вообще, по неписаному рыбацкому закону, самая крупная рыба всегда под чужим берегом стоит. И действительно, такое местечко надыбали: окуни в очередь – к червяку, только забросишь и сразу – на утоп. Я штук сорок поймал. А под занавес такого здоровенного горбыля выворотил, даже крючок немного разогнулся. Смерил рыбину – ровно по локоть. Ваньку заело. Я ему говорю: айда, пока ягодники не появились и Американец на пост не заступил. Только без толку все. Предупреждай, не предупреждай… Если у рыбака руки от зависти затряслись, у него и слух пропадает.