«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории

Все выяснилось в 1835 г., и, дабы потушить разгоравшийся скандал, протоиерей подал прошение и был отставлен от всех должностей, но не потерял благоволения императора. Назначенный настоятелем Крестовоздвиженской церкви Таврического дворца, он получил высочайше пожалованный бриллиантовый крест и сохранил прежнее жалованье (и как духовник высочайших особ, и как профессор духовной академии). Императрица определила дочерям отца Герасима солидную по тем временам ежегодную пенсию (до их замужества). Насколько оправданны были выдвигавшиеся против отца Герасима обвинения, в данном случае менее принципиально, чем то, что доверие к нему в глазах Николая I не поколебалось, а «неправильно» учившийся основам православной веры наследник престола в том же 1835 г. едва не стал присутствовать на заседаниях Св. Синода![61 - 4 июня 1835 г. император Николай I посетил Св. Синод вместе с великим князем Александром Николаевичем. Незадолго до этого для заседаний высшего церковного учреждения Православной Российской Церкви на Сенатской площади было отстроено новое здание, в которое и приехал самодержец с наследником. Проследовав в палату синодальных заседаний и заняв место не на троне, а рядом, на креслах, Николай I обратился к членам Св. Синода с речью, в которой, среди прочего, и заявил о своем намерении знакомить наследника с церковными делами «и [о] соизволении на его присутствии иногда при занятиях Синода и под его руководством» (см.: Григорович Н. Император Николай I в Святейшем Правительствующем Синоде (4-го июня 1835 года) // Император Николай Первый. Николаевская эпоха… С. 517.] Отметивший этот факт исследователь не смог удержаться от замечания о том, что не склонный к мистицизму и не размышлявший на высокие темы император «распоряжался, однако, высшим церковным управлением воистину, как командир, с бесцеремонностью удивительной, руководствуясь исключительно интересами полицейской государственности, им утверждаемой столь последовательно»[62 - Чулков Г. Императоры… С. 226.].

Не будем объяснять все действия Николая I «по церковной части» лишь стремлением утвердить интересы «полицейской государственности», но лишний раз обратим внимание на то, что для него идея государственного служения всегда стояла на первом месте. Ей в жертву император считал возможным приносить буквально все, даже т. н. «здравый смысл». Неслучайно даже иностранцы (например, князь О. фон Бисмарк) называли его идеалистом. Во внешней политике, как и в политике внутренней, Николай действовал в соответствии с с ранней юности усвоенными принципами: он государь «волей Божией». Однозначно понимая свой долг, он стремился не допустить того, что считал вызовом самодержавной власти и установленному порядку. Причем под понятие порядка подпадало все: и внешняя дисциплина, и сдерживание революции. Однако считать это банальным проявлением «гордыни» и безмерного самомнения будет не вполне правильно. Николай I во всех своих действиях был самодержцем; известен случай, когда он так крикнул на офицера, уснувшего на посту, что тот скончался. Осознав, что его окрик привел к трагедии, царь принял решение о выплате особой пенсии семье скончавшегося[63 - См.: Эйдельман Н. «Революция сверху» в России. М., 1989. С. 103.]. Не желая зла, он стал причиной смерти подданного. Случай не типичный, но показательный.

Однажды Николай I посетил столичную первую гимназию, выразив свое неудовольствие увиденным. Что же послужило раздражителем самодержца? Мелочи. Один из лучших учеников класса слушал урок истории облокотясь о парту. Это восприняли как нарушение дисциплины. Та же картина наблюдалась и на уроке Закона Божьего: мальчик сидел, прислоняясь спиной к заднему столу. Священник получил выговор, но не смолчал и ответил грозному монарху: «Государь, я обращаю внимание более на то, как они слушают мои наставления, нежели на то, как они сидят»[64 - См.: Никитенко А. В. Моя повесть о самом себе… С. 231. Запись от 10 апреля 1833 года.]. Прошел год, и император вновь посетил эту гимназию. На сей раз все ему понравилось, и провинившийся ранее священник был исключительно возвышен: вернувшись во дворец, Николай I сказал, что нашел законоучителя детям, и уже 2 февраля 1835 г. священник Василий Бажанов был представлен в новом качестве императорскому семейству, став вместо протоиерея Герасима Павского также духовником наследника и великих княжон. Постепенно доверие Николая I к новому священнослужителю возросло настолько, что отец Василий, по его собственным словам, «входил во дворец, как в свое семейство». Лишь в начале 1840-х гг., из-за интриг обер-прокурора Св. Синода графа Н. А. Протасова, произошло некоторое охлаждение отношений. (Граф Протасов опасался, что в случае смерти протопресвитера Николая Музовского священник Василий Бажанов займет его место, войдет в состав Св. Синода и не будет полностью ему, обер-прокурору, подконтролен.) Мнение об отце Василии как о неуживчивом и самоуправном человеке, впрочем, не помешало ему после кончины протопресвитера Николая получить временное управление придворным духовенством. При этом ни он, ни его воспитанники – дети Николая I, не надеялись, что последует высочайшее повеление о назначении его духовником царя. Однако это произошло 5 декабря 1848 г., одновременно с награждением отца Василия митрой. Тогда же он стал обер-священником гвардии и гренадер, заняв место в Св. Синоде. Как и его предшественник, отец Василий совмещал обязанности протопресвитера придворного духовенства и обер-священника гвардии. Удивительным считать это не приходится: военные пристрастия Николая I, как уже говорилось, распространялись и на священнослужителей. Важнее задаться другим вопросом: почему все-таки отца Василия назначили императорским духовником, несмотря на шесть лет высочайшего «неблаговоления»? Увы, ответа не существует; не знал его и сам новый духовник. Логику поступков Николая современники могли объяснить не всегда; не поняли данное назначение даже супруга и дети самодержца. Но, как писал много лет спустя отец Василий, «с этого времени государь по-прежнему стал ко мне благосклонен, и после первой исповеди сказал семейству своему, что он в первый раз исповедался. Не знаю, что эти слова означают. Не то ли, как некоторые уверяли, что государь не исповедовал своих грехов перед духовниками, и духовники не предлагали ему вопросов, а прочитывали только молитвы пред исповедью и после исповеди?»[65 - Автобиография протопресвитера В. Б. Бажанова // Николай Первый и его время… Т. 2. С. 348–349.] Нет ответа и у нас. Но подмеченное царским духовником обстоятельство лишний раз свидетельствует: Николай I очень серьезно относился к исполнению своего христианского долга и, встретив священника, который смог понять его, немедленно заявил об этом своей семье.

Абсолютизируя свою власть, император, тем не менее, прекратил практику помещения царских портретов в храмах, считая это недопустимым. Дело решил случай. Проезжая в 1832 г. Белгород, Николай в соборе увидел собственный портрет и приказал снять его, объявив выговор правящему епископу Илиодору (Чистякову; 1794–1861). Вскоре Св. Синод получил разъяснение от епископа, сообщившего, что порядок вешать царские портреты в храмах существовал с 1787 г., и заступился за владыку. Император согласился не объявлять выговор, но приказал по церквям своих портретов впредь не вешать[66 - См.: Тальберг Н. Д. Христианин на престоле… С. 725.]. Иногда наказывая архиереев, Николай I при этом не забывал прислушиваться к их мнениям, порой по самым незначительным причинам. Так, по его приказу был посажен на гауптвахту цензор «Библиотеки для чтения» А. В. Никитенко, пропустивший в XII книжке за 1834 г. переведенное из Виктора Гюго стихотворение «Красавице»:

Когда б я был царем всему земному миру,
Волшебница! Тогда б поверг я пред тобой
Все, все, что власть дает народному кумиру:
Державу, скипетр, трон, корону и порфиру,
За взор, за взгляд единый твой!
И если б богом был – селеньями святыми
Клянусь – я отдал бы прохладу райских струн,
И сонмы ангелов с их песнями живыми,
Гармонию миров и властью мою над ними
За твой единый поцелуй.

Стихотворение попалось на глаза митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Серафиму (Глаголевскому), который, испросив особенную аудиенцию, прочитал его Николаю, умоляя его, «как православного государя (выделено мной. – С. Ф.), оградить Церковь и веру от поруганий поэзии»[67 - Никитенко А. В. Моя повесть о самом себе… С. 256. Запись от 1 января 1835 года.]. Отсидев положенное время, А. В. Никитенко был освобожден и узнал от своего начальника, князя М. А. Дондукова-Корсакова, что государь на него вовсе не сердится. Прочитав стихи, царь только заметил: «Прозевал!» Однако Николай, со слов князя, «вынужден был дать удовлетворение главе духовенства и при том публичное и гласное»[68 - Там же. С. 260. Запись от 25 января 1835 года.].

Вновь повторю: следование «форме» было возведено в николаевской России в принцип, нарушение которого неминуемо влекло за собой наказание, даже в том случае, когда сам император считал его чрезмерным. Истово исполняя свою «роль», Николай I верил в безусловную оправданность собственных действий как монарха милостью Божьей, публично демонстрировал себя своим подданным, не боясь показываться перед народом в самые критические моменты. Когда в 1830 г. Москву поразила эпидемия холеры, император лично появился в Первопрестольной, сразу же побывав в Иверской часовне и приложившись к чудотворной ее иконе. Затем он явился в Успенский собор, где его приветствовал митрополит Филарет. Даже не склонные петь Николаю I дифирамбы исследователи вынуждены отметить, что «его появление перед народом произвело почти магический эффект»[69 - Уортман Р. С. Сценарии власти… С. 394.]. При открытии Александрийского столпа в августе 1834 г. Николай I обнажил голову и молился вместе со всем своим войском. По словам современников, это было «зрелище трогательное и поучительное». Император упал на колени, и вся армия последовала его примеру. Народ не отводил глаз от монарха, стоявшего перед столпом, крестившегося и проливавшего слезы умиления[70 - Уортман Р. С. Сценарии власти… С. 416.].

Казалось бы, единение царя и народа подобными примерами доказывается безусловно. Но единение (пусть и официально понимаемое) – это одно, а доверие – нечто другое. Существовало ли доверие Николая I как православного государя к своему православному в большинстве народу? Утвердительного ответа дать не получается. Как ни странно, отношение русского монарха к подданным помогает понять история, рассказанная прусским королем Фридрихом-Вильгельмом IV князю О. фон Бисмарку. Российский император попросил его прислать двух офицеров прусской гвардии для предписанного врачами массажа спины, во время которого пациент должен был лежать на животе. При этом Николай, якобы, сказал: «С моими русскими я всегда справлюсь, лишь бы я мог смотреть им в лицо, но со спины, где глаз нет, я предпочел бы все же не подпускать их». «Это показывает, – объяснял ситуацию О. фон Бисмарк, – что, несмотря на религиозную преданность русского народа своему царю, император Николай не был уверен в своей безопасности с глазу на глаз даже с простолюдином из числа своих подданных; проявлением большой силы характера было то, что он до конца своих дней не дал этим переживаниям сломить себя»[71 - Бисмарк О. Мысли и размышления. М., 1940. Т. I. С. 159.].

Комментировать прозвучавшую сентенцию не стоит. Она и без того красноречива, заставляя снова и снова задумываться над вопросом о том, как понимал Николай I свой народ и ждал ли он от него взаимности…

Впрочем, если о взаимности рассуждать возможно лишь в общих чертах, то о культе государя, в эпоху Николая I развивавшемся и поддерживавшемся весьма активно, – вполне. Полагаю, что именно развитие этого культа, основанного на религиозном убеждении самодержца в благости проводимых им деяний, порой приводило особо подобострастных его подданных к действиям, в которых религиозные мотивы звучали если не кощунственно, то, по крайней мере, чрезвычайно странно, двусмысленно. Показательную историю рассказал художник Л. М. Жемчужников, в 1860-х гг. являвшийся предводителем дворянства Чембарского уезда Пензенской губернии. Проезжая этот уезд, Николай I свалился в овраг и сломал себе руку. В результате, он вынужден был слечь в городе Чембар в постель, развлекая себя наблюдениями за прыжками пуделя из окна дома, где он жил, на улицу и обратно. После отъезда государя местное дворянство в собрании торжественно постановило увековечить дом, в котором жил Николай I, обратив его в храм. Из спальни сделали алтарь, в храме поместили икону Николая Чудотворца, при которой в золотой лампаде должен был гореть неугасимый огонь, на месте царской кровати воздвигли престол. Окно, через которое прыгал пудель, сохранили без изменений[72 - Жемчужников Л. М. В крепостной деревне… С. 113. Следует отметить, что данное сообщение представляет скорее интерес как один из слухов, ходивших тогда в русском обществе. На самом деле история выглядела несколько иначе: в ночь с 25 на 26 августа 1836 г. примерно в 14 верстах от города Чембара коляска императора опрокинулась на спуске, и Николай сломал левую ключицу (см., напр.: Случай с Николаем I возле города Чембар // Азбукиведи-история. URL: http://azbukivedi-istoria.ru/publ/politika/sluchaj_s_nikolaem_i_vozle_goroda_chembar/2-1-0-65 (дата обращения: 26.05.2021)).]. Строительство храма скорее свидетельствовало о специфическом понимании чембарским дворянством идеи верноподданничества, чем говорило о «гордыне» и «самомнении» Николая. Храм, построенный в честь небесного покровителя русского монарха, явился демонстрацией безусловной преданности подданных самодержавному помазаннику, и ничего более.

И это притом, что сам Николай I всегда с глубоким чувством относился к созданию новых православных храмов и обителей, как больших, так и малых. В годы его царствования были открыты многие монастыри, упраздненные при Екатерине Великой. Еще в бытность великим князем Николай Павлович проявлял интерес к допетровской церковной архитектуре; в 1817 г., например, он посетил монастырь Новый Иерусалим, построенный Патриархом Никоном в XVII столетии, поддержав мысль о восстановлении монастырского собора, ранее считавшегося недоступным для реставрации. При нем, 10 сентября 1839 г., в Москве торжественно заложили храм Христа Спасителя (в память избавления России от Наполеона и с целью увековечения имен героев Отечественной войны 1812 г.) и завершили строительство Исаакиевского собора в Петербурге; при нем начался новый славный этап истории Оптиной пустыни и состоялось воссоединение униатов с Православной Церковью.

В 1850 г., к 25-летнему юбилею царствования, обер-прокурор Св. Синода граф Н. А. Протасов представил императору краткий отчет, который выглядел как победная реляция. И в самом деле, цифры впечатляли. За четверть века число епархий Православной Российской Церкви существенно увеличилось: прибавилось 13 епархий и 7 викариатств, выросло число монашеских обителей (в число которых включили и бывшие униатские), была учреждена новая духовная академия в Казани и восемь духовных семинарий. Если в 1825 г. в империи действовало 340 духовно-учебных заведений, то в 1850-м – уже 421. В православие обратилось свыше 700.000 человек (не считая униатов). Расходы по духовному ведомству также существенно увеличились – с 671.237 рублей 29 копеек до 3.804.299 рублей 64 ? копеек[73 - Отчет обер-прокурора Святейшего Синода 1825–1850 // Сборник Императорского Русского исторического общества. СПб., 1896. Т. 98. С. 457–460.]. Ознакомившись с цифрами, Николай собственноручно написал: «вот Тебе (выделено мной. – С. Ф.) отчет Мой по духовной части»[74 - Отчет обер-прокурора Святейшего Синода 1825–1850 // Сборник Императорского Русского исторического общества. СПб., 1896. Т. 98. С. 457.].

Удивительная маргиналия! Читая резолюцию, можно подумать, что император оставил её для Господа Бога! На самом деле он отправил (перенаправил) отчёт сыну, цесаревичу Александру Николаевичу (хотя в комментариях к отчёту об этом не говорилось).

Однако «слово соблазняет». Можно ли, учитывая форму обращения, делать какие-либо выводы о личной религиозности монарха?

Вряд ли. Православный государь – это одно, а верующий христианин – нечто другое, хотя и не отрицающее первого. Личная вера для Николая I была связана с обязательным исполнением установленных Церковью правил, посещением храма и молитвой. Точный и аккуратный он всегда приходил в храм к установленному времени (к 11 часам), после чего сразу же начиналась служба. Опозданий император не терпел и требовал от придворных безукоризненного соблюдения установленного при посещении церковных служб этикета[75 - Тютчева А. Ф. При Дворе двух императоров… С. 100–101.].

По воспоминаниям великой княжны Ольги, дочери Николая I, император и императрица благодаря своим детям выучились понимать обряды Православной Церкви, молитвы праздников и псалмы. Так это было или нет, сейчас судить сложно, но факт остается фактом: император никогда не пропускал воскресного богослужения, стоя с открытым молитвенником в руках позади певчих. Впрочем, Евангелие он читал по-французски (как и старший брат Александр I), всерьез полагая, что церковнославянский язык доступен лишь духовенству. В дни, предшествовавшие принятию Святых Таин, Николай «был преисполнен детски-трогательного рвения»[76 - Сон юности: Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны // Николай I. Муж. Отец. Император. М., 2000. С. 202–203.]. Император признавался, что когда он слушает обедню, то решительно стоит перед Богом, ни о чем другом более не думая[77 - См.: Тальберг Н. Д. Христианин на престоле… С. 723.]. На его рабочем столе в кабинете Зимнего дворца всегда лежало Евангелие[78 - Из записок Елизаветы Николаевны Львовой // Николай Первый и его время… Т. 2. С. 313.]. В его правиле было ежедневно, утром и вечером, молиться. Ни усталость, ни болезнь не могли заставить императора изменить принятому порядку. Однажды за такой молитвой у киота Николай заснул. Со свечи стал падать воск, рядом со склоненной головой императора. Случайно зашедший камердинер разбудил его и сказал о свече: «На голову бы Вам капнула, знак бы остался и догадались бы». «Правду говоришь, старик, – заметил государь»[79 - См.: Выскочков Л. Николай I. М., 2006. С. 490.]. Близко наблюдавшие Николая I современники часто видели, как «он с благоговением крестился, ехав мимо церкви, и делал это так просто, что видно было, что он находил в этом наслаждение души!»[80 - Из записок Елизаветы Николаевны Львовой… С. 319.].

Искренне веруя, Николай I, тем не менее, в частной жизни позволял себе – как и многие представители высшего общества – романы и увлечения на стороне. Увлечения эти, судя по всему, никак не связывались с тем, что император полагал важным с христианской точки зрения. Даже чтившие монарха и восхищавшиеся его почтением и любовью к супруге придворные не скрывали самого факта романов. Баронесса М. П. Фредерикс, например, совершенно спокойно отмечала, что «он имел любовные связи на стороне», ниже оговариваясь: «какой мужчина их не имеет». Главным же для баронессы было то, что император «оставался верен нравственному влиянию своей ангельской супруги, с которой находился в самых нежных отношениях» («хотя предмет его посторонней связи и жил во дворце, но никому и в голову не приходило обращать на это внимание; все это делалось так скрыто, так благородно, так порядочно»)[81 - Из воспоминаний баронессы М. П. Фредерикс // Император Николай Первый. Николаевская эпоха… С. 489.].

Но нет ничего тайного, что не станет явным. Даже разночинцы, далекие от придворных кругов люди, были прекрасно осведомлены об этой стороне жизни монарха, без зазрения совести делясь информацией со «страждущими». В год смерти Николая I студент Н. А. Добролюбов (будущий «светильник разума», по слову Н. А. Некрасова) поместил соответствую-щую статью в рукописной газетке «Слухи», подчеркнув, что монарх (как «всякому известно») пользовался репутацией разрушителя девичьих невинностей. Ничтоже сумняшеся Добролюбов утверждал, что нет ни одной фрейлины, взятой ко Двору без покушений на ее любовь: «Обыкновенный порядок был такой – брали девушку знатной фамилии во фрейлины, употребляли ее для услуг благочестивейшего, самодержавнейшего государя нашего, и затем императрица Александра начинала сватать обесчещенную девушку за кого-нибудь из придворных женихов»[82 - Добролюбов Н. Разврат Николая Павловича и его приближенных любимцев. Сообщил М. Цявловский // Голос минувшего. Журнал истории и истории литературы. 1922. № 1. С. 65.].

Сплетни такого рода – опасный симптом, свидетельствующий о десакрализации личности монарха в глазах определенной части общества. В нашем случае – в глазах интеллигентов-разночинцев. Однажды появившись, слухи уже не исчезали, негативно влияя и на последующее восприятие династии. Уже в начале XX века публицист и журналист А. В. Амфитеатров в скандальном фельетоне «Господа Обмановы» вновь напомнил читателям о «романтических» увлечениях императора Николая I, выставив его в виде помещика Никандра Памфиловича – «бравого майора в отставке, с громовым голосом, с страшными усищами и глазами навыкате»[83 - Old Gentleman [Амфитеатров А. В.] Господа Обмановы: (Провинциальные впечатления) // Россия. Газета политическая и литературная. 1902. 13 января. № 975. Воскресенье. С. 2.].

Разумеется, нельзя абсолютизировать влияние сплетен и слухов на общественное сознание, но не считаться с ними и не признавать за ними никакого значения также нельзя. Монарх – фигура публичная, в российских условиях особенно. Интерес к частной жизни властителя психологически понятен и объясним, но эксплуатация подобного интереса всегда чревата социальными коллизиями. Пример этому дал XX век, время правления правнука Николая I[84 - См. подр.: Колоницкий Б. «Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М., 2010.]. Однако тогда, в середине XIX столетия, данное обстоятельство считали возможным не замечать.

Внимание обращали на другое: близко знавшие или имевшие возможность разговаривать с императором современники видели в нем исключительно русского по духу монарха, даже называли самым православным государем со времен Федора Алексеевича. Графиня А. Д. Блудова полагала, что он один из тех, кем движется целое поколение, поскольку он предчувствует потребности своего времени, с твердостью удерживая от поспешности, которая могла бы увлечь в пропасть. Для графини Николай I – олицетворение народа и времени[85 - Блудова А. Д., графиня. Император Николай Павлович. 1850… С. 591.]. Правда, говорила она это в 1850 г., когда сила империи, олицетворявшаяся в императоре, была в зените. Пройдет несколько лет, и Крымская война станет приговором как николаевской социально-политической системе, так и самому государю. Но тогда, в четвертьвековой юбилей правления Николая I, далеко не все понимали это. Его сравнивали с Петром Великим, даже ставили выше последнего, ибо для Николая I «неизмеримо дороже были Православная вера и священные заветы нашей истории, чем для Петра». Так считал митрополит Киевский и Галицкий Платон (Городецкий; 1803–1891), в царствование Николая Павловича управлявший последовательно Ковенской, Рижской и Псковской епархиями. Владыка полагал, что император был предан всему «чистокровному русскому» и, в особенности, православной вере. Подобного ему в отечественной истории – очевидно, императорского периода – митрополит не видел. Вспоминая последние часы жизни монарха, владыка утверждал: «Так умирать может истинный христианин, истинный сын Православной Церкви; он почил, держа в руке крест Христов – символ нашего спасения»[86 - Митрополит Платон Киевский об императоре Николае Первом // Император Николай Первый. Николаевская эпоха… С. 645.].

Не вдаваясь в обсуждение вопроса о «русскости» императора[87 - Большинство исследователей обращают внимание на иные, «немецкие» черты Николая I. Так, Р. С. Уортман полагает, что «по своему воспитанию, своим вкусам, своему поведению Николай был явным немцем», не забывая указывать и на то, что «его традиция определялась именно как специфически русская» (Уортман Р. С. Сценарии власти… С. 392). Как видим, ученый не сочетает воедино воспитание и вкусы царя с его политической доктриной (теорией «официальной народности»).], отметим только, что для Николая I Петр Великий являлся образцом для подражания, следовать заветам которого он стремился в течение всего своего правления. Митрополит Платон подчеркивал выдающиеся христианские качества «Незабвенного» монарха, имея в виду частое игнорирование первым императором России «священных заветов» отечественной истории, в основании которой, по его убеждению, всегда была православная вера. Полагаю правомерным, говоря о христианских взглядах Николая I, обратить внимание на сделанные владыкой Платоном акценты и с этой целью рассмотреть последний период жизни императора.

В 1853 г. Россия, решившая вооруженным путем решить «восточный вопрос», оказалась в состоянии войны с объединенной Европой – против нее выступили Англия и Франция, и не поддержали Австрия и Пруссия, на что император явно не рассчитывал. «Идеалистический порыв», о котором говорил Бисмарк, оказался напрасным. Поводом к войне послужил спор между Католической и Православной Церквями о праве иметь ключи от Вифлеемского храма, чинить купол храма Гроба Господня, владеть религиозными памятниками в Иерусалиме. Император французов Наполеон III, которого Николай I в дипломатической переписке оскорбил, не назвав «братом», использовал этот повод для создания дипломатического конфликта и потребовал от турецкого султана выполнения старых договоров о правах католиков. Тогда и Николай I выступил в защиту прав православных и сохранения для них сложившихся в XIX столетии религиозных привилегий. В январе 1853 г. представитель императора чрезвычайный посол князь А. С. Меншиков прибыл в Константинополь и предъявил султану требования русского монарха. Сущность их сводилась к тому, что все девять миллионов православных подданных Турции должны были перейти под непосредственное покровительство российской короны.

Напуганный ультиматумом, султан готов был пойти на уступки, уволив министра иностранных дел, подписавшего соглашение о правах католиков в Палестине. Был издан фирман о правах и привилегиях Православной Церкви в Турции. Предполагалось пересмотреть в благоприятную для России сторону вопрос о праве владения святыми местами. Но князь А. С. Меншиков не удовлетворился уступками, продолжая настаивать на том, чтобы Россия покровительствовала православным подданным султана. Вскоре, в июне 1853 г., «в залог» удовлетворения требований Россия заняла Дунайские княжества. Дальнейшая история известна – после побед России над турецкими войсками Англия и Франция решили открыто вмешаться и в марте 1854 г. объявили Николаю I войну. Позиция Австрии и Пруссии вынудила императора оставить Дунайские княжества, немедленно оккупированные австрийскими войсками. Политическая изоляция и военные поражения стали ударом для Николая I. Можно сказать, что это был серьезный моральный удар: последний крестоносец Европы должен был пережить глубокое разочарование. Цели, им поставленные, оказались нерешенными – он так и не смог стать полновластным покровителем православных Турции!

Жизнь порой преподносит человеку удивительные уроки. В 1851 г. на Бабигонских высотах в Старом Петергофе была заложена церковь в честь святой царицы Александры. Церковь строил А. Штакеншнейдер: она была спроектирована в «русском стиле», пятиглавой. Основание барабанов глав украсили «кокошниками», использовав этот же мотив древнерусской архитектуры и в колокольне. Высокий шатер церкви, тоже напоминавший по силуэту древнерусские храмы, был унизан тремя рядами «кокошников». Из дворца Петра Великого в Дубках в новую церковь привезли деревянный иконостас резной работы. Церковь стояла на возвышенности, имея красивый силуэт[88 - Петрова Т. А. Андрей Штакеншнейдер. Л., 1978. С. 86, 87.]. В основание ее положили камни, привезенные с берегов реки Иордан по личному указанию Николая I. Так в России появился единственный храм, стоящий на иорданских камнях. Это была последняя церковь, освященная при жизни императора. Он молился в ней тогда, когда Россия терпела поражения в войне, начатой им по религиозным мотивам. Чем не горькая усмешка истории?

За несколько месяцев войны государь внешне переменился. А. Ф. Тютчева, слушавшая вместе с ним летом 1854 г. обедню, с горечью отмечала: «При виде того, с каким страдальческим и сосредоточенным видом он молится, нельзя не испытывать почтительного и скорбного сочувствия к этой высоте величия и могущества, униженной и поверженной ниц перед Богом». Император, по ее мнению, во многом был виноват, заблуждался, «увлеченный гордым сознанием того огромного престижа, который внушал. Но в самых его ошибках были честные побуждения, были порывы благородные и великодушные, которых нельзя не признавать и которые оправдают его в глазах истории»[89 - Тютчева А. Ф. При Дворе двух императоров… С. 153. Запись от 22 июля 1854 года.].

После описанных событий прошло чуть более полугода, и император скончался. Болезнь оказалась скоротечной. Согласно официальной версии, Николай заболел гриппом в конце января 1855 г., но «не бросал своих занятий и наступившим Великим постом ходил аккуратно в церковь к богослужению»[90 - [Яковлев С. П.] Императрица Александра Федоровна. Биографический очерк, составленный С. П. Яковлевым. М., 1867 [1866]. С. 182.]. Однако вскоре болезнь дала себя знать, и уже 11 февраля Николай не смог, как того хотел, быть у преждеосвященной обедни. На следующий день он предоставил право заниматься всеми государственными делами наследнику престола и слег в постель. До 17 февраля о здоровье государя столичное общество еще ничего не знало, даже во дворце воспринимали болезнь как легкое недомогание. Лишь в самый последний момент, поняв, что положение чрезвычайно тяжелое, императрица предложила царственному супругу приобщиться Святых Таин.

Официальный историограф николаевского царствования Н. Г. Устрялов так описывал эту историю: «Государь начал было на первой неделе Поста говеть и с понедельника по четверток включительно изволил постоянно присутствовать при Божественной службе; но неоднократно жалуясь на слабость здоровья, выражал сомнение: в силах ли будет исполнить этот Христианский долг? Не смотря однако ж[е] на Свою слабость, ни разу в продолжение службы не садился, хотя и был к тому убеждаем протопресвитером Бажановым». Данным случаем и воспользовалась императрица, предложив Николаю исполнить христианский долг. Но император заявил, что причащаться в постели не может, надеясь принять Святые Тайны в дальнейшем. Тогда же он пригласил к себе доктора М. Мандта и заставил его сказать всю правду о собственном положении. Правда эта была неутешительна. Поняв, что вскоре смерть положит конец его страданиям, Николай позвал к себе наследника и через него вызвал духовника. Исповедался он в присутствии императрицы и цесаревича Александра Николаевича, твердым голосом прочитав молитву «Верую и исповедую». После этого простился с членами своей семьи и ближайшими царедворцами, сам отдал распоряжения относительно похорон, указал место для могилы в Петропавловском соборе. При чтении отходной молитвы государь повторял за духовником все ее слова до тех пор, пока его голос не пресекся. Затем знаками подозвав к себе протопресвитера Василия Бажанова, поцеловал наперсный крест. Вскоре после этого, сжимая руки императрицы и наследника, в двенадцать часов двадцать минут пополудни 18 февраля 1855 года Николай I скончался[91 - Устрялов Н. Русская история. СПб., 1855. Ч. 2. С. 506–509. Удивительным образом в официозной устряловской «Истории» оказались точно описаны последние дни жизни императора Николая I. Изданные спустя более чем 70 лет дневники фрейлины А. Ф. Тютчевой полностью подтвердили приведенные Н. Г. Устряловым факты (см.: Тютчева А. Ф. При Дворе двух императоров… С. 174, 178, 180–181).].

Вместе с ним окончилась целая эпоха. Начался новый период в истории российской государственности. Император Николай I заканчивал свой земной путь в убеждении, что никогда не делал зла сознательно. В духовном завещании он поблагодарил всех любивших и простил всех ненавидевших его. Перед лицом смерти он честно признавался, что был человеком со слабостями, свойственными людям, и старался исправиться в том, что знал за собою плохого. «Я умираю, – писал Николай I, – с благодарным сердцем за все благо, которым Богу угодно было на сем преходящем мире меня наградить, с пламенною любовью к нашей славной России, которой служил по крайнему моему разумению верой и правдой. Жалею, что не мог произвести того добра, которого столь искренно желал. Сын мой меня заменит. Буду молить Бога, да благословит его на тяжкое поприще, на которое вступает, и сподобит его утвердить Россию на твердом основании страха Божия, дав ей довершить внутреннее ее устройство, и отдаляя всякую опасность извне. На Тя, Господи, уповахом, да не постыдимся вовеки. Прошу всех меня любивших, молиться об успокоении души моей, которую отдаю милосердному Богу, с надеждой на Его благость и предаваясь с покорностью Его воле. Аминь»[92 - Царствование императора Николая I. Составил М. П. Романов. СПб., 1883. С. 115–116.].

Можно ли воспринимать такие слова как лицедейство? Вопрос риторический. Вера императора была глубокой и искренней. Ее он не «играл», хотя в представлении скептически настроенных современников остался прежде всего самодержавным «игроком», до конца исполнявшим свою «роль». Как насмешка звучали слова эпиграммы Ф. И. Тютчева, написанные по поводу кончины Николая I:

Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои и добрые и злые, –
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей[93 - Чулков Г. Ф. И. Тютчев и его эпиграммы // Былое. 1922. № 19. С. 76.].

Подобное отношение к Николаю I в течение долгих лет казалось непреодолимым. Исследователи, особенно в советский период, обращали большее внимание на мнения «властителей дум», писавших или говоривших о Николае, чем на историю религиозных переживаний и мотиваций самого самодержца. Указание В. С. Соловьева на то, что император стремился смотреть на жизнь с христианских позиций, что «в нем таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала, поднимавшее его над уровнем не только тогдашнего, но и теперешнего общественного сознания»[94 - Соловьев В. С. Памяти императора Николая I // Его же. Сочинения в двух томах. М., 1989. Т. II. С. 606.], обыкновенно не принималось в расчет. В искренности побуждений Николаю I отказывали, скорее предпочитая соглашаться с мнением Л. Н. Толстого, приводившего слова старого солдата о «Николае Палкине» и называвшего его царем, которого окружали подлецы, аттестуя «невежественным» и «самоуверенным» обладателем «низшей духовной силы»[95 - См.: Толстой Л. Н. Дневники. 1895–1910 гг. // Его же. Собрание сочинений. М., 1965. Т. 20. С. 171, 187–188. Записи от 3 июня 1903 года и 29 марта 1904 года и др.].

Подобные суждения, к счастью, ныне аргументированно опровергаются. Петербургский историк Л. В. Выскочков, написавший наиболее полную на сегодняшний день биографию монарха, назвал его «Эпимитеем на троне», человеком, обладавшим высокоразвитым чувством ответственности, долга[96 - См.: Выскочков Л. В. Николай I… С. 598–600 и др.]. Он верил в Бога, но также не сомневался в своем предназначении и судьбе, верил в то, что само Провидение управляет его поступками и действиями. Как оценить подобную веру? Полагаю, что только в ключе монархической государственности, служба которой была для императора Николая I смыслом и целью жизни, и которой он старался не изменить до последнего своего часа.

Очерк второй. «Православный абсолютизм»

Еще в XIX столетии было замечено, что царствование императора Николая I – время переломное: подражательный петровский период подходил к концу, пробуждалась национальная мысль. К примеру, К. Д. Кавелин особо подчеркивал развитие именно с тех, николаевских, пор самосознания, росшего и развивавшегося беспрерывно: «Искание чего-то нового, чего-то другого, соответствующего народившемуся народному чувству, стало выражаться и в искусстве, и в науке, и в правительственных мерах, и во внешних сношениях. На этой почве выросли и славянофильское, и западническое направления»[97 - См.: Кавелин К. Д. Злобы дня // Его же. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989. С. 497, 503.]. Замечание К. Д. Кавелина для нас ценно прежде всего своей констатацией – ученический период завершился, предстояло решить, как и чем жить дальше.

Иначе говоря, важно было определить социально-политические и религиозно-нравственные ориентиры Российской империи в зените ее могущества, когда русский самодержец стал, пожалуй, самым влиятельным государем Европы. Актуальность подобного определения со всей очевидностью продемонстрировала еще александровская эпоха с ее мистическими настроениями и теорией «евангельского государства»[98 - См. подр.: Вишленкова Е. А. Религиозная политика: официальный курс и «общее мнение»… Казань, 1997. С. 97–131.]. После победы над Наполеоном Александр I прекрасно осознавал, что, провозглашая приоритет общехристианских ценностей перед конфессиональными, общегосударственных – перед национальными, укрепляя идею совершенствующейся нравственности как основы новой гражданственности, он тем самым содействует интеграции населения западных территорий в состав империи, – во-первых; и получает ориентир для общественного развития страны в целом, – во-вторых (тем более, что Россия после 1812 г. «явно испытывала идеологический и политический кризис»). К тому же Александр I не желал отказываться от либерально-просветительской позиции, принятой в первые годы правления[99 - См. подр.: Вишленкова Е. А. Религиозная политика: официальный курс и «общее мнение»… Казань, 1997. С. 97, 98–99.]. В конфессионально ориентированной (православной) стране пытались укрепить «общехристианские» ценности, санкционировав, как известно, создание Библейского Общества.

Утопия рано или поздно наказывает мечтателей, так произошло и с «евангельским государством», ведь подобная химера могла рассчитывать на реальность только в случае полного успеха идеи просвещения и уж, разумеется, в рамках полной веротерпимости. «Сама проблема веротерпимости ставится на повестку дня, когда обществом востребывается активная личность, индивидуализм. Как раз эта-то особенность современного развития политической культуры и была дискредитирована в глазах верховной власти России и ряда европейских правительств в начале 1820-х г.»[100 - См. подр.: Вишленкова Е. А. Религиозная политика: официальный курс и «общее мнение»… Казань, 1997. С. 119.].

Утопическая мечта самодержца на поверку оказалась лишь мечтой – и только; «евангельское государство» не привело страну ни к конфессиональному, ни к социальному равенству. Студенческие волнения в Пруссии, последовавшие за ними террористические акты, восстание Семеновского полка в России и многое другое содействовало победе «реакционеров», видевших в просвещении главную причину социальной и политической нестабильности. Александр I вынужден был кардинально пересмотреть свои прежние взгляды и осудить все то, что ранее поддерживал и развивал. Основанное на протестантском признании «множественности истин» Министерство духовных дел и народного просвещения, во главе которого стоял личный друг императора князь А. Н. Голицын, в 1824 г. было уничтожено, масонство запрещено, последовали репрессии против Библейского Общества[101 - При этом следует иметь в виду, что Высочайший рескрипт на имя управляющего Министерством внутренних дел графа В. П. Кочубея «О уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ» последовал ещё 1 августа 1822 г. (см.: Карпачев С. Тайны масонских орденов. М., 2007. С. 49). Николай I лишь подтвердил этот рескрипт (21 апреля 1826 г.). Что касается Библейского Общества, то следует иметь в виду: доклад о необходимости его закрытия был представлен митрополитом Серафимом (Глаголевским) ещё в декабре 1824 г., решение же о его закрытии последовало 12 апреля 1826 г. (см. подр.: Пыпин А. Н. Религиозные движения при Александре I. СПб., 2000. С. 256–274 и др.).].

Таким образом, к концу своего царствования Александр I перестал рассматривать неправославные христианские конфессии и просветительские учреждения как различные пути к единой Истине. После 1824 г. государственная власть в России более не возвращалась к идее создания специального объединенного Министерства духовных дел, ибо централизация управления религиозными и церковными организациями не привела к «прививанию» в обществе буржуазных свобод, в том числе религиозной толерантности. Этот факт, думается, необходимо особо учитывать при рассуждении о «реакции» последовавшей эпохи Николая I, о своеобразной «консервации» многих важных вопросов – ad calendas graecas.

Император Николай I по существу продолжил и довел до логического завершения тот процесс формирования государственной идеологии, безусловно основанной на религиозных ценностях, который был явно намечен в последние годы жизни его брата. Противники «евангельского государства» еще при жизни Александра I в деле построения управленческого «духовного» ведомства руководствовались конфессиональным принципом, а в вопросе построения церковно-государственных отношений – укреплением союза империи с Православной Российской Церковью. Однако изменение после 1824 г. религиозной политики государства не остановило процесса усиления светской власти в церковных делах. Как замечал протоиерей Георгий Флоровский, «падение “духовного министерства” в 1824 году ‹…› нисколько не изменило общего характера церковно-государственных отношений. Фотий (архимандрит, один из лидеров «православной оппозиции», добивавшейся упразднения Министерства князя А. Н. Голицына. – С. Ф.) напрасно поторопился объявить: “Министр наш един Господь И[исус] Христос во славу Бога Отца”. Ибо “мирской человек” по-прежнему сохранял власть в Церкви». А «при обер-прокуроре С. Д. Нечаеве (1833–1836) этот процесс превращения церковного управления в некое особое “ведомство” даже и ускоряется»[102 - Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 202.]. Стоит задаться вопросом: в чем причина ускорения названного выше процесса именно в эпоху Николая I?

Для ответа на него вновь необходимо вернуться к характеристике К. Д. Кавелина. Ученый, обративший внимание на то, что николаевские годы – переходный период от «подражания» к «пробуждению», указал и на крутой поворот к старине, совершенный в николаевских законодательстве и администрации, к старине, «в которой, как тогда думалось, хранятся сокровища истинной народности, источники истинно народного духа». И это при том, что старину знали тогда очень плохо, принимая за нее всё желаемое. «Как бы то ни было, но все, в чем выражалось усилившееся предрасположение к иностранному в воспитании, в литературе, в управлении и войске, тщательно изглаживалось»[103 - Кавелин К. Д. Московские славянофилы сороковых годов // Его же. Наш умственный строй… С. 358.].

Значило ли это отказ от европейского наследства, усвоенного за более чем столетие?

Разумеется, нет.