Русская доля

Мы охотно учимся у других, любим перенимать чужой опыт. Нам удалось мирно объединить в одном государстве множество различных по образу жизни народов. Почему? Самый точный и простой ответ: наше внутреннее ощущение превосходства настолько естественно, что мы не считаем нужным доказывать его кому бы то ни было. Никогда и никого мы не замышляли переделывать «под себя»: зачем? рано или поздно все, как только поумнеют, сами захотят стать русскими. По этой же причине мы и не являемся интернационалистами, низводящими всех и всякого под один знаменатель. Мы – сверхнационалисты, миродержатели. Мы за то, чтоб комфортно было проживать бок о бок всем народам.

Мы не пользуемся плодами чужого труда… потому что обманом или силой присваивать не свое – унижать себя. Кроме того, в глубине души мы твердо уверены в том, что все наше, русское, хоть на немного, но лучше. Вспомните, например, популярную в народе сказку о Тульском Левше. И согласитесь, что как бы мы ни ахали по поводу демонстрируемых нам чудес, как бы ни восхищались чужими достижениями, все равно внутри нас сидит искреннее убеждение в том, что по большому счету мы, русские, умеем работать лучше. Что мы чище, ближе к Богу.

Испокон веков русскими называют себя представители разных антропологических типов – мы считаем это вполне естественным. Второе поколение иммигрантов, люди с нерусскими именами и фамилиями, с какой бы то ни было записью в соответствующей строке в паспорте – величает себя русскими, и мы согласно поддакиваем. Почему? Потому что для нас «русский» – это не столько национальность, сколь почетное звание. Все равно что офицерское достоинство для выпускников сержантской школы.

В середине двадцатого века стараниями умников пятой колонны было придумано словосочетание «Империя Кремля». Скажите, где еще на планете существовала империя, в которой метрополия жила бы хуже колоний?! Русские кормили и одевали, строили дороги и заводы всем этим окраинным грузинам, прибалтам и прочим присосавшимся к нам народцам и племенам. И при этом считали такой порядок вполне уместным. Почему? Потому что отдавая что-то, ты утверждаешь свое превосходство.

Брезгливость к иностранщине и пренебрежение всем чужим на Руси государственные власти с превеликим трудом начали искоренять начиная с царствования Петра Первого. Ныне что-то из былого ушло, но что-то и осталось.

Один из пережитков прошлого – наш антисемитизм. Потаенный, тихий, но, тем не менее, самый настоящий, которого мы сами стыдимся. Причина появления этого качества в общем-то понятна – своего рода ревность. Евреи вздумали объявить себя богоизбранным народом? Да как посмели!

Общая характеристика

Если одним словом, максимально точно и емко охарактеризовать нас, русских, то найдется только одно, очевидное: мы хранители. Отшлифованные в веках ценностно-ориентированные модели поведения превратили русский народ в величайшего сбережителя общечеловеческих нравственных ценностей, в миродержателя.

Хранитель? Это звучало множество раз и из разных уст. Да, звучало. Ничто не ново в подлунном мире. Но надеюсь, что после прочтения этого этюда у вас появились какие-то иные, чем ранее, смысловые нюансы давно известного слова.

Настала пора перейти к этюдам по истории возникновения и жизни русского народа и государства, то есть в область, относимую к сумеречной зоне гуманитарных наук, где господствуют глубокомысленные мнения и глубокомысленные, но опять-таки голословные возражения.

Вспоминаются колкие слова одного умного человека, что главная цель неестественных наук – обеспечить преемственность поколений своих функционеров. То есть вырастить учеников и последователей, защитить их диссертациями и званиями, добиться уважительного отношения к ним со стороны ненаучной общественности. Истина отодвигается на второй план. Тем более что сложность и слабоструктурированность исследовательской области не позволяют найти надежные точки опоры. Молодая поросль, почтительно склоняясь перед авторитетом учителей, повторяет гениальные их озарения и досадные заблуждения. Если и поправляет в чем – так самую малость, чтоб не обидеть. Настоящий гуманитарий искренне убежден, что для доказательства любого утверждения достаточно привести побольше ссылок, сопроводив их более-менее связным набором слов. Чем больше известных людей думало именно так, а не иначе, чем больше и красивее сказано – тем убедительнее звучит. А коли убедительно, то правильно. Рационально мыслящий человек, почувствовав эту несуразицу, закипает как чайник.

Поэтому не лишним будет специальный этюд о методологии истории.

Истории и история

Слово «история» омонимично. Много значений может быть вложено в него, и не всегда понятно, в каком именно смысле оно использовалось.

Что такое история

Жизнь народов в цепи следующих друг за другом событий – это собственно то, к чему подходит название настоящая история.

Вторая история – это история-рассказ. Зарождалась она в виде устных преданий, передаваемых из поколения в поколение. Затем переросла в направление художественной литературы, в котором описывались прошедшие события, то есть настоящая история.

Появившиеся письменные источники можно было изучать, поэтому появилась третья история – одно из гуманитарных направлений науки. История-наука начала обрабатывать письменные источники, под которыми подразумевались не только и не столько литературные произведения давно умерших авторов, сколько всевозможные древние деловые записи, эпитафии и школьные упражнения, надписи на стенах домов, памятниках и изделиях искусства и так далее.

Первоначально историки-ученые лишь переписывали источники языком, понятным себе и своим современникам. Однако источники разных стран и народов сообщали об одних и тех же событиях по-разному. Не совпадали и оценки произошедшего. Выход из затруднительного положения был найден гениальный: из одних источников стали вырезать цитаты и приклеивать их к выдержкам из других. Соответствующий период науки-истории получил название история ножниц и клея.

В те прекрасные времена у каждого народа была своя история, никому не было обидно. В одних и тех же сражениях побеждали сразу все участвующие в них стороны. Одни и те же изобретения придумывались одновременно во множестве мест. Историки разных стран разводили руками: ничего, мол, не поделать – таковы наши источники.

По мере углубления контактов между народами терпеть подобную несуразицу стало невозможно. К тому ж затруднительно было вести психологическую обработку явных и потенциальных врагов. Поэтому в широкую практику вошло уничтожение, утаивание или подчистка неугодных источников. А правильные, то есть не противоречащие требуемой идеологической линии источники стали сравнивать между собой якобы для того, чтобы отыскивать зерно истины. Были разработаны довольно сложные методы исследования, в том числе так называемый content-анализ, что вроде бы позволило не переписывать источники, а раскрывать суть реально происходивших событий. Соответствующую науку стали называть сопоставительной историей.

Все бы ничего, но сопоставительная история не объясняла, почему происходили одни события, а не другие. Смысл исторических перемен оставался неясным. Объяснить же, почему жизнь народов изменялась именно так, как изменялась, а не иначе, оказалось нелегко. Кто не хотел верить в предлагаемое объяснение, тот всегда мог найти убедительные возражения.

Дело в том, что причинно-следственные связи не лежат на поверхности. Одно и то же событие имеет, как правило, несколько возможных причин, и не понятно, какая из них сыграла роль детонатора. Поэтому настоящую историю стали излагать с определенной точки зрения. Тенденциозно. Выделяя какие-то частные факторы. Данное течение научной мысли можно назвать концептуальной историей.

Одни принимали во внимание только личностные характеристики исторических персонажей. Другие вводили, например, понятие «цивилизация» и описывали, как возникали и гибли прежние «цивилизации» – шумерская, египетская, инкская и так далее. Нам, русским, пожившим в Советском Союзе, в свое время плешь проели политико-экономическими формациями: взяли за отправную точку способ организации хозяйства, ввели понятие общественных классов – и принялись всю настоящую историю рассматривать с классовых позиций. В какой-то степени, вероятно, в пику воинствующему официозу Лев Гумилев стал объяснять основные исторические события с точки зрения рождения, становления и дряхления этносов.

Как обобщение концептуальной истории возникла философия истории, наиболее интересные направления которой связаны с именами Шпенглера, Марка Блока и Коллингвуда.

В последнее время ученые-историки пытаются дополнить свой инструментарий методами других наук. Используют данные археологии, лингвистики и прочих сфер человеческой деятельности, в которых добывается та или иная информация о прошлом. В частности, эксплуатируют физиков и биологов, придумавших хитрые способы установления возраста предметов. К сожалению, существующим дополнительным источникам свойственна досадная неопределенность.

О точности

О погрешностях радиоуглеродного метода датировки органики написано довольно много, о неточности биологических и геологических методов – тоже. Поэтому здесь посеем сомнения в достоверность результатов лингвистики, претендующей на правильную реконструкцию истории народов через понимание, как развивались и разделялись языки различных этносов.

У исторической лингвистики свои, довольно сложные методы структурного анализа, описывать которые в художественном произведении неуместно. Чтобы дать первичное представление, как работает эта наука, ограничимся следующим примером.

Пусть выдвигается гипотеза, что давным-давно все славяне разговаривали на одном, общеславянском языке. Собираются в кучу современные славянские словари, выискиваются одинаковые слова и на их базе воссоздается единый праязык. То есть тот язык, который в свое время был якобы понятен каждому, кого ныне принято относить к славянам. Анализируется полученное множество общеславянских слов и на основании того, что среди них встречаются похожие названия сельскохозяйственных орудий и хлебных злаков, делается вывод, что славяне освоили хлебопашество еще до разделения на разные этносы. А по степени отличий одного языка от другого заключается, когда именно разошлись пути их носителей, в какую эпоху они перестали между собой тесно контактировать.

Примерно аналогичным образом поступают и в других, более сложных случаях.

Родственные языки в лингвистике принято относить к одной группе. Говорят, например, что славянскую группу языков составляют русский, болгарский, украинский, чешский, белорусский, польский и так далее. Далее вводится понятие языковой семьи, в которую объединяются несколько близких групп языков. Семьи соединяются в языковые стволы, стволы – в филы. Более общей языковой общности мне не известно, но это еще ничего не значит. Возможно, кто-то еще что-нибудь придумал в последнее время – научная мысль стремительнее броска змеи, за ней уследишь.

Наиболее известна индоевропейская языковая семья, к которой относят группы славянских, германских, романских, кельтских и индоарийских языков, на которых разговаривают некоторые граждане Индии, Бангладеш, Пакистана и Афганистана. А также греческий, армянский, иранский, албанский и литовский языки… Огромное количество людей на значительной территории. А если еще учесть, что по-английски, по-испански и португальски разговаривают во всей Америке – конечно, за исключением самых отсталых индейцев, – а также вспомнить, что Австралия и Новая Зеландия тоже англоговорящие страны… а французский язык признан государственным в Полинезии и некоторых странах Африки… В общем, подавляющее большинство наших современников так или иначе пользуют один из языков индоевропейской семьи.

Широко известна также афразийская, или семито-хамитская языковая семья. К ней относятся следующие группы языков: семитская, берберская, кушитская, чадская, эфиопская и кое-что еще.

При общепринятой классификации оказывается, что в многоязычной Европе всего три семьи языков: индоевропейская и уральская или угро-финская, к которой, в частности, относятся такие языки как финский, эстонский и венгерский; третьей языковой семьей Европы отдельные, но не все ученые считают кавказскую, включающую язык жителей Пиренеев, басков.

Во всей Евразии с ее многомиллиардным населением, вечной мерзлотой и влажными тропиками, глубокими впадинами и высоченными горами, насчитывают до 20 языковых семей.

Вроде бы обозримое поле деятельности. Садись и изучай, реконструируй историю народов по различиям и схожести языков.

Однако не так давно выяснилось, что в несопоставимой по размеру и населению Новой Гвинее в ходу одна пятая всех языков мира. Причем количество самостоятельных языковых семей, по оценкам отдельных авторитетных лингвистов, превышает двести двадцать! Причем эти семьи могут быть объединены в сто четыре ствола, которые в свою очередь разумно соотнести с девятнадцатью филами! Как могло случиться подобное, членораздельно никто не может объяснить. Поэтому, естественно, поступают как обычно: не обращают на данный казус внимания.

Не смотришь на безобразие – вроде бы и нет его. Но осадок, тем не менее, остается. Подрывается вера в достоверность выводов структурной лингвистики, так как ее методы, оказывается, не универсальны. Пасуют, в частности, перед многоязычием Новой Гвинеи. И кажется правдоподобным общий настрой на то, что сохранившимся письменным свидетельствам доверия все же больше, чем другим источникам наших знаний о прошлых событиях.

Таким образом, можно заключить, что поскольку древнейшим письменным памятникам около шести тысяч лет, история-наука и история-рассказ охватывают только шеститысячный период обитания человека на планете. Что было раньше – одни потемки и ненаучные догадки.

Историческая методология системного аналитика

Как гуманитарии излагают историю, можно прочитать в сотнях и тысячах изданий. При написании исторических этюдов этой книги я решился поступить иначе: все, что касается настоящей истории, представлять от лица системного аналитика.

Алгоритм рассуждений, «внутренняя кухня» принимался следующим.

Для выбранной темы и заданного исторического периода изыскивались всевозможные факты, известные и предполагаемые, достоверные и спорные, очевидные и вздорные, – в общем, все, до которых удавалось докопаться. Так делалось до тех пор, пока не возникало некоего целостного образа, на основе которого можно было создавать текст. При литературной отработке оного большинство фактов-кирпичиков, естественно, отбрасывалось дабы не засорять внимание читателя излишними подробностями.

Конечно, при одном и том же наборе фактов, не говоря уже о том, что разным может сам исходный перечень раскопанных сведений, возникающий целостный образ может быть различным. Зря не будут говорить: сколько людей – столько и мнений. Но главная проблема обусловлена не этим. Небольшие отличия в эмерджентных свойствах конструируемого целого, как показывает практика, несущественны. Основные трудности определяются существенной неполнотой данных, недостатком исторических и археологических сведений. Ну и, само собой разумеется, необходимостью соединения противоречивых фактов, преодоления устоявшихся субъективных представлений и стереотипов.

Поясним сказанное.

Вначале – о субъективных образах, затрудняющих восприятие истории.

Каким, например, нам представляется североамериканский индеец? Полуодетый красавец на прекрасном коне, вооруженный двумя-тремя томагавками и луком со стрелами, а то и ружьем, не так ли? В этом убеждали нас и многочисленные романы, читанные в глубоком детстве, и фильмы, особенно – с незабвенным Гойко Митичем. Однако до встречи с европейцами аборигены запада Северной Америки не знали железа, а последние лошади в их краях вымерли более десяти тысяч лет назад. Первые железные изделия в Северную Америку завезли голландцы, они же распродали местному населению миллионы топориков. В самой Голландии металлургической промышленности не было. Откуда железо? Кто еще не догадался, тем поясню: да с нашего Урала, конечно, демидовское. Как и наконечники для стрел, ножи, железные элементы конской сбруи и прочее. На истории появления в Америке лошадей и возникновения огромных стад диких мустангов уже не буду останавливаться. Спрошу лишь: не поблек ли ваш образ гордого обитателя прерий?

Примерно с одиннадцатого века влияние католической церкви в Европе было сильно как никогда. Сексуальные отношения вне брака, «для удовольствия» христианством осуждаются, и нас пытаются убедить в том, что общественная мораль в те времена торжествовала. Но так ли это на самом деле? Поднимите сохранившиеся статистические данные. Что мы видим? В некоторых городах Италии чуть ли не половина взрослых мужчин жила в гражданском браке, то есть напрямую нарушала церковные указания. Количество незаконнорожденных детей было столь велико, что повсюду принимались специальные законы, регулирующие их статусное положение в обществе. Расцвела преступность всех видов и сортов на почве нарушений навязываемого народу воздержания – вспомните хотя бы Маргариту из гетевского «Фауста». Вывод очевиден: церковная нетерпимость и соответствующие государственные уложения не повышали, а разлагали общественную мораль.

Причины нарушения церковных запретов в общем-то понятны: в те суровые годы для рядового городского жителя содержать дом с «законной» женой было не по карману. А любви и ласки, простого человеческого тепла хотелось всем. Вот и происходило то, что происходило. Такова человеческая природа, и с ней не поспоришь. Себе дороже выйдет.