Dichtung und Wildheit. Комментарий к стихотворениям 1963–1990 гг.

И даже будет.

Ладно, пусть это будет.

Но…

Что но?

Но несправедливости нет.

Есть только выбор.

Выбор между тем, что ты примешь, – и тем, что ты не примешь.

Что ты примешь безусловно, что – сильно подумав, и что не примешь ни за какие деньги.

Что ты допустишь с собой сделать и чего ты не допустишь никогда.

Можно отказаться выполнить приказ.

Можно пойти на губу.

Можно начать жаловаться по инстанциям.

Но есть во всём этом что-то нечистое.

Не чистое это сопротивление.

Не твоё.

А с помощью других, – обстоятельств и людей.

Вот в этом казарменном сортире, который «поддраивают» сейчас руки моего тела, в том, что драют они его молча, в том, что моё «я» не лезет ни к кому из окружающего меня вовка с унизительными и заискивающими вопросами, просьбами, намёками, в этом гораздо больше чистоты.

Есть только выбор, чистый выбор, и то, что ты берёшь на себя, когда его делаешь.

В том, чтобы вслух, словами русского языка не говорить вовку «нет», но всем своим существом подчеркивать, что ты это «нет» самим собой воплощаешь, сам в себе осуществляешь, – вот в этом будет заключаться сегодня «нет» моего «я».

«Да» и «нет» не говорить…

Помру так помру.

Зато чисто, хотя, может быть, и в сортире.

Так учит нас великий Камю.

Потом, в другой жизни, читал я «Антигону» Жана Ануя, которую он написал в 1943 году, так эта девчонка там говорит своему вовку, т. е. фиванскому царю Креону: «Я здесь для того, чтобы ответить вам “нет” – и умереть», а меня этому научил мой старший сержант.

Мне предстоит серьёзная работа над собой. Такая серьёзная, что, возможно, она изменит меня навсегда. Как же хотел бы ты возродиться, не обратившись сперва в тряпку, пропитанную чужой мочой?

Смотрю на свои руки.

Это не мои руки.

Меня в них нет.

Так думает насилуемая женщина о своём теле.

Меня в нём нет.

Моё «я» – это не моё тело.

Тело, конечно, может болеть.

Но то, что болит, – болит снаружи, то, что омерзительно, – омерзительно снаружи, вся эта ежедневная, ежечасная гнусь, она снаружи.

Главное, чтобы боль не коснулась того, что внутри, того, что скрыто, не знаю, как это называется, душа, дух, воля?

Того, что является моим подлинным «я».

Того, что находится за кожей, что спрятано даже и от меня самого.

Но «я», это моё «я», оно-то знает, что оно есть.

Оно есть во мне, это «я».

Оно моё, только моё и моим останется.

Ничто его не размоет, ни кровь, ни моча, ни водка.

Потом, в другой жизни, в эпоху божественного мрака, который мягко именовался застоем, один знакомый сказал мне скорбно: «жизнь меня размывает»; жизнь размыла его настолько, что он позволил славным ребятам из железных ворот ГПУ завербовать себя и стал натужно стучать, полностью осознавая, что жизнь размывает его, что поделаешь, да? Так вот, в том казарменном санузле, в том, как бы сказал брухо Хуан, месте-без-жалости, – хотя, конечно, какое оно там было место-без-жалости в сравнении с той Пальмирой-на-Обводном-канале, где мы со-существовали потом с моим постукивающим знакомцем, – я почувствовал, что жизнь меня не размоет извне, и не потому, что будет такой доброй, а потому что внутри себя я не буду её бояться. Этому научил меня мой старший сержант. Мой персональный вовк.

Здесь и сейчас, вооружившись революционной теорией первичности сознания и вторичности окружающего его небытия, приступаю к работе над восемью очками.

Собираю в тряпочку невысохшую мочу, сдираю песком и проволокой засохшие экскременты, драю, чищу, мою, – и ничего не чувствую.

Добиваюсь своего – моё «я» ничего не чувствует.

Моего внутреннего человека всё это не касается, не затрагивает и не только не пачкает, но наоборот, каким-то странным образом даже очищает.

Понимаю, почему очищает, – потому что в меня входит сила, в меня входит власть над обстоятельствами, власть духа над материей.

Не могу сказать, что тогда, в ноябре 1966 г., моё «я» именно в таких словах понимает всё, что происходит с ним, но чувства, ощущения, интуиции говорят ему, что моё «я» одержит победу – над вовком ли, над собой, не знаю, но одержит. Так наивно и глупо размышляет моё «я» в свои 19 лет.

С очками заканчиваю, ни разу не подавившись и не блеванув, к шести утра.

До подъёма остаётся час.

Долго мою руки холодной водой.