Русские апостолы. роман

– Ой, не знаю, – слышится писк женушки.

– Прекрасно, – говорит врач. – У них он сгниет заживо.

– Нет!

– Вот и пусть остается где есть.

И доктор оказывается совершенно прав: уже не следующий день чувствую себя вполне сносно.

С утра пораньше заходит Сережа. Слава Богу, хоть у него вид энергичный, бодрый. Показываю ему бутылочку с афонским елеем. Даже откупориваю пробочку, чтобы он обонял чудесный аромат.

– Вот, – говорю, – самый лучший. Понюхай! Пахнет цветущей сиренью, а?

Сережа вежливо подносит нос к бутылочке и нюхает.

– Чудесно пахнет, – соглашается он.

– Еще бы!.. Заранее припас. Здоровье совсем плохое. Чтобы, по традиции, в гробу полили…

– Что ты, что ты! – поспешно вскрикивает он.

– Но теперь, – продолжаю я, – скорее всего, зря приготовил…

– Ну конечно! Ты скоро поправишься!

Нет, только хуже. Теперь и дышу, как через войлок. А моя тяжелая, «основоположническая» борода начинает душить. В конце концов приходится с ней расстаться. Женушка обстригает и выбривает меня. Теперь я полностью выскоблен, словно старый таз. Весь в ссадинах, помазанных йодом. И на день-другой действительно становится легче. Потом… еще хуже.

Утром являются трое каких-то уполномоченных. Снова слышу запах хлорки. Как во сне. И правда: не сплю ли?.. Женушка с маменькой как на грех отправились на рынок.

– Здравствуйте, – говорю пришедшим, а они, не обращая на меня внимания, перерывают все вверх дном. И к беседе явно не расположены.

За два часа покидали в мешки всё, что было бумажного в доме: книжки, письма, дневники, рукописи, стихи… А заодно прихватили и бутылочку с елеем, которую я давеча показывал Сереже… Не знаю, что и думать. Ужас. Зачем, почему? И исчезают до того, как женушка с маменькой возвращаются. Слышу, как отъезжает машина. Ну, хоть не арестовали…

Вбегают перепуганные женщины.

– Что случилось? Воры залезли?

– Ну да, можно сказать. Как бы не вернулись…

Спустя три дня приходит НКВД. Слышу, как в прихожей разговаривают с женушкой.

– Все дома?

– Да.

– Хорошо. Мы его забираем…

Входят ко мне. А я пластом лежу на постели. В одной ночной рубашке.

– Мы вас забираем, – объявляют мне.

– Что ж, – говорю, – повинуюсь властям.

Женушка спешит к шкафу, чтобы достать мой единственный костюм.

– Не надо. Ни к чему, – говорит человек. – Там ни к чему.

– Коляска не войдет в машину, – говорит другой.

– Ну и не надо. Возьмет его прямо так. Тащите носилки! – Первый нагибается ко мне и тихо просит: – Вы, пожалуйста, скажите, как вас поднимать, чтобы аккуратно…

– Да очень просто, – говорю. – Сцепите руки в замок. Вот так. И просуньте мне подмышки. А другой пусть придерживает ноги.

Они осторожно поднимают меня, но боль такая, что я морщусь и не могу сдержать кашель.

– Изверги! К чему такая спешка! – тоненько возмущается женушка. – Что вы делаете с больным человеком!

Маменька только тихо плачет.

Меня укладывают на носилки. Я даже успеваю произнести молитву.

– Не ждите меня назад, мои дорогие! И не печальтесь. Просто молитесь за меня. Не плачьте и не ищите меня… Милая, – говорю я, переводя взгляд на женушку, – принеси мне, пожалуйста, мою малиновую шапочку. Правда, я не очень-то люблю красный цвет, но пусть она будет со мной. Так спокойнее…

Нахлобучиваю шапочку на свою большую, словно бадья, бритую голову, и меня пыхтя выносят.

В тюрьме меня кладут прямо на пол – и лицом к стене. Чтобы я не мог никого видеть. В камере еще несколько человек, но всем им строжайше воспрещено со мной говорить. Воспрещено и мне.

Ни допроса, ни следствия. Ничего вообще. Никто не приходит со мной поговорить. Так и лежу, лежу лицом к стене… Стена кирпичная, грязная. Но, принюхавшись, я чувствую слабый, почти неуловимый, свежий аромат сирени. А может, только кажется.

Кто-то сказал, что внутренний двор обильно пропитан хлоркой. Кто-то спросил, как кончать калеку: застрелить или заколоть штыком? Перед тем как столкнуть в яму, в которой плескается черная грязь… Хлорка пахнет свежей сиренью… Мне снится чудеснейший сон, Господи!..

Между тем моему другу Сереже, спящему у себя дома в своей постели, снится нечто удивительно похожее. Вот он бредет по колено в черной и густой болотной грязи. Вдруг ноги у него проваливаются, и его начинает засасывать. Вздрагивая от ужаса, словно от сильного удара, беспомощно оглядывается. Какая же темень и мгла!.. Но вот что-то виднеется. Совсем близко. Он видит грузного, неуклюжего человека со странной шапочкой, нахлобученной на большую голову. Она-то и алеет из кромешного мрака. Я говорю ему:

– Видишь, я могу ходить! Так же и ты…

5

В полдень солнце палит отчаянно. Среди иссушенных полей редко встретишь даже одинокого путника, а тут целая толпа – люди собрались в одно и то же время, в одном и том же месте. Ну да, ну да, я знал, где их нужно искать.

Пробегаю взглядом по сильно обмелевшей, извилистой речушке, и вот, вижу, по колено в поблескивающей на солнце воде, стоит друг детства. Как раньше.

Теперь то тут, то там разносится молва, что, может, он и есть Мессия. Почему бы нет? Очень может быть. Словно сквозь пыльную дымку, мне припоминается наше детство. Оно было полным-полно разных чудес. Стоило, например, чего-то пожелать, и это вдруг исполнялось, словно по волшебству. Как та грязная, мутная вода в ручье, ставшая в одно мгновение хрустально прозрачной. В ней резвились золотые рыбки. Или чудесный маленький мир, возникший посреди игрушечной запруды. Столько всего. Я знаю, друг, как и я, конечно, помнит всё это. Вот только теперь мне трудно сказать, какие чудеса действительно происходили, а какие увидены во сне или только плод фантазии. Интересно, как ему запомнилось это?

Как бы там ни было, я нисколько не прочь креститься у него – по примеру других. Для этого я и пришел сюда.

Но он не замечает меня: слишком занят. Вокруг него много народа народа. Как мне говорили, ему буквально не дают прохода, это ничуть не преувеличено. Облепили со всех сторон. Он крестит водой. Другие крестят огнем, тоже хорошо. Каждый может подойти к нему и креститься и очиститься.

Я вздрагиваю. Вдруг узнаю пожилого человека, который в эту минуту совершает омовения. Когда я был маленьким, у него было прозвище Красноглазый. В наших местах он ревностно наблюдал, чтобы все правила и законы исполнялись в точности. Причем исключительно по собственному почину. Нас, малышей, стращали его именем, когда мы шалили в постели и не хотели спать. Даже если то, что рассказывали о нем, было вымыслом, от этих рассказов всё равно бегали мурашки.