Шмакодявка

– Не знаю даже, как и объяснить.

– А ты попробуй.

– Ну вот, например, нравится мне женщина, а даже просто подойти поговорить, смелости не хватает. А, если всё-таки и подойду, то несу такую чушь, что за себя стыдно.

– Так есть кто-то на примете или нет?

– Да есть одна. Ты её, наверное, знаешь. Татьяна.

– Это какая же Татьяна? – оживился Петрович.

– На въезде в наше товарищество домик у них. С мамой вдвоём живут.

– Светланой Павловной?

– Ну да.

– Так за чем же дело стало? Хорошие женщины, – одобрил старик.

– Не знаю, Петрович. У них с Васькой Котовым вроде какие–то симпатии.

– С чего ты это взял?

– Как с чего? Как не увижу их вместе, так о чём-то вечно разговаривают, смеются.

А встретит его, так обязательно улыбнётся.

– И это всё? – удивлённо спросил Петрович.

– А мало? – нервно отреагировал Виктор. – Мне-то, сколько знакомы, раза два всего и улыбнулась.

– Это ни о чём не говорит, Витя. Однако, если ты всё-таки прав, то и у нас найдётся средство, как завоевать её сердце.

– Это как же?

– Всё в жизни просто, Витя, – начал своё наставление Петрович. – Сам понимаешь, что не с нас с тобой жизнь началась. И до нас жили люди. И до нас была неразделённая любовь. Надо просто обратиться к народному опыту.

– Это к какому же интересно?

– Надо тебе, Витя, вшей завести, – совершенно серьёзно сказал Петрович.

– Чего? – удивлённо, и даже несколько обиженно спросил Виктор.

– Вшей, – подтвердил Петрович. – Я тут недавно узнал, что в средние века в так обожаемой некоторыми нашими гражданами Европе рыцари не только бились на турнирах и отправлялись в военные походы совершать подвиги ради дамы сердца, но и использовали другие более изощрённые методы.

– Ты, Петрович, давай-ка, не темни. Если есть, что посоветовать, так советуй. А всякую чепуху мне рассказывать не надо.

– И совсем не чепуху. Всё совершенно серьёзно. Весь секрет в том, что они раньше совсем не мылись. Считали тамошние доктора, что мыться – вредно для здоровья. Что, мол, поры тела открываются и впускают в себя всякую заразу, от которой человек может заболеть и даже умереть. Оно так и было. Мылись и болели. Но болели они потому, что мылись все в одной и той же воде по причине её дефицита, начиная от кухарки и заканчивая королём. Поэтому со вшами у них, сам понимаешь, никаких проблем не было.

– А причём здесь всё-таки вши?

– Это ещё интересней. Какой-нибудь знатный кавалер, видя, что его ухаживания не оказывают на даму сердца нужного воздействия, находил среди своих вшей предпочтительно самую большую и напившуюся его крови, и незаметно пересаживал её на даму сердца, считая, что, когда его посланница приступит трапезничать его возлюбленной, то их кровь смешается, и тогда уж её сердце будет обязательно покорено. Вот так, Витя. Завёл вшей, пересадил на зазнобу и она твоя.

– Петрович! Я ж серьёзно, а ты… – укоризненно сказал Виктор, махнув рукой.

– Да куда уж серьёзней? – лукаво улыбнулся старик.

– Хватит, Петрович! Сейчас Европу костерить начнёшь. Ты же знаешь, как я не люблю все эти разговоры.

– Ну, хватит, так хватит, – согласился Петрович.

– Ты бы лучше рассказал, чем дело с козлом закончилось.

– С козлом-то? Да чем? Известно, чем – тюрьмой. Дали мне полтора года и отправили лес валить. Толком я этот срок и не запомнил. Так уставал, что, будто в тумане всё пролетело. Да и сидел я всего год. А там по УДО и выпустили. Но, сам знаешь, пришла беда, отворяй ворота. Мама у меня и так больная была, а как со мной всё это случилось, так и совсем заболела. Очень хотела дождаться меня из тюрьмы. Дождалась. Две недели мы с ней порадовались, и умерла мама. Тихо умерла. Незаметно. Так, чтобы никому не доставить неудобства. Как жила, так и умерла. Добрая была у меня мама. Только что я тогда понимал? Только о себе и думал. Д-а-а… – протянул Петрович, – вернуть бы всё назад, дак я бы с неё пылинки сдувал.

Задумался, понурив голову. Через какое-то время очнулся от своих мыслей, глаза его озорно блеснули, и он продолжил:

– После похорон, когда копался в маминых документах, обнаружил сберкнижку на три тысячи рублей. В те времена, Витя, три тысячи были огромные деньги. Только что начали выпускать первые «Жигули», так машина четыре стоила. Но, чтобы в наследство вступить, надо было подождать какое-то время. Не помню уж сколько, но не очень долго. Но, только и это время надо было как-то прожить, что-то есть, пить, а денег не было совсем. Тут мне дядя Дима помог. Устроил в бригаду к шабашникам, коровник в колхозе строить. Проработал я у них всё лето. Тяжело, конечно, было. Минимум по двенадцать часов в день работали, но мне это на пользу пошло. Очухался я от свалившихся на меня несчастий. Хоть и не совсем, но всё-таки жизнь не казалась уже такой беспросветно несправедливой и жестокой. Заработали около восьмисот рублей на брата. Деньги есть, а что делать дальше и не знаю. Не привык к одиночеству.

Здесь опять дядя Дима подсобил. Помог вернуться в механосборочный. А поначалу брать-то на работу не хотели. Уголовников, мол, у нас тут не хватало. Но, слава Богу, сверху поднадавили и всё устроилось. Так и началась моя взрослая одинокая жизнь. Мыслей жениться не было совсем. Не знаю уж почему, но, даже и в голову не приходило, чтобы завести семью. Молод, наверное, ещё был. Но, мысли мыслями, а как скрасить одиночество после работы, не очень себе представлял. С девушками у меня, кстати говоря, тоже не очень складывалось. Решил я тогда купить себе собаку. С детства об овчарке мечтал. Ну, что ж. Решил и купил. Так и зажили мы вдвоём. Через какое-то время разрешили пользоваться маминым вкладом. Дядя Дима, кстати говоря, был не только заядлым рыбаком, но и охоту не забывал, и по его совету купил я хорошее охотничье ружьё. Так жизнь и стала приобретать какую-то стабильность. Появились какие-то обязательные ежедневные обязанности, но все они в основном были связаны с Шариком. Имя я ему дал вроде бы не очень подходящее для овчарки, но мне оно нравилось. Утром до работы выходил с ним на прогулку. После работы тоже. Так что скучать времени не оставалось. Гуляли мы вечером подолгу. Приходили уставшие и голодные. Ужинали вместе и спать. Однажды, после затянувшихся дождей, пошли мы с Шариком на очередную прогулку. С неделю не гуляли. Кругом всё сыро, на дорогах лужи, что озёра, но собаке, известное дело, всё нипочём. Убежал Шарик, по кустам шныряет, да запропастился где-то, а я иду себе по обычному нашему маршруту. Знаю, что он где-то рядом, потому и не беспокоюсь. Подхожу к нашему парку культуры и отдыха. Посреди улицы – огромная лужа. Места, чтобы пройти дальше, почти нет. Только узкая тропинка вдоль парковой ограды. На той стороне лужи, пытаясь определиться с дальнейшим маршрутом, стоит, покачиваясь, совершенно пьяный мужик.

Пойти по тропинке я, само собой, не решился, так как предугадать его дальнейшие действия было невозможно. Я остановился и позвал Шурика, решив, что пора возвращаться домой, так как эта встреча почему-то внушала опасение. Шарик не появлялся. Я позвал ещё громче. Мужик осознал моё присутствие и уставился на меня совершенно пустым взглядом. Проблески сознания, явственно появлявшиеся в его глазах, почему-то напомнили мне азбуку Морзе с терпящего бедствие корабля. Я, предвидя неминуемое столкновение, ещё раз позвал Шарика. Мужик, всё также пристально и бессмысленно глядя на меня, вдруг встрепенулся и неожиданно произнёс:

– Клава! Как ты могла?.... Меня?.... Променять на какого-то Шурика? – покачиваясь, икая, и не очень членораздельно прокричал мужик. Я от неожиданности оторопел и, наверно, также бессмысленно посмотрел на него.

– Молчишь? – вопросил мужик. Его глаза стали наполняться слезами, а лицо покраснело, становясь бордовым от наполняющей его ярости. Он сжал кулаки, прижал подбородок к груди и, заорав «изменщица», бросился на меня. Сделав несколько неуверенных шагов, поскользнулся и кулем свалился на землю, упав лицом прямо в лужу. Не осознавая происходящего, стал барахтаться в луже, взывая на помощь:

– Тону! – кричал мужик, приподнимая голову над поверхностью лужи. – Помогите!

Появившийся как из–под земли Шарик схватил мужика за куртку и рывком вытащил на сухое место, однако это не остановило терпящего бедствие, и он продолжал всё также взывать о помощи.

– Где тебя носило? – с упрёком обратился я к Шарику. Тот укоризненно посмотрел на меня и, вильнув хвостом, повернул к дому.

Вечером ко мне зашёл дядя Дима, которому я и рассказал эту историю. Да, по правде говоря, лучше бы и не рассказывал. Он, конечно же, поделился ею с близнецами, и довольно продолжительное время они называли меня то «Клавой», то «изменщицей».

Через какое-то время пригласил меня дядя Дима на охоту на уток. С близнецами, конечно. Выехали с утра пораньше. Остановились недалеко от озёр, выпустили Шарика, которого я после той самой памятной встречи стал называть Шуриком, взяли ружья и пошли. Идём, разговариваем, смеёмся во весь голос. До скрадка ещё далеко, так что не стесняемся, а Шарик по камышам шныряет. То вперёд забежит, то вернётся. Идём, значит, веселимся. Вдруг слышим голос:

– Да тише вы! Разорались тут! Всех уток распугаете!

Вздрогнули мы от неожиданности. Видим, Шарик из камышей выходит и укоризненно смотрит на нас. Остановились, притихли, а Шарик хвостом махнул, развернулся и опять в камыши. Понял я, что за собой вроде как зовёт. Пошли мы за ним, а там…. стая. Уток шестьдесят прямо у берега плавает. Тут уж мы не растерялись. С трёх стволов, дуплетом, как шарахнули. Больше десятка сразу положили. Охота в тот раз, в общем, удалась на славу. Не думал я тогда, что овчарка может на охоте пригодиться, но Шарик убедил меня в обратном.

Так и потекла моя жизнь. Отошёл я от всего случившегося со мной. Оттаял, в общем. С утра на прогулку с Шуриком, потом на работу, а после работы вечерний моцион.

Как–то гуляли мы с Шуриком вечером. Припозднились что-то. Решил я домой возвращаться. Иду, размышляю о всякой всячине и вдруг, как из-под земли, предо мной два парня объявились. Чуть носом к носу не столкнулись. Руки в карманах. В глазах – угроза. Понял я, что ничего хорошего мне эта встреча не принесёт. Стало страшно, но в таких случаях поддаваться страху – последнее дело.

– Здорово, – говорит один из них. Видно заводила.

– Здоровее видали, – нагло отвечаю я, а у самого в голове одна мысль: «Где этого придурка опять носит? Пока все кусты не оросит, никак не успокоится». Но делать-то нечего. Смотрю на парней снизу вверх. Они оба на голову меня выше. Оторопели они сначала, а потом заводила, усмехнувшись, говорит: