Властелин. Книга 3. Император Европы

– Молчать, если ты ничего не понимаешь!

– Я могу и замолчать, ваше величество, но я сам видел, как новобранцы погибали в первом штыковом бою. Штыковому бою они не обучены, зато шагистике обучены.

– Шагистике?!! – чуть не в истерике закричал император, – ты называешь строевой шаг «шагистикой» ?! К своему полку, марш!!! И чтобы на глаза не появлялся, пока строевой шаг, как у моей гвардии будет!

Цесаревич Константин демонстративно щелкнул каблуками, изобразил уставной поклон головой, сделал один строевой шаг к двери и покинул балкон.

– Шут! – для оставшихся сыновей высказался царь, – вот во что превратил Суворов мою армию всего за год! Того вы не поймете, что армия есть лицо государства. Не будет дисциплины в армии, и в государстве расхлябанность процветать будет. А что лучше всего дисциплинирует армию? Строевой шаг!

Сыновья не посмели возразить отцу и императору.

***

Перед самым отъездом в столицу Александр Васильевич получил письмо от Ростопчина. В нем старый товарищ расписывал, с какими почестями будет встречен герой Италийского и Альпийского похода генералиссимус Суворов. Столица встретит главнокомандующего колокольным звоном. Пешие и конные полки буду выстроены вдоль всей дороги до самого Зимнего дворца. Не преклоняя колен, полководец поднимется на парадное крыльцо, где император его встретит и обнимет. Это неслыханная честь, ибо ритуал сей предназначен исключительно для царственных особ.

Александр Васильевич улыбался, читая письмо. Наконец-то его заслуги оценили. Теперь можно постепенно и аккуратно приучать императора к мысли о превосходстве русской модели армии над прусской. Впервые за два месяца болезни Суворов почувствовал облегчение. Да и гнойники, благодаря примочкам царского доктора, затянулись. Пора собираться в дорогу.

В конце марта русская тройка лошадей, запряженная в крытую санную повозку, выехала из Кобрина в направлении на Гродно. В повозке на мягком соломенном ложе возлежал Суворов под наблюдением доктора. Повозку верхом сопровождали два адъютанта.

Первую остановку сделали в Гродно. И здесь стало понятно, что дорога в столицу будет долгой. Узнав, что в городе сделает остановку сам Суворов, местные дворяне наперебой зазывали великого полководца погостить именно в их доме. Чтобы никого не обидеть, Александр Васильевич изъявил желание остановиться у главы дворянского собрания.

На ужин в доме главы собралось все гродненское светское общество. Суворов рассказывал про последний поход, много шутил, но за час до полуночи попросил извинения и, сославшись на усталость отправился спать.

Наутро дом, где ночевал Суворов окружила огромная толпа народа. Всем хотелось хоть одним глазком взглянуть на чудо-богатыря, который разит любого супостата и не знает поражений.

Генералиссимус вышел на крыльцо в парадной форме русского фельдмаршала. Мундир генералиссимуса еще не придумали. Он только разрабатывался в Санкт-Петербурге по личному распоряжению императора.

Оглядев публику, Суворов улыбнулся и громко выкрикнул:

– Ну что, посмотрели на Суворова? Небось думали: косая сажень росту, да сажень в плечах? Ан нет! Мелок и щупл Суворов оказался. Только ведь не в росте и в плечах дело! Не этим силен человек, а духом своим. Кто духом сильней, за тем и победа! Потому и не могут одолеть нас супостаты. Не Суворов их бьет, а русский дух…

В это время Александр Васильевич заметил, как сквозь толпу к крыльцу прорывается фельдъегерь. Наконец, он вырвался из окружения людских тел и замер в ожидании. Он ждал, когда командующий закончит свою речь.

– Давайте, депешу, – обратился к нему Суворов.

Александр Васильевич надеялся увидеть в письме очередное изъявление благосклонности императора. Его и перед толпой зачитать можно.

Он развернул письмо. Как и все письма императора оно было кратким:

«Князь, Я отправил вам самое дорогое, что у Меня есть, своего сына, дабы к военным наукам вы его приспособили. А кого вы Мне вернули? Вольнодумца! Забывшего почтение к родителям».

Цесаревич Константин нравился Суворову. Да, поначалу он превысил свои полномочия, что стало причиной гибели многих солдат у реки По. Но после воспитательной беседы, он все понял и больше хлопот не доставлял. Напротив, он отлично справлялся с поручениями командующего. Он вместе со всеми стойко переносил тяготы Альпийского похода. Он ни разу не пожаловался. Таким сыном любой отец мог только гордиться. Чем же он прогневил Павла Петровича? Надо ехать спасать цесаревича.

Александр Васильевич приказал Прохору запрягать лошадей. Слуга вышел, но тотчас вернулся.

– Еще фельдъегерь из Петербурга, ваше сиятельство, – растерянно доложил он.

– Зови.

На этот раз Павел превзошел в краткости самого себя. В его письме было лишь три строчки:

«Во всех, вверенных Вам частях сделано упущение, даже и обыкновенный шаг нимало не сходен с предписанным уставом».

Ладно хоть «Вам» выделил заглавными буквами, в отличие от предыдущего письма. Зато теперь становилось понятно, чем цесаревич разозлил своего отца. Скорее всего, он выразил мнение всей суворовской армии о губительности увлечения императора муштрой на плацу. Что ж, честь и хвала цесаревичу. Но в таком разе заступничество Суворова ему только повредит. Так что же, поворачивать назад? Не было такого в привычке генералиссимуса. Только вперед. Но без спешки и суеты. Надо дать время императору остыть. Когда он в гневе, говорить с ним бесполезно. В гневе он ни то что собеседника, себя не слышит.

Следуя выбранной тактике, Суворов на целую неделю задержался в Вильно. Губернатор предоставил Александру Васильевичу свой дом, где высокий гость мог устраивать приемы и балы. Балы Суворов не устраивал, а вот приемы, больше похожие на посиделки, проходили в доме губернатора каждый вечер.

Разговоры велись на разные темы, но тему реформы армии Александр Васильевич оставить не мог. Он знал, что императору докладывают о каждом произнесенном им слове и вел с Павлом, как бы, заочную беседу. Нет, генералиссимус не критиковал императора, наоборот, он отмечал возросшую дисциплину в войсках, но для побед этого мало. Не страх перед наказанием, а боевой дух толкает солдата на подвиг, не механические действия, предписанные Уставом, а быстрота, смекалка и инициатива дают шанс солдату выжить в самом смертельном бою. Суворов приводил множество примеров, подтверждающих эти, казалось бы, простые истины.

Виленский полицмейстер был полностью согласен с генералиссимусом в этом вопросе. Поэтому без всякого зазрения совести отправлял в столицу военному коменданту графу Палену отчеты о беседах в доме губернатора.

Пален критически обрабатывал эти отчеты. Он выписывал из них все, что могло скомпрометировать Суворова в глазах императора и лично доставлял свои докладные записки в Зимний дворец.

Докладные Палена ничуть не удивляли царя. Он и без них знал взгляды Суворова. Бесили Павла не мысли генералиссимуса, а их публичное высказывание. Неужели он не понимает, что этим роняет авторитет императора? Нет, такого прощать нельзя. Не будет ему никакой торжественной встречи. И лучше, если сам князь догадается, что в столице его не желают видеть. Странно, что он не догадался до сих пор. Ведь он получил уже две претензии от государя: одна – в дурном влиянии на сына, другая – в плохом исполнении Устава. Неужели недостаточно? Если мало, найдем еще. Император долго не мог найти, в чем еще можно упрекнуть князя, пока, наконец, не вспомнил о докладе одного из своих соглядателей при штабе Суворова. В докладе мимоходом говорилось, что фельдмаршал послал генерал-адъютанта туда-то. Вот оно!

Царь сел за стол и быстро написал письмо:

«Господин Генералиссимус Князь Италийский Граф Суворов-Рымникский! Нами получены сведения, что Вы имели при себе генерал-адъютанта, что дозволено Уставом только для царских особ. Чем вы это объясните?».

Суворов получил это послание уже в Пскове. На мгновенье у него возникло желание бросить все и повернуть на Кончанское. Там и подлечиться окончательно можно. Но это было бы отступлением. Да что там отступлением – бегством. Нет, он должен поговорить с государем. Судя по всему, он не видит главной опасности для государства, а опасность сия – есть Бонапарт. С Бонапартом по уставу не повоюешь. Этот дерзкий генерал разорвал и выбросил на свалку всю прежнюю военную науку. Пока государи европейские это не поймут, всегда биты им будут. Надо показать императору свой труд «Науку побеждать». Может быть написанное слово на него больше подействует, чем сказанное. И Александр Васильевич продолжил свой путь в столицу.

На последней перед Санкт-Петербургом почтовой станции его ждал приказ императора: въезжать в столицу ночью. Это означало, что торжественной встречи не будет. Да и бог с ним. Суворов отправил адъютанта к Дмитрию Ивановичу Хвостову, мужу своей племянницы, у которого всегда останавливался, будучи в столице. Дмитрий Иванович считал великого полководца своим благодетелем и принимал в своем доме в любое время дня и ночи.

К вечеру у Александра Васильевича возобновился жар. Когда в доме Хвостова он разделся, чтобы умыться с дороги, то увидел, что зарубцевавшиеся язвы на ногах разрослись и превратились в большие синие пятна. Суворов не хотел верить, что это конец. Он попросил Дмитрия Ивановича сообщить государю о своем приезде. Хвостов тут же написал письмо фавориту царя Кутайсову, с которым находился в приятельских отношениях. Утром он лично отнес письмо, на которое Павел так и не ответил.

К больному наведывалось множество военных лекарей, но определить, чем болен командующий, они не смогли. Опухоль и пятна на ногах были похожи на гангрену, но чем она вызвана? Да, вдобавок, пятна стали появляться и на животе, и на спине, и на боку. Гангрена так себя не ведет. Она движется от зараженных участков постепенно, а не скачет по всему телу. Не зная причины болезни и чем с ней бороться, врачи сошлись во мнении, что виноват порядок питания больного. Суворов ел один раз в день, рано утром, что по мнению врачей было совершенно недопустимо. Александра Васильевича стали кормить три раза в день. Но это не помогло. Ему становилось все хуже и хуже. У него начались провалы в памяти, он перестал вставать с постели.

Через две недели после своего приезда в Санкт-Петербург, 6 мая 1800 года генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский, скончался.

Свою гвардию, Преображенский, Семеновский и Измайловский полки, император на похороны не пустил. Сопровождать гроб разрешили лишь двум армейским и одному конногвардейскому батальону. Не появился на церемонии и сам царь. Его примеру последовала вся придворная челядь.

Зато, казалось, весь остальной Петербург пришел проститься с великим полководцем. Пришли все иностранные министры и поверенные. Шесть верст траурного пути от дома Хвостова до Александро-Невской лавры были забиты народом. Люди толпились у стен домов, теснились в открытых окнах, на балконах и даже на крышах домов. Большинство из них присоединялось к траурной процессии.

Когда колесница с гробом подъехала к воротам Александро-Невского монастыря, процессия остановилась. Все стали спрашивать, почему стоим? Оказалось, что траурный балдахин над колесницей слишком велик и не пройдет в узкие ворота монастыря. Распорядители уже отдали команду разбирать балдахин, когда один из ветеранов, стоящих в строю выкрикнул: «Небось пройдет! Наш Александр Васильевич везде проходил». Лошади тронулись, и, каким-то чудом колесница прошла.

Даже для мертвого Суворова не было непреодолимых преград.

***

В то время, когда в Санкт-Петербурге народ прощался со своим великим полководцем, Наполеон Бонапарт выехал из Парижа в действующую армию. Наконец-то он сможет отдохнуть. Да, впереди его ждут тяжелые переходы и новые битвы, но это его стихия. В ней он чувствует себя, как рыба в воде.

Для того, чтобы устроить себе такой «отдых», ему пришлось немало потрудиться. Ему в руки упала страна, доведенная Директорией до крайнего разорения. Казна пуста, сельское хозяйство в упадке, товары не производятся. Потеряны территории, завоеванные в ходе революционных войн. Хуже того, Франция продолжает эти территории терять.

Возврат этих территорий – первоочередная задача, поэтому в первый же свой рабочий день в Люксембургском дворце первый консул продиктовал Бурьенну письма к английскому королю и австрийскому императору с предложением о мире. Да, именно такое странное наставление получил Наполеон в Большой пирамиде. Маркиз де Монферрат предостерег Наполеона от захватнических войн. «Никогда не нападай первым, – говорил он, – делай что хочешь: притворись слабым, проси мира или наоборот веди себя вызывающе, но только добейся, чтобы на твою страну напали либо тебе объявили войну. Тогда твоя война будет освободительная, а, значит, справедливая. Твои солдаты будут осознавать, что умирают за правое дело». Наполеон решил для себя неукоснительно следовать этому правилу.

Предложения о мире он разослал, но что делать дальше? Как брать бразды правления целой страной? Не покоренной страной, где можно повелевать, наплевав на мнение аборигенов, а там, где народ должен тобой восторгаться и прославлять. Как управлять страной, которую ты собираешься превратить в могущественную и процветающую метрополию всей Европы?

Когда об этом говорил его Покровитель в Большой пирамиде, все казалось простым и понятным, но как только наступил черед действовать, на Бонапарта обрушилась лавина проблем. Первая из них – где брать людей? Нужны сотни управляющих территориальными и отраслевыми департаментами, а среди знакомых первого консула, способных к такому роду деятельности, не набирался и десяток. В кадровом вопросе мог бы помочь Сийес, но Наполеон не стал к нему обращаться. Первый консул откровенно боялся оказаться под влиянием ближайшего помощника маркиза. Бонапарт принял от Сийеса Конституцию и согласился с его добровольной почетной отставкой.