Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

– Моя жена всегда и во всём права. Каждое слово её – святая, чистая правда.

Девушка-писарь запротоколировала, что не только у Цезаря жена вне подозрений.

Тут судья применил свою домашнюю заготовку, козырь, которым втянулся раскочегаривать разводников: —«Но неужели в вашем браке не было хоть чего-то хорошего?»

– Как не быть, – отвечал я, приосанившись. – Мы были не просто хорошими, а лучшими любовниками в институте. На нас равнялись.

Покосившись на невинный румянец, что вспыхнул на щеках девушки-писаря, судья объявил, что этого достаточно и суду всё ясно.

Так расторглись мои брачные узы с Ирой.

~

~

бурлак-одиночка

Хлёсткие отповеди народному судье расправили мою грудь, но не надолго. Всё скатилось обратно в страдальческую колею – увязать-буксовать: за что?! я же ж так любил! я так старался… Вместо ответа являлось прилипчиво томящее мечтание, что в один прекрасный день Ира всё равно придёт и всё снова станет хорошо, как-то…

Факт, что этим разводом Ира с прямолинейно логичной неоспоримостью расчищала путь в свою дальнейшую жизнь без меня, ничуть не умалял томления по несбыточному и не снимал беспочвенных надежд, что всё равно всё как-то будет хорошо…

Однако страдать без передыху заколёбывает своей монотонностью и мало-помалу у меня сложилось твёрдое мнение, что развод как-то надо отметить. Но как? Никаких конкретно обрядов для такого повода я не знал и оставалось лишь импровизировать. Несомненно одно – мне нужен день не такой как остальные прочие. И именно за таким днём я и поехал в Киев.

Бабье лето в тот год настолько распоясалось, что туда я отправился в пиджаке, хотя шла уже первая неделя ноября. С учётом показаний календаря о глубине погружения в осень, под пиджаком ехал, частично виднеясь, жилет тёмно-серого сукна. Он не являлся составной частью какого-либо костюма «тройки» и пошит был ещё в мои школьные годы всё той же остроносой портнихой в ателье у автовокзала… Таким вот фраером (плюс рубаха и штаны, не говоря уже про туфли) я вынырнул из инфернальных глубин киевского метрополитена на станции Хрещатик и не спеша двинулся вдоль его привольного тротуара меж колонн могучих Каштанов.

Дошагав до улицы Красноармейская покрытой серой, до блеска отшлифованной движением брусчаткой, я пошёл под уклон к магазину Зарубежная Книга, чтобы сделать себе подарок по случаю текущего празднества, который облюбовал уже давно, во времена командировки на реконструкцию молочного завода. Но дождался ли избранный? Досадную тревогу пришлось рассеивать праздным наблюдением событий несвязной жизни тротуара. Однако я был почти уверен и не слишком-то удивился, когда ярко-красная суперобложка Chamber's 20th Century Dictionary замаячила всё с той же самой полки большого магазина.

Продавец, с оглядкой на мой праздничный наряд—из-под жилета виднелся также распахнутый на шее ворот моей линяло-красной рубахи—с осторожной вежливостью переспросил, вполне ли я уверен, что хочу ли именно эту книгу.

(…меня не удивило его сомнение – в тот год, тогда ещё текущего 20-го столетия, в отсутствие олигархов и интуристов-миллионеров, не всякий мог себе позволить покупку книги за 31 руб. 60 коп. Кроме, конечно, каменщиков празднующих свой развод…)

Я покинул магазин с толстым томом в тугой обёртке их фирменной упаковочной бумаги нежно-лавандового цвета. Её следовало доставить в ячейку камеры хранения на вокзале, вопрос лишь: каким путём? Опять на метро? Нет, не такой это был день. И я приблизился к бордюру дороги вдоль которого пришепётывали шины шелеставших мимо стаек такси…

С вокзала я ещё зашёл в магазин «Охотник» по адресу, что дал мне Гриня. Он хотел какую-то сверхскладную удочку оттуда. Да, вполне привольно разместилась в одной ячейке с книгой…

После разгульного шопинга и последующего складирования товаров, стартовала культурная часть программы. В тот вечер Дом Органной Музыки полнился трепетом солнечных бликов на всплесках волн морского простора в эскизах Дебюсси и прочих творениях Клода… Когда я был маленьким, отец мне говорил, что слушая такую музыку, надо представлять какие-то подходящие ей картины. Все культурные люди так делают. У меня никогда не получалось исполнить его совет, звуки слишком подчиняют себе, не оставляя места для культурных намерений…

В после-концертных сумерках подступивших ко мне на выходе из Дома Органной Музыки, холод глубокой осени давал себя знать, да и просто жрать захотелось. Очередное такси доставило меня в ресторан гостиницы «Золотой Колос».

Для начала, я сделал попытку снять номер на ночь, но регистратор, отметив мой прикид не по сезону, а также отсутствие багажа, осадил меня их обычным вопросом ниже пояса о наличии брони на номер. Они давно уж навострились давать от ворот поворот праздношатающимся ронинам без лат и доспехов.

В ресторане, чтобы сориентироваться, я заказал бутылку вина и за мой стол тут же присоседился мужик в летах и в берете.

(…если есть берет, но нет портфеля – значит судьба свела тебя с электриком…)

Мы не успели распить и по стакану, когда белобрысый молодчик бросил якорь с третьей стороны стола. По непонятному какому-то поводу, новоприбывший принялся складывать пальцы в композицию «моргала выколю!», сопровождая эту калистенику агрессивным мычанием. Электрик затаился под своим беретом… Программа праздника не предусматривала гладиаторских увеселений, я встал: —«Ланно, юноша. Оставляю это застолье вам. Наслаждайтесь».

Отойдя к официантам, я заплатил за вино и покинул ресторан. Белобрысый рванул за мной в вестибюль, но из трёх стеклянных тамбуров наружу открывались не все двери. Он заскочил в не тот. Прощально взмахнув рукой, я спустился с крыльца продолжить праздник в другом месте…

Ночевать на вокзале не празднично. Следующий таксист отвёз меня в гостиницу «Старая Прага» в районе Оперного театра. Тамошняя молодая регистраторша тоже завела было волынку по теме предварительного бронирования мест, но вдруг сменила гнев на милость и нашла для меня номер. Она, правда, предупредила, что это будет подороже, что и понятно, потому что в номере, помимо комнаты, имелась ещё прихожая с сервантом.

Расположившись в номере, я решил не испытывать больше судьбу своим нарядом и ужин заказал по телефону в номер – рыбу с картошкой и вино, непременно белое, пожалуйста…

Проснувшись поздним утром, я ушёл на прогулку по городу… Когда я проходил мимо Золотых Ворот (недавно возведённый памятник древнего оборонного зодчества, доступен для осмотра со стороны близлежащего тротуара 24 часа в сутки), меня обогнал светловолосый молодой человек, тяжко дыша на бегу. Явно из монады вчерашнего долбонутого быдла, что застрял в стеклянной коробке тамбурного лабиринта гостиницы «Золотой Колос». Похоже всей монаде придётся попыхтеть, чтоб выпутаться из полосы плохой кармы по поводу дарёного застолья. Но тот придурок сам нарвался…

На спуске к Бессарабскому Рынку пришло ощущение, что мне пора пообедать и я направился в подвернувшийся слева ресторан «Ленинград». Опережая меня, группа Негров втянулись в то же самое заведение, но расистом я никогда не был и пошёл следом. Хотя мне совсем не понравился чересчур жирный загривок замыкающего в их строю. Зажравшаяся Африки. В безмолвной дневной сумеречности ресторана я как-то не углядел куда они рассосались, но в обеденном зале кроме меня никого не оказалось и весь зал достался мне одному.

Я заказал какое-то блюдо в горшочке – в меню так прямо и стояло что-то там такое «в горшочке». И действительно, принесли керамический горшочек, как и обещалось, а в нём картошка с мясом. Да, ещё и соус был. Коричневый.

Есть из горшочка оказалось совершенно неудобно и слишком горячо. Пришлось догадаться выложить часть исходящего паром блюда в присутствующую на столе тарелку, а потом добавлять в неё же из него же, по мере убывания.

Расплатившись, я посетил безлюдный тихий туалет ресторана и вышел оттуда совершенно иным человеком. Не таким, как входил в ресторан «Ленинград». В голове медленно проворачивались строки Ивана Франко:

"Обриваються звiльна всi пута,

Що в'язали нас з давнiм життем…"

Не вдаваясь в прочее творчество известного поэта-прозаика, основным различием между мною входящим и мною покидающим один и тот же ресторан являлось отсутствие пиджака, который я умышленно оставил висеть в туалете. Тот самый свадебный пиджак, что присутствовал на регистрации моего брака с Ирой в Нежинском ЗАГСе. И он же, которому удалось пережить мою преждевременную попытку забыть его в туалете ресторана «Братислава» в Одессе. Тот момент был явно недостаточно созревшим для избавления.

Стоял ли этот пункт в программе праздника? Нет, просто нахлынуло вдохновение, экспромтом. Но мне понравилось.

Налегке, я зашагал вверх по Хрещатику. Там готовились к ноябрьской демонстрации – громко играл духовой оркестр и маршировали войска киевского гарнизона.

Вдоль тротуара уже проложили бесконечные ступени для зрителей. Всех три, но очень широкие, чтобы граждане стояли на них счастливой толпой и массово махали руками в знак одобрения и общей радости. Тут ведь не угадаешь, соседка по площадке говорила, что как-то раз увидела себя в вечерней программе новостей, с воздушным шариком. Вапщета, она тогда с флажком ходила. Маленький такой, «миру—мир». Но куртка точно её. Розовая. Раньше красная была. Но потом в химчистке сказали, что так ей даже лучше. С румянцем гармонирует…

До предстоящего события оставалось два дня и ступени всё ещё простаивали пустыми. Я шагал по средней из них, гулко пристукивая каблуками о деревянную твердь толстых досок, мужик в расцвете сил, в красной рубахе под серым жилетом, и солнце приветственно вибрировало сквозь ветви могучих Каштанов над моей головой.

Я держал путь в метро и на вокзал, и снова был готов к траншеям, стенам и перегородкам. Людям и впрямь нужны праздники и духовые оркестры, чтобы жить дальше…

~ ~ ~

Когда Панченко—даже не глянув, что может кому-то череп развалить—швырнул чугунный радиатор из четырёх секций в окно с четвёртого этажа вроде от нехер делать, его прикол, по сути, имел под собой достаточно здраво обоснованную подоплёку. Этой демонстрацией грома с ясного неба, собственного изготовления, он посигналил всем, кого это может касаться, что яйца ветерана-блатного вполне даже очень ещё волосаты, а под его кепкой-восьмиклинкой с пипочкой (любимый фасон блатняков конца пятидесятых) он всё ещё достаточно ёбнутый резвак.

Сигнал был адресован, в первую очередь, его мастеру, который выписывал его наряды на работу, а также главному механику, который те наряды принимал для последующего начисления зарплаты, чтобы он мог начинать новую, честную жизнь с очередного чистого листа. Да и пора уж, как никак мужику пятьдесят стукнуло. И ему ни с какого боку не щемило, что после повторной ходки в Ромны мне уже и близко не светит должность посещающего от лица профкома СМП-615.

Эту, поначалу довольно хаотичную, должность я сумел довести до безукоризненного совершенства. Забылись времена растерянного хлопанья глазами, когда кто-то из грузчиков или плотников, вернувшись в трудовой строй после пары дней парковки в железнодорожной больнице, делился громогласными упрёками, что он остался обойдённо-непосещённым, тогда как ни один из нашей бригады каменщиков не забывается. Но я-то при чём? Их бригадир мне не докладывает!

Проблеме нашлось радикальное решение – после каждого рабочего дня, я звонил по телефону-автомату на вокзальной площади в регистратуру больницы: а не поступал ли к вам кто-то из наших? Они, кстати, быстро втянулись и уже без уточнений типа «а наши это кто?» чётко выдавали информацию на хворых из СМП-615, даже про аборты, которые меня никак не касались, поскольку пациенток сразу же отправляли домой.

Затем встал вопрос калибровки использования трёх рублей выделяемых профсоюзом на посещение госпитализированного сотрудника. Как потратить эту сумму, чтобы каждый страждущий получал равную меру утешения, не взирая на его/её возраст, пол и прочие наклонности?

Не сразу, но и эта сложность получила надлежащее и—без ложной скромности—сверх-чёткое решение. Один рубль тратился на питьё – неизменные три бутылки: одно пиво, один лимонад, один кефир. Тебе не нравится пиво? Отдай соседям по палате.

Пирожные, зефиры и/или прочие сладости покупались на второй рубль. Для траты третьего, заключительного, рубля совершался визит на вокзал, чтобы выбрать с широкого прилавка СОЮЗПЕЧАТЬ, рядом с дверью ресторана, всегда популярный сатирический журнала Перець с картинками, Конотопскую городскую газету Советское Знамя (на Украинском «Прапорець» или, как его ласково именовал мой отец «наш брехунок») и пару центральных переодических изданий на копейки сдачи. С вокзала, с полной обоймой пакета-утешителя, я отправлялся в больницу.

Трения возникали позже, при сдаче отчёта для возмещения мне трёх рублей профсоюзом. «Босс» Слаушевский буквально в штыки встречал упоминание бутылки пива в документе. (Профсоюз и пиво две вещи несовместные… ну как бы… или как?) Затем, в виде компромисса, я предложил ему самому составлять доклад, а я подпишу, что угодно.

И теперь этой (безукоризненно сбалансированной) системе осталось жить лишь до отчётно-выборного собрания профсоюза СМП-615, в конце ноября. Но тем не менее, я успел накормить Панченко вафлями…