Тихон

– Не за что, – ответил Архип.

Но Тихон не унимался:

– А ты, Архип, раз всего себя целиком не любишь, то начни любить по частям, вроде как слона жрешь. Раз вина – это часть тебя, то полюби сегодня именно эту часть, а завтра другую – зависть, хотя бы. А послезавтра, к примеру, обрати внимание на свою скупость…

– Не, я так быстро не могу, – запаниковал Архип, – мне на одну только вину неделя нужна, минимум, а то и… да вообще не знаю, сколько на неё надоть. Хотя, идейка-то хороша, когда по очереди – сначала одно, потом второе…

– Так, потихонечку, всё своё говно и полюбишь, – пообещал Филип.

– А полюбив, увидишь, что его нет, – сделал почти буддистское заключение Тихон.

В былые времена Архип мог и запаниковать от таких глубоких слов, нынче же отмахнулся, вовсе не претендуя на понимание. Мало ли что эти два умника наговорят… Но что-то его задело. Он помолчал, подумал, и решил, что задело его совершенно несправедливое упоминание некой скупости, которой он вовсе не был подвластен.

– Во мне нет скупости, – сказал Архип, – Скупость – это барское. А я народ, то есть просто жадный, потому что бедный. У меня потому и друзьёв нет, что бедный.

Отцы и дяди

Не все гладко шло внутри троицы, иногда там бывал и конфликт. Этот наивный конфликт Тихон обозвал «Отцы и дяди». Конфликт этот, между дядьями и отцами, оказался куда круче, чем между детьми и отцами. И круче он оказался своей большой неизученностью, или малой изученностью, понравившееся подчеркнуть.

В зону беспощадного конфликта регулярно попадало всё, от совести и веры до патриотизма и денег, потому что во всём было разрешено и даже положено сомневаться.

Когда за окном раскидывала своё бессовестное исподнее осень, и желтые листья кружились над головами прохожих, словно желая утянуть их за собой в большие, теплые еще, кучи, троица собиралась на коньячок и громила под собою фундаменты – потому что зачем вам фундамент, когда у вас толком нет крыши?

Так, они могли сесть, разлить по стаканам, и разбабахать в пух и прах что-нибудь святое, например, патриотизм.

Тихон был особо ершистым патриотом, вплоть до того, что начинал время от времени агитировать товарищей поехать куда-нибудь повоевать за чью-нибудь большую свободу.

– Ты свой наивный подоприотизм засунь куда подальше, – возражал отец Филип, – если жаждешь просветления, то от этого тоже придется отказаться. Ибо сие есть слишком человеческое, то есть программа. Программа!

При этом он поднимал палец, как чеховский городовой, и Тихону все время хотелось исправить неточность, цапнуть отца Филипа зубами за вполне здоровый палец, как собака, чтобы совсем похоже на великую прозу было. Но ни разу не цапнул – берег зубы – просто позволял себе возразить:

– У тебя всё программы, отче. По-твоему, так человек вообще робот.

На обвинение к роботриотизме у отца Филипа нашлось объяснение.

– Вот представь себе, Тихон, что ты живешь в первобытном обществе, что у тебя племя, красавица жена в шкуре и саблезубый тигр за опушкой. И нет никакого государства, никакой Родины и никакого, стало быть, патриотизма. Ты, конечно, можешь сейчас придумать древний догосударственный патриотизм, но это будет брехней, и знаешь почему? Потому что тогда еще книжек не было. Когда книжек ещё не было, стал бы ты патриотом? Не стал бы, потому что и слова такого еще не было, и вообще еще слов не было, был только ты со своим племенем, бабы в шкурах и тигры. Вот тогда ты был живой, не робот, не было в тебе сложных программ, а были простые – пожрать, поспать и остальное, такое же простое, естественное, не обусловленное культурно-историческом контекстом.

Тихон представил себе не обусловленного контекстом неандертальца. Вышло не очень. Но сдаваться не хотелось, поэтому он еще потрепыхался.

– Так ты намекаешь, в смысле – прямо даешь понять, что патриотизм – это предрассудок? Но ведь и предрассудки бывают полезными, у меня вот вчера, например, левая рука зачесалась – к трате. Так что ж мне, не верить? Я точно знаю, что надо верить, потому что так и будет.

– Зачесалась левая – почеши правую, компенсируй, – посоветовал умный отец Филип.

– Что с тобой говорить, – отмахнулся Тихон и замолчал.

Отец Филип встал, потому что долго сидел. Следовало “подразмяться» – раз, и кое-куда «сходить пройтись» – два, потому что запивали соком, добавляющим в организм лишней жидкости.

Выходя из кухни, он ненароком обернулся к друзьям.

– Поглядите-ка вон туда, – и легко показал кивком, куда.

Те обернулись, куда им показали, потом недоуменно поглядели на отца Филипа – ну?

– Вот видите, – ухмыльнулся отец Филип, – вы выполнили команду. Вы роботы.

И ушел в туалет.

Суровая тайна реальности

Ранним утром не спалось, поэтому присели на кухне. Распределив по чистым тарелкам скудное, но полезное, Тихон приподнял чайник и обратился к Архипу:

– Арик, ты сначала не жуй, ты сначала…

– Не Арик я тебе! – возмутился Архип.

У Тихона даже рука с чайником опустилась, которую он поднес к стакану Архипа, чтобы налить товарищу чаю:

– А кому ты Арик? – живенько поинтересовался Тихон.

С утреца, да под настроеньице, у него все выходило живенько.

Архип, оценив пустоту своего стакана, трижды подумал, прежде чем продолжать обвинения Тихона-чаечерпия, но не удержался.

– Никому я не Арик, – сказал Архип, – это вообще не наше слово. Не православное какое-то… Тебя, Тихон, вообще не туда заносит, сильно не туда. Ты вон недавно, вообще, нафантазировал, что весь этот мир – чей-то сон.

– Да я вообще вообще, – признал Тихон, – и в общем-то.

– Да, ты вообще, – с чувством великой своей правоты признал Архип, и потребовал, – наливай! Брахман…

Тихон послушно разлил по стаканам чай, и задумался. В голове мифический Арик Брахман возжаждал права голоса, и Тихон уступил.

– А я тебе, Архип Иосич, вообще так скажу – ты напрасно меня критикуешь. Ты вообще знаешь, как устроен наш мир?

– Брахман приснил, – усмехнулся Архип, отхлебывая из стакана.

«Когда-нибудь ты станешь пить из блюдечка, прикусывая сахарок – потому что Иосич», подумал про друга Тихон, «и самовар у тебя будет тульский, аутентичный».

– Этот мир – отпуск, – сообщил Тихон, и принялся рассказывать другу правду, – в относительно недалеком будущем люди придумали виртуальный мир, а в том мире ни травинки уже, ни животинки, ни воды чистой, одна синтетика и искусственный интеллект. И вот там, в будущем, человек надевает на себя шлем с проводами и оправляется сюда, где еще можно подышать и насладиться, так сказать, относительной чистотой первозданности. И вот мы здесь наслаждаемся, а на самом деле сейчас лежишь ты, Архип, в специальном кресле, и на башке у тебя шлем. И у меня тоже шлем.

Чай закончился в стакане Архипа. Тогда Архип сам себе налил, не дожидаясь, потому что Тихон ему сейчас много дал своим рассказом, а усугублять дисбаланс, принимая от Тихона еще и чайное услужение, Архипу, как говориться, отнюдь.

– Так значит, – задумчиво произнес Архип, – вот Филька, что сейчас в магазин вышел, он вроде как шлем снял?

– Ну, вроде как, – признал Тихон.

Догадка товарища показалась ему интересной. А почему бы и нет?

Архип вздохнул, поглядев на Тихона с большой печалью.