Все сначала

Потом засунул телефон обратно за пазуху и полез в подъехавший автобус. Мы пошли за ним: президент должен был прилететь сюда только утром, и у нас впереди был совершенно свободный вечер, да еще ночь.

Говорят, Сиэтл потрясающе красивый город. Но я его совсем не помню, потому что совершенно ничего не видел. Час за часом мы бродили, глядя себе под ноги, с человеком в плаще, который назвался Иваном Геннадьевичем, и слушали рассказы про странную жизнь его вечно летающей команды. Про дежурства, которые персонал несет, сменяясь ровно каждые шесть часов, и так четыре раза в сутки, круглый год, иногда месяцами без выходных, а потом уходя по очереди на наделю отсыпа. Про разнообразное барахло, что в каждой стране пихают в самолет тамошние посольские начальники: – К нам же ни одна таможня носа не смеет сунуть, вот и заталкивают к нам вечно эти холодильники, а что там внутри, – может, мешок анаши, хер знает…

Про то, как работалось раньше с генсеками, а как теперь с президентом. Про то, как бывало, что связь “ложилась”, и тот человек в форме морского офицера, что ходит за первым лицом действительно с маленьким чемоданчиком, оставался с ненужной, мертвой болванкой в руках. Про то, как со всей страны постепенно подбиралась команда, способная не только работать с таким оборудованием, но в случае чего и все перебрать вручную, просто с паяльником, а время от времени еще и выдавать рекомендации конструкторам и техникам. Про зарплаты и про летные надбавки, которых что-то давно не давали…

Совсем поздно ночью мы вышли на яркий неоновый свет круглосуточного рыбного рынка недалеко от порта, на Пайк Плейс. Зачем-то погуляли, продолжая разговор, между рядами закопанных в лед тунцов, палтусов и крабов.

Потом сели в случайной кофейне за углом. Тут как-то совсем не по-американски пахло хорошим кофе, на стеллажах стояли пакеты с разной арабикой, пирамиды симпатичных кружек и кофейников, украшенных смешной зеленой эмблемой с какой-то толстопопой зеленой русалкой, задравшей вверх почему-то сразу два своих хвоста.

Мы пили из огромных стаканов капучино под высоченной шапкой молочной пены и заедали забавными коржиками, чем-то похожими на давние, привычные, по одиннадцать копеек, из школьного буфета – только с кисловатыми ягодами смородины внутри.

Это я только потом выяснил, что кофейня была уникальным историческим местом, можно сказать, мемориалом: самым первым на свете “Старбаксом”. Их тогда за пределами Штатов вовсе еще не открывали, да и в самой Америке сеть только-только пошла в гору. А коржики оказались старинным британским удовольствием, из Шотландии родом, называется scone. Черт знает, как это произнести: сконы, сконсы, скоунсы, что ли…

Проще придумать ничего невозможно: я вот пока писал, опять испек.

Там для начала надо отмерить полную чашку мелкого черного изюма или каких-нибудь сушеных ягод (лучше всего черной смородины, но подойдет и клюква, и мелкая вишня, и черника), вылить на них рюмку водки или рома и отставить на полчаса, чтоб набухали.

Тем временем в широкой, удобной миске смешать полкило обычной (в смысле, не хлебопекарной) пшеничной муки с горсточкой муки кукурузной, тремя столовыми ложками мелкого сахарного песка, чайной ложкой соли и двумя пакетиками пекарского порошка-разрыхлителя. Нарубить мелкими кубиками полпачки очень холодного, а лучше даже подмороженного масла, всыпать в эту сухую смесь и быстро перетереть между ладонями так, чтобы получилась равномерная мелкая крупка вроде панировочных сухарей. Вывалить туда же замоченные ягоды вместе с остатками жидкости и перемешать.

Тут пора включить духовку – пусть заранее разогреется до 200 градусов – и приготовить противень: застелить бумагой для выпечки и слегка смазать ее сливочным маслом.

Теперь влить в миску с мучной смесью полтора стакана молока – тоже чем холоднее, тем правильнее – и быстро, энергично замесить тесто. При этом лучше взять в руки две вилки: от тепла ладоней тесто того и гляди превратится в размазню и будет липнуть ко всему вокруг.

Как только тесто соберется в аккуратный гладкий ком и отстанет от стенок миски, вывалить его на припудренную мукой доску, расплющить в блин толщиной сантиметра три и чайным стаканом или все-таки специальной металлической выемкой подходящего размера вырезать этакие толстенькие шайбочки. Обрезки, понятное дело, быстро слепить вместе и операцию повторить.

Получившиеся заготовки расположить на противне свободно, с расчетом на то, что по ходу выпечки они сильно располнеют и взойдут, смазать взбитым яйцом и поставить в духовку минут на 15–20, пока не подрумянятся сверху и пока спичка, воткнутая в самый толстый экземпляр, не выйдет наружу сухой.

За эти вот, прошу прощения, скоунсы – или сконы, или сконки, или как их там правильно по-русски – надо будет приниматься практически немедленно, пока теплые. При этом перед каждым укусом полагается выложить на краешек кусочек холодного масла, намазать сверху каким-нибудь душистым джемом – малиновым, например, апельсиновым или, скажем, абрикосовым – и откусывать тут же, пока масло не успело растаять.

Иван Геннадьевич, вы ведь читаете это и знаете, что это про вас, хоть я для конспирации все-таки сменил вам имя. Отзовитесь, что ли. Я вас теми коржиками угощу. Помните коржики?

КОРЗИНКА СКОУНСОВ НА БОЛЬШУЮ КОМПАНИЮ

(получится штук пятнадцать)

500 г пшеничной муки и еще горсть кукурузной

2 пакетика (по 10 г) пекарского порошка-разрыхлителя

3 столовых ложки сахара

120 г холодного сливочного масла и еще кусочек – на смазку противня

1 полная чашка мелкого черного изюма или каких-нибудь мелких сушеных ягод

1 рюмка водки или рома

300 мл холодного молока

1 яйцо

1995. Подожди немного, отдохнешь и ты

Магрэ из утиных грудок

От Сен-Клара до Эстрамьяка, Гасконь, Франция

Пьер Босев провел в России в общей сложности почти десять лет. Но с точностью не только до дня, а и до часа, до минуты помнил, когда именно в его судьбу ворвалась эта страна, когда она с ним понеслась. Он столько раз и в таких подробностях описывал сам момент, произносил свое смачное poneslass, что я уж, кажется, выучил всю историю наизусть.

В квартиру неподалеку от трех вокзалов, где помещался и офис, и служебное корреспондентское жилье московского бюро французской газеты “Фигаро”, они с женою добрались из Шереметьева, когда прилетели со всем своим скарбом в самый первый раз, уже вечером. Свет на лестнице не горел, и они принялись в кромешной тьме нашаривать замочную скважину на незнакомой двери. В ту самую секунду, как замок провернулся, из дальнего конца темного коридора загремел в пулеметном ритме телетайпный аппарат. Тогда ведь сообщения информационных агентств шли еще по телетайпу, помните?

Пьер пошел вслепую на грохот, криво-косо оторвал только что вылезший наружу кусок ленты и, часто чиркая зажигалкой, которую все задувало сквозняком, прочел свою первую депешу на новом месте.

“Москва, 28 апреля 1986, 21:00, ТАСС, срочно:

На Чернобыльской атомной электростанции произошел несчастный случай. Один из реакторов получил повреждение. Принимаются меры с целью устранения последствий инцидента. Пострадавшим оказана необходимая помощь. Создана правительственная комиссия для расследования происшедшего”.

И ни единого слова больше.

Это было первое публичное сообщение, которое наконец выдавила из себя советская (тогда совсем еще советская, да) информационная машина – почти через двое суток после катастрофы.

Пьер выдерживает паузу и повторяет свое знаменитое, с нажимом и с особенным значением:

– Iponeslass.

Вот как она в ту минуту poneslass, так и не останавливалась доя Пьера десять лет.

Политическим репортером он был блестящим, и аналитиком оказался тонким и необыкновенно глубоким. И если кого признавали настоящим дуайеном интернационального журналистского сообщества, собравшегося в Москве 80-х и 90-х – в то самое время, когда оказалось, что именно здесь – подлинный рай мировой политической журналистики, истинный репортерский Клондайк, где так легко и лихо делаются громкие имена, грандиозные карьеры, Пулитцеровские премии, – так именно его, Босева. Черт его знает, отчего он настолько хорошо понимал смысл всего, что тут происходит, почему настолько точно чувствовал строй и логику здешней нелепой жизни в странные годы, на выходе из советской всеобщей дури. Ни в какие славянские корни, ни в какую “родственную душу” я не верю, конечно. Хотя да, фамилию “Босефф”, с ударением на последний слог, он получил только в Париже, где осел наконец после долгих скитаний по всей Европе. А вообще-то родился он Петром Бочевым, болгарином, в Македонии, правда.

Эту знаменитую тассовскую депешу, начиная с которой тронулась с места и, все быстрее разгоняясь, poneslass куда-то горбачевская Россия, я увидел десять лет спустя заключенной в аккуратную стеклянную рамочку на стене дома Босева в Гаскони. Легендарные д’артаньяновские места (про “бедного дворянина из Оша” помните? – ну так вот, игрушечный средневековый Ош совсем рядом) ему понравились округлой плавной безмятежностью своих холмов. Босев купил в крошечной деревне Эстрамьяк полуразрушенную старую почтовую станцию. Объяснял потом: надо самому выбирать, где стареть, вот я выбрал.

У него, пока жил в Москве, заведена была особая финансовая дисциплина: если приходилось писать “налево”, не для “Фигаро”, а по разовым заказам каких-нибудь посторонних изданий, гонорары собирались на отдельный банковский счет. Когда в России начинался очередной кризис, заказы шли косяком. Так старая гасконская почта, совсем развалина, еле стены держались, и дождалась нового хозяина и ремонта: первый этаж – на то, что накопилось от путча 1991 года; мезонин и мансарда – на гонорары за репортажи о мятеже 1993-го.

Туда, в мансарду, Босев перевез свой знаменитый “Карманный музей тоталитаризма” – уморительно смешную, на взгляд постороннего посетителя, и леденяще тоскливую для всякого, кто среди этих экспонатов успел пожить, коллекцию гипсовых лукичей, бронзовых виссарионычей, писанных маслом лиз чайкиных, переходящих знамен, почетных грамот, наградных значков отличникам, передовикам и физкультурникам.

Все это я разглядываю в ожидании, пока Пьер вернется с рынка в старинной бастиде Сен-Клар, накрывающей своими мостовыми, как каменным беретом, лысину соседнего холма, совсем рядом. Там дважды в неделю – особенный утиный рынок. Здешние места ведь – самое сердце гасконской империи фуа-гра, а значит, в утках тут и правда знают толк.

Босев вернется со свертком утиных грудок, заботливо переложенных листами пергаментной бумаги, и с пластмассовым ведерком лакированной горько пахнущей ежевики. И мы с ним вдвоем станем жарить магрэ, как между Сен-Кла-ром и Эстрамьяком испокон веку принято.

Надо взять крупные утиные грудки, обтереть каждую насухо бумажным полотенцем и крест-накрест надсечь острым ножом кожу параллельными полусантиметровыми полосочками наискосок, чтобы получилась как бы такая диагональная сеточка. Этой надрезанной стороной положить грудки на холодную сковороду и оставить их минут пятнадцать прогреваться на небольшом огне, пока не вытопится почти весь жир. Его, конечно, не выливать, а аккуратно отчерпывать ложкой: он потом застынет в банке нежной бледно-желтой пастой, и на нем еще будет получаться замечательная хрустящая картошка, хоть на сковороде жаренная, хоть запеченная в духовке целиком, просто с крупной солью и свежемолотым перцем.

Как вытопится почти всё, а надсеченная кожа зарумянится и растопырится этакой красивой чешуей, хорошо бы пристроить где-то возле плиты удобную доску и острый нож, потому что теперь действовать придется не мешкая. Прибавить огня, грудки посолить, поперчить из мельницы, перевернуть верхней, мясной стороной вниз. Ровно через две минуты их вынуть, быстро нарезать поперек полосками с большой палец шириной и выложить обратно на сковородку, только теперь поворачивая каждый ломтик как бы стоймя, срезом вверх. Еще чуть-чуть посолить и поперчить и, как только поверхность мяса потеряет насыщенный красный цвет, станет матовой, серовато-розовой, снять грудки на подогретое блюдо, снова собрав их так, как они были нарезаны, чтобы получились словно опять целые, и затянуть пленкой.

Дальше, вывернув огонь на максимум, плеснуть на сковороду хорошего винного уксуса, соскрести деревянной лопаточкой все, что прижарилосъ ко дну, перемешать, выпарить почти досуха и разом вывалить ягоды – свежие или свежеразмороженные, лишь бы не раскрошенные в пюре: подойдут малина, ежевика, черника, черная смородина – сами по себе или в смеси, составленной по вашему вкусу Густо посыпать ягоды коричневым сахаром, осторожно перемешать, лучше просто потряхивая сковороду, дать появившемуся соку загустеть до консистенции легкого сиропа – и разложить поверх грудок.

Так, на одном блюде мы их и вынесем: пускай гости, ссорясь, толкаясь и переругиваясь, как школьники, уже на месте их делят и растаскивают по тарелкам. И вина не забудем им выставить побольше: густого, темного, рубинового бордо.

Когда мы станем заканчивать трапезу, как положено, разливая из огромной бутыли гасконский арманьяк прямо в кофейные чашки, только что опустошенные и еще теплые, я наберусь смелости и скажу: