Люди такие разные. Записки газетчика

Второй пострадавшей оказалась домработница Лидия Чернецкая. Её ударили по голове, и она потеряла сознание. Нападавших она не видела. Из квартиры ничего не пропало, за исключением черепаховой табакерки в золотой оправе, которую Мейерхольд привёз из-за границы и подарил жене — в то время было модно нюхать табак.

Довольно долго преступников не могли найти. Потом за драку были арестованы Владимир Варнаков и Анатолий Огольцов. Выяснилось, что не поделили они студентку художественного училища Юлию Матюхину. Но оказалось, что Варнаков скрыл своё прошлое. В 1932 году он был осуждён за кражу на 5 лет лагерей.

На квартире его произвели обыск. И нашли ту самую табакерку. Или не ту. Не удивительно, что вся троица призналась в соучастии в преступлении. В тридцатых годах под пытками признавались и не в таких грехах. Суд не обратил внимания на то, что Варнаков утверждал, будто взял шкатулку из кабинета Мейерхольда. Но он был закрыт и опечатан, и проникнуть в него, не нарушив печать, было нельзя. И обвиняемые получил по полной программе. Варнаков был осуждён на 15 лет, Огольцов и Матюхина — на семь. А потом их, за исключением Матюхиной, расстреляли.

Но история продолжалась. Кто-то прислал анонимный донос на соседа Зинаиды Райх по дому в Брюсовом переулке. В этой анонимке утверждалось, что черепаховую табакерку видели у оперного певца Дмитрия Головина. Эти сведения подтвердились. Табакерку, абсолютно идентичную той, что изъяли у Варнакова, по словам Головина, подарил ему его сын Виталий.

Фамилия Головин показалась мне очень знакомой.

— А он случайно не из Ставрополя? — прервал я рассказ Константина Сергеевича.

– Да, оттуда, — сказал он.

Земля тесная. Оказалось, что Дмитрий Данилович Головин приезжал в Ставрополь в 1964 году, когда я ещё учился в школе. Он побывал на своей родине в селе Безопасном Труновского района и заглянул в гости к давнему другу — артисту Ставропольского драмтеатра Михаилу Кузнецову, а я поддерживал приятельские отношения с сыном Кузнецова Гошей. В тот день я был у них дома, и мы стали свидетелями разговора двух друзей, из которого стало понятно, что Дмитрий Головин десять лет провёл в ГУЛАГе.

— Его всё-таки осудили за убийство вашей матери? — спросил я.

— Нет, приговорили к расстрелу его сына Виталия — пояснил Константин Сергеевич. — Тот признался, что убил маму. А Дмитрия Даниловича посадили позже — во время войны. Кажется, за какой-то анекдот. Но я думаю, НКВД таким образом убирало лишних свидетелей. Жалко Головина-старшего. Он был прекрасным певцом. Мы переписывались с ним, он жил под Туапсе, а умер в 1966 году.

— Так кто же настоящий убийца? – задал я вопрос Константину Сергеевичу.

— Люди Берии, — ответил он после некоторой паузы.

У него были все основания так думать. Уже после войны, где сын Есенина получил три ранения, его пригласили в НКВД. Следователь интересовался судьбой архива Мейерхольда, который дети Есенина спрятали на даче в Балашихе.

— И вдруг, — рассказывал Константин Сергеевич, — он вынимает из кармана портсигар. Я его сразу узнал — он принадлежал отчиму, Мейерхольду, и был куплен им вместе с табакеркой. Не знаю: случайно это было сделано или специально. Скорее всего, специально, чтобы показать могущество НКВД и вынудить меня указать, где находится архив отчима.

Впрочем, во всесильности карательных органов дети Есенина убедились значительно раньше. Их выселили из просторной квартиры в Брюсовом переулке, а в ней прописались одна из бесчисленных любовниц Берии, 18-летняя Вардо Максимилишвили и его личный шофёр.

Я до сих пор удивляюсь, почему Константин Сергеевич откровенничал с нами. Наверное, что-то располагало в нас, и это было приятно.

Потом мы ещё дважды (уже без Славы) встречались с Константином Есениным, переписывались. Он умер в 1986 году. Ну а тайна смерти Зинаиды Райх по-прежнему остается тайной. У чекистов много тайн, которые не поддаются расшифровке.

СТРАШНАЯ МЕСТЬ

Позже я работал в редакции заводского радиовещания. Она находилась в здании заводоуправления и была оснащена хорошим по тем временам оборудованием. Имелся портативный магнитофон и неплохой микшерский пульт. А секретарь комитета комсомола химкомбината, Валера Галиндабаев (бурят по национальности), сказал мне однажды:

– Слушай, ведь твою аппаратуру спиртом промывать надо. Сходи к секретарю парткома, попроси, чтобы он написал соответствующую бумагу. А за мою подсказку будешь меня опохмелять, если нужда такая возникнет.

Я пошёл к секретарю парткома, фамилия которого была Балин. Он выдал нужную бумагу. И я получал ежемесячно по две трехлитровых банки спирта.

Но этого количества для промывки аппаратуры все равно не хватало. Утром ко мне тянулись страждущие со всего заводоуправления. Каждому из них тоже требовалось промывание. Несмотря на то, что я заблаговременно включал табло, где высвечивались слова «Тихо! Идет запись», начинали недуром ломиться в дверь. И я вынужден был открывать…

Однажды я, закончив запись передачи, не стёр предыдущую – обычно нужно было воссоздать тишину на 1—2 минуты. И вышло так: после слов «Вы слушали передачу редакции радиовещания Невинномысского химического комбината, всего доброго, товарищи!» раздался как бы пронзительный истерический крик – там была другая запись, и певец как раз взял высокую ноту. Потешались надо мной долго. Особенно Галиндабаев.

Но я ему все-таки отомстил. Как-то на заседании комитета комсомола, где я присутствовал, не было кворума. Ждали опоздавших и трепались обо всём понемногу. Речь зашла и об экстрасенсах. И я не утерпел, говорю: ничего тут сложного нет, могу это продемонстрировать.

Мне, понятно, не верят. Но я уверен в себе. Предлагаю написать на бумажке названия двух пород обезьян, прочитать первую, а вторую я угадаю.

Я вышел, постоял немного, возвращаюсь. Комитетчики ждут. Спрашиваю их:

– Какая первая порода?

– Горилла! – выпаливает Галиндабаев.

Я подхожу к нему, протягиваю руку.

– Рад познакомиться, – говорю. – Моя фамилия – Степанов.

Что тут было! Галиндабаев действительно походил на гориллу.

ЛУННАЯ СОНАТА

Слава Стадниченко женился, когда ему было 38 лет. Его избраннице, Ларисе, было лет на десять меньше.

Слава жил в большом казачьем курене, построенном его прадедом. Свадебный стол накрыли в саду..

Я был свидетелем со стороны жениха, и мне пришлось вникать в тонкости казачьих обрядов. Но всё было сделано, как надо. Дед Славы, который чтил традиции предков, остался доволен. Он зорко следил за тем, чтобы все осушали бокалы, приговаривал при этом:

– Кто не пьёт, бо хворый, бо подлюка.

После этого пили все.

Вино лилось рекой. Была уже поздняя ночь, когда гости стали расходиться. Хотел уйти и я, но Слава попросил остаться. Сказал:

– Пойдём побродим. Я очень устал от этой суеты.

– Ты в своём уме? – попытался я пресечь его намерения. – У тебя же первая брачная ночь.

Но Славу переупрямить было крайне трудно. В нём текла казачья кровь. И мы отправились на прогулку. Слава пообещал, что через полчаса он уже придёт в норму и вернётся.

Ночь была лунная. Мы шли тёмными окраинными улочками, которые ещё сохранили дух станицы, и вдруг перед нами замаячила какая-то тёмная и не вполне трезвая личность, находящаяся примерно в таком же состоянии, как и мы. Она произнесла:

– Я заблудился. Вы не знаете, где улица Лунная?

– Лунная? – переспросил Слава. – Ты что, с Луны свалился? У нас в Невинномысске такой улицы нет.

– Как нет? – удивился мужик. – Есть!

– Я тут каждый закоулок знаю, – начал спорить Слава. – Нет такой улицы.

– Может, и нет, – согласился мужик. – Может, это народное название. Но там «Лунную сонату» гонят.

– Какую ещё такую «Лунную сонату»? – настал черёд удивиться мне.

– Нормальную. Градусов под шестьдесят.

Это была подсказка. Слава врубился.