Люди такие разные. Записки газетчика

– Зачем вы так надо мной посмеялись? – спросила она.

– Мы? Над вами? Даже и не думали, – растерянно проговорил я.

– Нет, обидели, обидели. И еще как! Дальше некуда. Вы прочитайте заметку внимательнее. Особенно шестую строку сверху.

Мы со Славой развернули свежий номер многотиражки и прочитали: «Во время войны Евдокия Дмитриевна работала в ВОЕННО-ПОЛОВОМ госпитале». «Ляп» на удивление прошёл больше никем не замеченным.

Пшеница справа, пшеница слева

Но жизнь продолжалась. Мы дожили до Первомая, потом до Дня Победы. Отметили, естественно, и все остальные праздники, коих была тьма-тьмущая. Но приближался очередной – День работников сельского хозяйства.

– Выпустим разворот, – сказал редактор. – О связях химиков с тружениками полей.

Мы со Славой настороженно молчали. Эта задумка не вызывала энтузиазма.

Редактор распределил обязанности. Поручил фотографу сделать снимок с пшеницей, выращенной без внесения в почву минеральных удобрений, и пшеницей «химинизированной».

– Да где ж я на одном поле такую найду? – возроптал фотокор Леша Легеза (Иван Костенко уволился незадолго до этого).

– Я что – должен тебя учить? – ответил Захрыч. – Клей у тебя есть? Из двух снимков один сделаешь?

Мне выпадала самая сложная миссия.

– Напиши письмо от имени колхозников, – сказал шеф. – Пусть поблагодарят химиков за то, что урожаи растут.

– А у нас такого письма нет, прискорбно ответил я. – За ним нужно куда-то ехать.

– Ехать некогда. Да и незачем. Возьми да сочини.

– Ну, нет! – возмутился я. – Это же ведь натуральный подлог!

– Делай, как я сказал! – прикрикнул редактор. – Ответственность беру на себя.

– А подписи? – не унимался я.

– Придумай, какие хочешь. Фантазии, что ли, не хватает?

Вскоре материалы для газетного разворота были подготовлены. За исключением одного – письма колхозников.

– Ничего у меня не получается, – чистосердечно покаялся я. – Не могу – и всё.

– Ладно, – смилостивился редактор. – Молодежь, что с вас взять? Это же так просто…

И стал диктовать машинистке:

– Мы, колхозники колхоза «Кубань», с большим удовлетворением…

Через несколько минут письмо было готово. Но тут редактору кто-то позвонил, и он, нахлобучив шляпу, выбежал, на ходу бросив мне, чтобы подписи колхозников я придумал сам.

На глаза попалась газета с сообщением о том, что состоялось отчетно-выборное собрание Ставропольской писательской организации. И я добросовестно переписал несколько фамилий из числа выступивших в прениях и добавил: «колхозники колхоза «Кубань».

Леша Легеза в это время принёс снимок пшеничного поля. Склеен он был из двух частей, но Леша клялся, что на газетной полосе это будет незаметно. С ним никто не спорил: качество печати в местной типографии было таким, что, скорее всего, не будет заметна и сама пшеница.

Всё вроде бы шло, как надо. Проверив заголовки, мы со Славой дали «добро» печатникам и с чувством исполненного долга разошлись по домам.

Поздно вечером в дверь моей квартиры позвонили. На пороге стоял Слава.

– Одевайся, – сказал он. – Поедем в типографию.

– Что случилось? – спросил я. А случиться должно было что-то совершенно непоправимое.

– Все очень просто, – объяснил Слава. – На этой чёртовой фотографии всё не так. Там слева должна быть пшеница с удобрениями, а она – справа…

Мы поехали в типографию. Набор уже рассыпали, а в ночную смену линотиписты заново набирать материалы не собирались. Они помогли лишь тем, что отлили в виде печаток слова «слева» и «справа».

– Вот сидите и штемпелюйте, – напутствовали они нас. И нам пришлось заниматься этим почти всю ночь. Пальцы были в мозолях.

Колхозники-писатели

Но неприятности на этом не кончились. Недели через две приехал в Невинномысск писатель Вадим Чернов. Он работал над книгой о химиках, о строительстве самого крупного по тому времени в стране комбината по производству минеральных удобрений. Заглянул и к нам в редакцию, попросил разрешения полистать подшивку.

Изучал он её дня два или три. Что-то выписывал, а потом уехал. Через год книжка вышла. Называлась она «Хлеб для земли».

Вскоре бородатый Вадим, который представлялся не иначе, как «простой советский Хемингуэй», снова объявился в Невинномысске.

– Аферисты! – взял он с места в карьер. – Это же надо так подвести человека!

Мы недоумевали.

– Я теперь ни одному писателю в глаза посмотреть не могу, – заявил Вадим. – Все считают, что я их специально в колхозников переквалифицировал. Никто со мной не здоровается…

И тут до нас дошло. Чернов добросовестно процитировал письмо, сочиненное редактором. Вместе с подписями.

– Зря они так на тебя нападают, – сказал я, имея в виду марателей бумаг. – Колхозники – такие же равноправные граждане, как и они.

Впрочем, Вадим на нас долго не обижался. Искупая свою вину, мы сбегали в магазин, а вечером еле-еле втащили «простого советского Хемингуэя» в рейсовый автобус. При этом он заметил, что хоть мы и аферисты, он нас всё равно уважает…

ИСТОРИЯ ТАБАКЕРКИ

Об этой истории я вспомнил после того, как по НТВ посмотрел передачу «Следствие вели…» с Леонидом Каневским. Речь в ней шла об убийстве актрисы Зинаиды Райх, и в памяти сразу же всплыла встреча с сыном Сергея Есенина и Зинаиды Райх Константином Есениным.

В 1972 году Константин Сергеевич был главным специалистом Госстроя РСФСР и по каким-то строительным делам приехал в Невинномысск. Я же знал Есенина как футбольного статистика и даже не подозревал о его звёздных родителях.

Но информация о приезде Есенина до меня дошла. Мы со Славой Стадниченко явились в гостиницу, где остановился гость из Москвы, прихватив бутылку коньяка. Познакомились, а после того, как Слава дважды сгонял в магазин за подкреплением, Есенин и рассказал эту историю.

Собственно, она не является тайной. В ночь с 14 на 15 июля 1939 года Зинаида Райх была убита. Это случилось спустя 24 дня после ареста её мужа – Всеволода Мейерхольда. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР были расстреляны в июле 1941 года обвиненные в убийстве В. Т. Варнаков, А. И. Курносов и А. М. Огольцов.

Вот, собственно, и всё, что сообщалось об этом в газетах. Но Константин Сергеевич владел более обширной информацией. В июле 1939 года ему было 19 лет, он с сестрой Татьяной находился в тот день на даче в Балашихе. По его словам, милицию вызвал дворник Сарыков. Он услышал крики в квартире Райх, но дверь ему не открыли. Тогда он приставил лестницу к окну на втором этаже и увидел два окровавленных тела.