Февраль, как голодный шакал, ненасытен, —
любое тепло пожирает.
И нету в природе каких-то субстанций,
пускай они были бы втуне,
которые вдруг помогли бы остаться
раскрытым бутоном июню.
Рассыплется он охрусталенным светом,
трагедией голубою,
никто не напомнит, что в снеживе этом
мы были когда-то с тобою.
* * *
Стираются в памяти даты.
Осталась лишь самая малость.
Но кажется мне, что когда-то
со мной уже это случалось.
Я чувствовал это горенье,
я силы накапливал в вере
в каком-то другом измеренье,
в другой, незапамятной эре.
Всходила луна за рекою
желтее придонного ила,
и ты была точно такою,
какой ты меня полюбила.
И сердце стучало так часто,
что было светло и тревожно,
и я задыхался от счастья,
какое уже невозможно.
* * *
Двери рассохлись… Прижмусь щекой.
Ты не ждала гостей?
Слышишь, скулит за окном щенком
осень беды моей?
Я пережил тот резкий виток,
горький судьбы сухарь,
я, как в безводной степи цветок,
медленно засыхал.
Я, словно тля в шумящем овсе,
счастье извёл под ноль.
Я позабыл, похоже, совсем,
что ты была женой.
Видишь, я стал, как папирус, жёлт,
запах принёс мышей?..
Я позабыл, для чего пришёл,
ты не гони взашей.
Окна твои затянуло льдом
в утренней тишине…
Это был вроде наш общий дом,
но его больше нет.
Время глотнула серая муть.
Нет уже больше сил.