Практиканты продолжали обстреливать Сан Саныча заумными фразами. Я хмуро покосился на них. Их бы на его место, сразу бы взвыли…
– Мальчишки, – незнакомец точно угадал мои мысли. – А посади любого в кресло мэтра – через неделю сбежит. Педагогика, брат, при всём моем уважении к ней, кроме обширных познаний в области теории требует дважды практики и трижды опыта.
Я поднял на незнакомца удивленный взгляд.
– Не веришь? – спросил он.
Когда меня спрашивают вот так в лоб, я всегда стараюсь выдержать паузу, прежде чем ответить. Некоторые наивно полагают, что своим вопросом сильно озадачили меня и дальнейшую беседу начинают вести с ноткой превосходств. Степка ненавидит меня в такие минуты. «Своим поведением ты провоцируешь хороших людей на нехорошие поступки!» – кипятится он. «Они такие же хорошие после этого, – тоже кипячусь я. – Как вы с Ленкой на дистанции!» Обычно, это успокаивает Степку. Иногда убивает. Смотря, какое у него настроение. Зато на следующих гонках Степка соревновался по правилам и не пытался таранить Ленкин бот. Чем несказанно удивлял ее и невероятно разочаровывал болельщиков.
Незнакомец молчал и ждал ответа. Лишь в глазах у него мелькали веселые искорки. Я неопределенно пожал плечами.
– Нет, почему же…
– А зря, – вдруг, сказал незнакомец. – Кроме практики и опыта еще нужна любовь. Без нее эта наука превратиться в обыкновенное нравоучение. Прежде всего – любовь. К работе, к школе, к таким вот как ты. А потом уже теория.
Незнакомец довольно закинул ногу на ногу.
– А ты говоришь «конечно».
Видимо, он решил, что сразил меня. Это со многими бывает.
Я вздохнул, и с сожалением посмотрел на незнакомца.
– Во-первых, на одной любви далеко не уедешь. Вы забыли еще про терпение. А без терпения вся эта наука превратиться в никому не нужную потасовку. К тому же мои слова относятся не к педагогике, а к мэтру, который через неделю сбежит.
Я закинул ногу на ногу.
– А вы говорите «любовь».
Незнакомец открыл рот. Я впервые видел, чтобы взрослый человек от моих слов впадал в такой сильнейший шок. Наверное, он никогда не бывал в школьных учебных заведениях.
Потом он очнулся, удивленно осмотрел меня с ног до головы и, вдруг, расхохотался. Громко так, на весь кабинет. Мне даже неудобно за него стало. За незнакомца, естественно.
Практиканты замолчали и озадаченно уставились на нас. Все разом.
Сан Саныч сразу распрямился как-то, протиснулся вперед и извиняющимся голосом сказал:
– Приходите завтра. Очень рад был познакомиться. К сожалению, сегодня я занят.
Практиканты смущенно переглянулись и тихо вышли из кабинета. В дверях они еще раз посмотрели на нас. Точнее, на меня одного. Дико так посмотрели.
– Ветров, как всегда, в ударе? – Сан Саныч подошел к нам.
Незнакомец вытер слезы.
– Ну, не ожидал. Они у тебя все здесь такие? – он кивнул в мою сторону.
– Да как тебе сказать, – директор с задумчивостью смотрел на мои крест-накрест ноги.
Я вспыхнул и сел «по-человечески».
– Большей частью, конечно, нормальные. Это худший вариант.
Я смущенно засопел.
– Но с ними еще полбеды, а вот с практикантами…
– Что-нибудь случилось?
– Очередная катастрофа. Оказывается, что моя методика воспитания давно устарела и нужно в срочном порядке перекраивать всю школьную программу. Ты к нам надолго?
Незнакомец усмехнулся.
– Ну, если ты позволишь…
– Ах, да, – Сан Саныч с силой потер лоб. – Ты же по делу… Жаль, жаль. Давненько мы не собирались просто так.
– Да уж. Лет, эдак, пять.
– Как там Толя?
Незнакомец встал.
– Анатолий, как всегда, работает за всех. Дай что-нибудь выпить.
– На столе сок.
Директор повернулся ко мне. Я вскочил с дивана.
– Вот, – директор печально поджал губы. – Посмотри на себя.
Я поморгал.
– В следующий раз ты, конечно, заявишься с перебинтованной головой. Семенов отстранен от полетов. Панина лежит в больнице, все теперь ждут, что выкинет Ветров Александр. Кстати, как чувствует себя Панина?
– Лучше…
– Это хорошо. Но, друг мой, как ты мог улететь в самый разгар занятий? Какой пример ты показываешь младшекурсникам?
– Я выучил уроки.
– Все? – не поверил Сан Саныч.
Я обиделся.
– Проверьте.
Незнакомец поперхнулся, вдруг, соком и закашлялся.