Великая империя зла

Но все они были безуспешными. И не только потому, что слабо организованы, а потому, что самому народу не хватало одного единственного – простого выражения своей мысли и воли, чего же на самом деле они хотят.

Поэтому, как правило, такие «всенародные» восстания с успехом подавлялись, а виновные казнились.

Осман не действовал в таких случаях особо сурово, хотя головы летели довольно часто. Но он старался всегда ограничиться лишь небольшой, но важной частью тех пустобрехов, которые мутили воду.

Подспудно каждое такое восстание несло в себе обыкновенное неподчинение власти и грабежи того же населения, только уже с другой стороны.

Халибам – отдельным наместникам на местах было над чем призадуматься. К тому же они сами были из тех народов, чью территорию и представляли.

Осман не жаловал им почетных титулов и графств, как своим верноподданным и цхетинам, но зато раздаривал земли их территорий по усмотрению, что давало возможность последним поступать, как они считают нужным, и исправно посылать в казну необходимое количество золота и любого вида товара.

Осман сам в свое время прошел подобную практику, когда его отец назначил наместником в Джилаб.

Там он провел свои, как он считает, лучшие годы юношества. Ему никто не мешал, он знал, что нужно отцу, и исправно посылал это, но взамен пользовался почти неограниченной властью с единственной лишь разницей, что не особо зверствовал и не собирал больших налогов, как другие.

Находясь же у руля такого большого государства, он часто ставил себя на место того или иного руководителя на месте и пытался понять им предпринятые шаги в соответствии с вновь изданным его указом.

И, если он не находил какой-либо укрывающейся от глаз детали – то все, как говорят, сходило по-доброму.

Если же что-то находил и не понимал, то сначала вызывал к себе, а уже после этого при необходимых разъяснениях ставил свое заключение.

Обычно в таких случаях оно было суровым. Но, иногда и прощались некоторые, если смогли убедить султана в своей правоте.

Осман всегда любил, когда его подчиненные толково ведают о своих шагах и умеют отстоять свою позицию. Он никогда не перебивал при этом и слушал до конца, а если что-то недопонимал, то переспрашивал вторично.

Сама система таких докладов была достаточно отлажена. Исполнитель от каждой провинции, то есть цхетин, по приезду в столицу всегда рассказывал о положении дел на своей территории.

Это тут же подтверждалось султанскими лазутчиками, засланными в какое-то время туда же. Если рассказы не совпадали, то посылался новый лазутчик, а руководитель оставался здесь до выяснения обстоятельств.

С одной стороны это было жестоко, но с другой – справедливо.

«Аллах запрещает говорить неправду, – всегда говорил Осман, – поэтому, я проверяю, так как являюсь его наместником здесь, среди вас».

Подверженным пересмотру деваться было некуда, и они в поту и переживаниях всегда ожидали возвращения лазутчика.

И хорошо, если все, что они говорили, подтверждалось. В противном случае, их ждало одно – плаха с палачом.

Но не всегда Осман был суров, даже если что-то и не клеилось. Он понимал, что многое зависит от самих людей, что-то ему или другим ведающих. Поэтому, он руководствовался своим собственным мнением и порядочным опытом знания людей.

Ошибок, практически, не было. Лишь однажды только он казнил цхетина не по его вине, да и то благодаря тому, что лазутчик был не совсем точен в своем докладе.

После этого Осман полностью положился на свое собственное решение и старался не поддаваться на кропотливую болтовню других.

Мысли султана вновь перекинулись на сына.

«Надо было все-таки оставить их пока там, – решал он про себя, сознавая, что уже поздно что-либо предпринимать. – Ну, ничего, попляшут все у меня по приезду, – вновь продолжал рассуждать Осман, – и если Аллах допустит гибель моего сына, то я утоплю в крови все их семьи вместе со слугами взятые».

Таков был суровый приговор тем, кто задумал что-либо изменить в этой стране. Султан больше не желал думать о подобном и смотрел просто вперед. Перед ним расстилалась почти бескрайняя равнина, усеянная теми же камнями и небольшими участками пахоты.

Весна была ранней и не все пока трудились в поле, хотя солнце уже пригревало. Старейшины ждали особый указ о начале работ. Таким для них был голос самой земли.

Глава 3

Колонна двигалась медленно, и эмир, то и дело, смотрел на солнце, которое садилось все ниже и ниже.

До захода оставалось всего несколько часов, а им предстояло еще пройти около четвертой части всего пути. Не так уж и много, но достаточно, чтобы не успеть до захода солнца.

Пока ничего не тревожило их караван, и всадники спокойно перебрасывались словами на ходу. Уже были сделаны три остановки, и на каждой Абдах обходил все свои ряды, проверяя по пути, не открылось ли что и не пропало.

Всего час назад они делали остановку, но видно было, что люди и лошади устали. Идти по гористой местности было не совсем удобно. То и дело под ногами находились камни, или просто одиноко торчащие из земли пни деревьев, не известно кем когда-то посаженные и выгоревшие от чего-то.

Лошади, а иногда и сами люди, шедшие рядом из жалости к скотине, спотыкались и падали. Но ничего не могло остановить их движения, и упавшие нагоняли свое место в походном строю, стараясь по пути избегать особо крутых подъемов или спусков.

Наконец, где-то    вдали   показалось подгорье. Оно постепенно сглаживалось и уступало место ровной земле.

Эмир с облегчением вздохнул. Осталось совсем немного. Но, что это?

В конце гористого участка он увидел группу всадников, расходящихся по сторонам, как бы окружая его караван.

«Вот оно, – подумал эмир, – и место выбрано не случайно. Им просто некуда деться. Справа море, слева горы, не идти же, в самом деле, назад».

Он окликнул ближайшего охранника и отправил его к начальнику, передав словесно, чтобы тот готовился к бою.

Абдах не знал, сколько людей противника их окружает, но понял одно. Его предали   и, причем неспроста.

Теперь оставалась одна задача – спасти женщину и ребенка.

И эмир, отдав некоторые распоряжения, бросился к исполнению необходимого.

По дороге он повстречал Сазифа и приказал собрать всех вооруженных людей, а лошадей или мулов с грузом, передать другим.

Тот молча кивнул и ускакал выполнять, на ходу бросая те или иные команды.

Колонна распадалась. Теперь возле каждой упряжи уже не было людей, а на их места становилась другая упряжь, которыми управлял кто-то из погонщиков.

Все освободившиеся на ходу присоединялись друг к другу. Таким образом, колонна стянулась и преобразовалась в двойной поток.

С одной стороны лошади, мулы и люди, а с другой – вооруженные всадники. Всего насчитывалось около двухсот пятидесяти вооруженных людей, включая и охрану.

«Хорошая защита, но может быть маловата, если у противника хорошо обученные аскеры», – подумал Абдах, занимая тем временем позицию возле повозки жены султана.

Пока было все спокойно, и колонна потихоньку двигалась вперед.

«Странно, – думал эмир, – почему они не нападают. Может, ждут заката или пока выйдем на равнину».

Но вот послышался какой-то далекий свист, и вскоре стало видно, как к ним со всех сторон приближается огромная масса всадников.

Все они были одеты в черное и лишь изредка мелькали зеленые и бурые тона одежд.