Великая империя зла

– Успокойся, все образуется. Моя смерть не единственная в этом мире. Многие умирают и ничего. Возьми простых людей. Они мрут, как мухи и живут, как те нищие, только чуть-чуть побогаче и не жалуются, а радуются. Их жизнь ничего не стоит и уходит как-то незаметно и обыденно. Я хотел сделать ее немножко лучше. Передай это моему сыну. И я надеюсь, ты поймешь, что к чему. Я давно за тобой наблюдаю. Ты хороший человек, преданный государству и своему делу, ты любил семью, и ты же ее похоронил, так и не высказав свою боль. Возьми в ученики моего сына и воспитай в нем то, чего так недоставало бы самому тебе и мне. Не бойся наказывать за совершенное. Иногда это очень полезно. Постарайся сломать ему нрав, а затем вновь восстановить. Это хороший урок на будущее. И постарайся выбить дурь и лживую спесь от нашего рода. Мы не затем становились во главе, чтобы люди кричали нам на улицах. Мы хотели лучшей жизни для других, и каждый из нашего рода понимал это по-своему. Я хочу, чтобы ты взял самое лучшее ото всех нас и воспитал в моем сыне. Но не принуждай, а вынуждай. Это главное. Насилие никогда не дает большой пользы. Оно играет роль только тогда, когда человек сам стремится к этому или ему подобному. Но это больные люди. И береги моего сына заболеть этим. На этом я с тобой прощаюсь. Дай мне совершить мой последний намаз, хотя и солнце уже село. Восьми шкатулку. В ней все. И позови сюда экумена через десять минут. Никого больше не зови. Перед смертью я позову сам.

Эмир шагнул в сторону и прошел сквозь ряды охранников. Те отвернулись, увидев, что султан совершает вечерний намаз.

Им запрещалось смотреть на своего повелителя, ибо он являлся для них всех тем одним, который вверял их жизни другим и самому себе.

Спустя десять минут, Абдах вернулся с экуменом. Тот держал в руках, подобную султанской, шкатулку, только побольше размером и менее дорогую.

Султан махнул рукой, приглашая их к себе. Охрана пропустила внутрь к костру, и они приблизились к Осману.

– Садитесь, – показал султан и, обращаясь к экумену, продолжил. – Возьми перо и пиши, – и он продиктовал шепотом то, что хотел указать.

– Хорошо, – вновь сказал султан, – теперь поставь дату сегодняшнего дня и подпись, скрепи печатью и приложи палец к вердикту.

То же проделал и сам султан, передавая потом все это эмиру в руки. Затем он взял документы сына, прочитал и снова произнес:

– Здесь надо сделать то же, – и участники повторили предыдущее.

– Давай сургуч и ленту, – продолжил Осман. Экумен выполнил и это.

– Теперь, разогревайте сургуч и будем опечатывать.

После не очень долгой процедуры нагревания сургуч был приклеен к ленте, а заодно и к бумаге. После чего султан приложил свою личную печать.

– Вот и все, – сурово и сухо произнес он.

Экумен ошарашенно и пугливо смотрел на него, так и продолжая стоять на коленях.

– Да встань ты, – вымолвил Осман, – и позови мою жену и ребенка.

Тот поспешно ушел, а минуты через три спустя к костру подошла женщина. Паранджа была снята с ее головы, и она предстала перед ними с открытым лицом.

Султан не рассердился. Очевидно, она уже знала это, или предчувствовала.

Женщина опустилась рядом с ним и передала в руки спящего младенца. Осман осторожно взял его на руки и, приблизив к костру, пытался рассмотреть черты его лица.

– Нет, не похож на меня, – с сожалением молвил султан, – наверное, есть все же и твоя кровь, – он обратился к жене.

Та молча кивнула головой и вновь взяла на руки ребенка, отходя немного в сторону от костра.

– Люби ее, – вдруг сказал султан, обращаясь к эмиру, – я знаю, это незаконно, но все же можно. Ты ведь знаешь, что я допускал такие грехи, но они ничего не стоят перед грехами других. Я вручаю тебе, Абдах, жену и ребенка. Смотри за ними и береги их. Теперь это твоя семья. Не бойся упомянуть ее имя вслух. Об этом тоже указано в грамоте. Теперь ты будешь моему сыну дядей, и об этом никто не будет знать, даже наши враги. А тебе, жена, говорю. Слушайся его, как меня. Он единственный, кто поможет взрастить нашего сына. Повинуйся ему и не возражай. Я знаю, у тебя осталась там на родине родня. Но ты сильно не переживай. Они уже сюда едут. Прибудут где-то через неделю ближайшим торговым судном. Юсуф держит свое слово. И последнее. Обращаюсь к вам двоим. Соберите всю свою силу в кулак и сожмите его крепче. Не выпускайте из рук то, что должно принадлежать только вам. У меня не было друзей на этом свете, но все же я умею ценить человеческую любовь и прямоту. Тебе, Абдах, я жалую лучшие земли, а тебе, жена, дарю дворец и прилегающий к нему сад. Живите с миром. Это все. А теперь поднимайте людей, я буду говорить им.

Охрана расступилась, когда султан с эмиром направились

к каравану. Некоторые уже спали, но по первому оклику глашатая сразу проснулись и присоединились к остальным.

Спустя минут пять султан, обращаясь ко всем, кто его слышал, произнес:

– Я, ваш повелитель, указанный свыше волей Аллаха, повелеваю и приказываю. Утром выступить в поход и донести слова мои до всех людей, в том числе и в провинциях. Я, глава турецкого престола, Великий Осман, сегодня был отравлен моими ближайшими соратниками, имена которых указаны ранее и поэтому покидаю свой трон. Мое место займет мой сын по совершенству лет. До этого власть передаю эмиру Абдурахиму-ибн-Из-дахиму, который отныне является для вас всех истинным повелителем и управителем. Также оставляю власть и халифату. Они будут руководить вашей духовной жизнью. Я призываю вас соблюдать порядок, должное терпение и исполнять все указы, как мои. Сверху я буду наблюдать за вами и неугодных или лишенных чувства долга буду казнить. На глазах у всех я прощаюсь с миром и оставляю вас наедине со своей совестью. Будьте покорны и справедливы.

На этом султан закончил свою речь и отошел вновь к костру. Люди взволнованно перешептывались и толпились.

Эмир подошел к султану и спросил:

– Что мне делать теперь?

– Успокой людей, и пусть ложатся отдыхать. Завтра в дорогу. Скажи, так приказал я.

Абдах развернулся и пошел исполнять последние указания султана. Вскоре все стихло, и люди разошлись, хотя вряд ли кто мог уснуть после такого сообщения. Спустя час все же сила ночи одолела, и многие уснули.

Султан сидел возле костра, низко склонив голову и, казалось, спал. Но это было не так.

Когда эмир подошел к нему, то тот резко поднял голову вверх и посмотрел. В глазах у него блестели слезы. Взор был несколько затуманен.

Никогда раньше Абдах не видел его таким, как сейчас. Казалось, от него ничего не осталось. Перед ним сидел немолодой мужчина с упавшими глазами, каким-то выдохшимся лицом и телом.

Султан ничего не сказал и понуро опустил голову вниз.

«Наверное, яд действует сильнее», – подумал эмир, присаживаясь тоже к костру.

Султан на несколько секунд вновь поднял голову, и Абдах увидел две огромные слезы, которые падали из его глаз.

Ему стало не по себе. Он встал и прошелся вокруг костра.

«Что это с ним?»– думал эмир, опускаясь вновь подле него, и тут услышал какой-то дальний и глухой голос самого Османа:

– Я плачу, Абдах, и не жалею об этом. Сейчас мой час, а твой пока не наступил. Постарайся понять меня, как можешь. Я не был бы злым и жестоким, если бы люди были сами лучше. Ведь именно они и толкали меня на это. А сколько я сдерживал себя в порыве гнева. Одному Аллаху это известно. Были моменты, когда я хотел снести с лица земли целые города с их жизнями, но все же рассудок побеждал. Я понимал, как они глупы и как долго им еще расти до нас с тобой. Мне не жалко себя, пойми правильно. Я плачу только потому, что многие меня не понимают, да и вряд ли когда-либо поймут. Я также плачу из-за того, что люди в своей глупости просто невыносимы. И я плачу еще потому, что не могу сделать ничего больше, нежели уже сделал. Потому я и ухожу, и не сожалею об этом. Моя душа уже отошла. Куда? Я не знаю, и с тобой беседует только тело, а не бывший султан. Осталось всего несколько минут.

Не бойся расстаться с деньгами и богатством, хотя это и важно. С ними можно принести   больше пользы   и добра другим. Но бойся остаться один, как я, когда все те, кто тебя окружает, просто не понимают, или предают ото дня в день. Я сожалею о том, что не смог побороть в себе силу зла, хотя без нее я вряд ли добился бы чего-то большего. Все-таки есть что-то не уловимое и наделяющее нас разумом, эмир. Я уже это знаю. Моя голова пуста и свободна, как выеденное яйцо. В ней кружится ветер. Может быть, я когда-то и возрожусь, а Абдах, как ты мыслишь? Нет. Наверное, нет. Не хочу этого. Не хочу смотреть на прошлое тупыми глазами. Может, только тогда вернусь, когда обрету больше ума. Не забывай меня, эмир. Возможно, мы и встретимся где-то там, в небесах, и судьба соединит нас вновь. Но, что это я? Я чувствую, смерть совсем рядом. Сердце мое уже холодеет. Я умираю, Абдах…

Султан умер. Он умер так, как и сидел, склонив голову перед костром, как перед большим и вечным огнем. Он понимал других, а они его нет. Султан думал о них, а они о себе.

«О, Аллах, – вскричало внутри сердце эмира и так сжалось, что, казалось, он сам сейчас умрет, – так зачем ты даешь нам эту жизнь. Жить и видеть, как погибают другие, подобные и не такие как ты сам. Зачем заставляешь нас страдать из века в век!»

И послышалось вдруг Абдаху откуда-то сверху или изнутри, он уже не мог понять:

«Не мы заставляем, а вы сами себе творите зло».

– Что это? – встрепенулся Абдах, уж не послышалось ли ему.

– Нет, не послышалось, – отвечал тот же голос, – это твоя совесть. Она живет в тебе, и она говорит сейчас. Послушайся ее и начни жизнь снова.

– Но как? – спросил внутри себя же эмир.

– Живи, а она подскажет…, – и голос исчез.

Эмир встрепенулся. Слезы застлали ему глаза, но он все же посмотрел на султана. Тот так и сидел, склонившись к огню.

Абдах подошел к нему и приподнял голову. Глаза султана уже закатились куда-то вверх, и он взглянул на него белыми прорезями.