Распни Его

    И. А. Бунин
Революция возымела желание разрушить историческую Россию. Одним ударом покончить с монархическим строем и со старой святорусской жизнью. Спокойное, плавное, величавое течение русской реки к свету, к правде Божией, к благоденствию и процветанию она захотела изменить на течение бурное, мутное, кровью окрашенное. «Карфаген должен быть разрушен», – повторял неустанно Катон перед сенатом в Древнем Риме. «Самодержавие должно быть уничтожено. Долой самодержавие» – стало ходячим лозунгом революции. «Долой религию, долой богов», – провозгласили подпольщики – сыны дьявола, сыны погибели.

Сто лет готовила революция пожар в России. Первыми пионерами явились представители просвещенного общества – русская знать. Их не устрашил кровавый террор Робеспьера, казни Людовика и Марии-Антуанетты, бесчинства, насилие и ненасытная кровавая работа гильотины на площади Конкорд. В воздухе веяло флюидами чего-то нового, свежего, многообещающего. Что-то слышалось хорошее, прекрасное, человечное в лозунгах братства, равенства и свободы. Это заражало; верили во что-то лучшее, а казни и изуверства шли не в счет.

Уже в 1819 году двадцатилетний Пушкин, посетив родовое имение, написал стихи, заключительная часть которых стала знамением века:

…Увижу ль я, друзья, народ неугнетенный
И рабство, павшее по манию Царя,
И над Отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли, наконец, прекрасная заря?..

Молодой национальный поэт отразил в стихах лучшие чувства своей возвышенной, благородной души. Он не был революционером; он был враг насилия. Он мечтал о подлинном духовном братстве людей; он пламенно взывал о милости к падшим, смягчении диких нравов, о свете науки, о том радостном земном царстве, когда все будут довольны и жизнь чудесна, когда не будет насилия, когда уйдет навсегда та суровая эпоха, при которой «барство дикое, без чувства, без закона, присвоило себе насильственной лозой и труд, и собственность, и время земледельца».

Пушкин никогда не думал о насильственном ниспровержении трона. Другие пошли дальше. 14 декабря 1825 года произошла первая стычка исторической России с теми силами, которые влекли ее на новый путь. Пролилась первая русская кровь во имя того, что смутно понимали устроители бунта и чего совсем не понимали солдаты гвардейских полков, вызванные из казарм на Дворцовую площадь[2 - Автор ошибается. Солдат вывели на Сенатскую площадь. (Прим. ред.)]. В мучительном, пугливом оболванении кричали они среди тусклого серого дня: «Да здравствует Константин и жена его Конституция!» Бары же, учинившие свалку, помышляли о республике.

Граф Растопчин, сжегший Москву, когда в нее вошел Наполеон, после восстания сказал саркастическую фразу: «Во Франции революцию делали сапожники. Это понятно: желали стать барами. У нас революцию сделали баре. Неужели из желания стать сапожниками?»

Растопчин был прав. Он взял быка за рога. Никаких политических программ, кроме наивных рассуждений, у устроителей 14 декабря не было. Это были политические дети, русские идеалисты, в большинстве своем мягкотелые, неспособные на пролитие крови, не умеющие вообще что-либо делать продуманно и планомерно. Вышли на площадь и топтались, не зная, что предпринять, пока их не разогнали. Они, как дети, играли с огнем и не помышляли, что могут вызвать пожар. Вероятно, их вдохновляли те же чувства, что и А. С. Пушкина.

Император Николай Павлович твердой рукой придавил революцию. Роковой день 14 декабря запечатлелся ему на всю жизнь. Россия избежала грозившей опасности, но могла случайно и не избежать. «Блюдите, како опасно ходите», – сказал он одному из допрошенных революционеров. «То, что Император предвидел с 1830 года, революция не преминула осуществить до последней черты. Все уступки, все жертвы своих убеждений, приносимые монархической Европой, в надежде найти какое-то миролюбивое сожительство, были сделаны впустую. Революционная партия, почти не скрывая своих действий, изощрялась подрывать самую почву под их ногами» (Тютчев).

Император служил интересам национальной России. Он чувствовал тлетворное, отравленное дыхание революции, и он не стеснялся в применении соответствующих предупредительных мер. Сколько злопыхательства, ненависти и яду излило на него революционное подполье: «жестокий самодур, тиран, палач, деспот, жандарм Европы, Николай Палкин»… Но лучшие умы России думали о нем иначе. В своем ответе «Друзьям» Пушкин писал:

Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами…
…
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный;
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит…

В другом роде, но так же похвально и красноречиво отозвался о царе Тютчев: «…к счастью, на российском престоле находился Государь, в котором воплотилась „русская мысль“, и в настоящем положении вселенной „русская мысль“ одна была настолько отдалена от революционной среды, что могла здраво оценить факты, в ней проявляющиеся».

Умирая, Николай Павлович завещал сыну обновить Россию, сделать то, чего он, к сожалению, по условиям обстановки не мог сделать.

Эпоха Великих реформ, совершенно изменившая внутреннее устройство России, «зоря новых дней», началась 19 февраля 1861 года. В этот незабываемый русский день Император Александр II подписал Положение об освобождении крестьян от крепостной зависимости. 5 марта он объявил об этом манифестом, который заканчивался замечательными словами:

«Осени себя крестным знамением, православный русский народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного».

Это была чудесная, золотая, благословенная страница в жизни России. Можно было думать, что «зоря новых дней» удовлетворит и утихомирит либеральное русское общество. Мечта сбылась. Благоразумие и государственная мудрость требовали освоить и наилучшим способом применить реформы, которые коренным образом перестраивали жизнь. Увы, «кающиеся дворяне» забыли о благоразумии. «Не хочу быть столбовой дворянкой, а хочу быть вольною царицей»… «Реформы не коснулись основного начала русской государственности – самодержавия. Мы желаем иметь конституцию»…

Рядом с просвещенным барством, которое желало «довершение государственного здание созванием общего собрания выборных людей от земли русской для обсуждение нужд общих всему государству», начали действовать новые силы, далеко оставлявшие за собой «кающихся дворян». Революционное движение продолжало развиваться. По всей России тайно распространялись революционные прокламации, бунтовали студенты, зародились тайные общества, ставившие целью ниспровержение государственного строя; начался террор со стороны подполья; началось хождение в народ с целью устройства социальной революции.

Иди к униженным,
Иди к обиженным
По их стопам.
Где трудно дышится,
Где горе слышится,
Будь первый там…

    Н. А. Некрасов
Представители революционной общественности – «энтузиасты, идеалисты и демократы» – думали и убеждали так думать других, что «царское правительство и бюрократия страдают основным грехом: они не имеют достаточно живого знакомства с делом, далеки от народа и потому неспособны подготовлять полезные для народа решения». Надо, чтобы управление перешло в «свежие общественные учреждения», тогда все пойдет иначе, все будет великолепно и в России наступит царство благополучия.

Царская бюрократия на революционном рынке котировалась очень низко. Это было, по мнению свободолюбцев, сборище каких-то идиотов, тупиц, помпадуров, держиморд, воров и мерзавцев. Сколько злословия, зубоскальства, насмешек и издевок было направлено в ее адрес! Даже сам превосходительный царский чиновник М. Е. Салтыков во множестве произведений изощрял свой острый сатирический язык, чтобы высмеять своих собратьев. В «Сказке о ретивом начальнике» он писал:

«А программа наша вот какова: Чтобы мы, мерзавцы, говорили, а прочие чтобы молчали. Чтобы наши мерзавцевы затеи и предложение принимались немедленно, а прочих желания чтобы оставлялись без рассмотрения. Чтобы нам, мерзавцам, жить было повадно, а прочим всем чтобы ни дна ни покрышки не было. Чтобы нас, мерзавцев, содержали в холе и в нежении, а прочих всех в кандалах. Чтобы нами, мерзавцами, сделанный вред за пользу считался, а прочими всеми если бы и польза была принесена, то таковая за вред бы почиталась»…

Глашатаи революции со всей их сознательной ложью и бессознательными заблуждениями встречали иногда отпор со стороны людей, далеко заглядывавших вперед и хорошо разбиравшихся в правде и в неправде. Один из таких, князь П. А. Вяземский, о котором Пушкин заметил:

Судьба свои дары явить хотела в нем,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род с возвышенным умом
И простодушие с язвительной улыбкой, —

написал блестящее стихотворение, в котором дал тонкий, замечательный анализ революционной братии, мечтающей облагодетельствовать Россию:

Послушать – век наш – век свободы.
А в сущность глубже загляни:
Свободных мыслей коноводы
Восточным деспотам сродни.

У них два веса, два мерила,
Двоякий взгляд, двоякий суд:
Себе дается власть и сила,
Своих – наверх, других – под спуд.

У них на все есть лозунг строгий
Под либеральным их клеймом:
Не смей идти своей дорогой,
Не смей ты жить своим умом.

Когда кого они прославят,
Пред ним колена преклони.
Кого они опалой давят,
В того и ты за них лягни.

Свобода, правда, сахар сладкий,
Но от плантаторов беда:
Куда как тяжки их порядки
Рабам свободного труда.

Свобода – превращеньем роли
На их условном языке
Есть отрицанье личной воли,
Чтоб быть винтом в паровике.