Новая жизнь. Книга 1. Сергей Савелов

– Наши духов утюжат, – доложил, вернувшись, и грязным рукавом старой кэзэшки вытер пот с чумазого лица. – Рыжий корректирует огонь, – добавил.

– Долго я …? – через силу поинтересовался офицер, не договорив.

– Минут сорок, – ответил комод[32 - Командир отделения.], переглянувшись с медиком.

В бою, как правило, время не замечаешь. Оно то растягивается так, что минуты кажутся часами, то летит мгновением.

Офицер покосился на свои многочисленные повязки с проступающими пятнами крови. Правая штанина была разрезана почти до пояса. Бронежилета и куртки не было. Вероятно, сняли разведчики. Вся правая нога и правая рука были замотаны бинтами почти полностью. Живот и пах были тоже перевязаны. Особо обильно кровоточили ступня, голень, бедро и бок. На голове тоже была повязка с проступающим свежим пятном крови.

– Рыжего позовите, – пошевелился командир и, застонав от боли, потерял сознание.

После артналета обстрел разведгруппы душманами прекратился. Вероятно, враги затаились или ушли, так как поразить подготовленный укрепрайон и тем более огневые точки, укрытые в горах без точной пристрелки на огромной площади нереально.

Командир разведгруппы очнулся в следующий раз, когда его разведчики несли на носилках к дороге. Там в колонне боевых машин, прибывшей из полка, находилась санитарная летучка. Солнце уже склонилось над горизонтом. Скосив глаза, раненый увидел танк с тралом, прокладывающий безопасный путь к машинам разведвзвода. По-видимому, подбитый БТР собирались эвакуировать, а второй самостоятельно не мог выбраться из низины, куда залетел в пылу боя.

Три «Гвоздики»[33 - Самоходная артиллерийская установка. Калибр 122 мм.] обстреливали склоны ближайших гор. Туда же строчили из КПВТ прибывшие БТРы. В горы углубляться советские подразделения не собирались, так как приближалась ночь. Направлять пехоту в неизвестную неразведанную местность рискованно и к тому же опасались заминированных подходов к укрепрайону душманов. Скорее всего этот район теперь будут обстреливать «Гиацинтами»[34 - Крупнокалиберная дальнобойная пушка. Калибр 152 мм.], батарея которых располагалась рядом с расположением и под прикрытием полка. Возможно, уже завтра вызовут и обработают склоны гор «вертушками»[35 - Вертолеты.], а потом направят в этот район части афганской армии под прикрытием нашей артиллерии и авиации. Мотострелковые подразделения Советской Армии в горы не пошлют. Перед выводом войск требовали беречь своих и за потери спрашивали очень строго. Это не исключало наградного дождя, который просыплется на офицеров штаба полка и батальона за этот бой. Обязательно впоследствии наградят погибшего и раненых.

О других фактических участниках боя снисходительно «забудут» из-за отсутствия командира и некому будет ходатайствовать, пробивать и писать наградные на отличившихся в бою разведчиков.

Произойдет так, как всегда в армии – будут искать виновных, назначат и накажут невиновных, упрекнут участвующих и наградят непричастных.

Глава 1. Госпитали. 1988-1989.

Размышления.

Госпитали. Сосредоточение боли, надежд, разочарований, утрат, веры и проверки каждого на прочность. Для многих – поворотный момент, разделивший жизнь на «до» и «после». Некоторые по молодости или наивных надежд еще не понимали, что прежняя жизнь для них закончилась навсегда. Безногий инвалид или спинальник с отнявшимися ногами будет с тоской вспоминать госпитальные палаты, где он находил помощь, понимание окружающих и заботу. Выйдя за стены госпиталя, молодой человек быстро поймет, что прежнего круга друзей, детских забав и подростковых забот, привычного образа жизни он лишился навсегда. Двадцатилетний парень, ничего не видевший в жизни кроме своего двора, города, в котором родился и вырос и знойных песков или гор Афганистана останется нужным только родным. Привычным окружением инвалида станут стены квартиры, а окном в мир – телевизор. Выход на улицу станет неразрешимой проблемой и даже полученная инвалидная коляска проблемы с подвижностью не решит. Те же лестницы, ступени крыльца, бордюрный камень и многое другое останутся непреодолимыми препятствиями. И никаких перспектив в будущем....

Не удивительно, что многие «афганцы» от тоски и безысходности спиваются, подсаживаются на наркоту или кончают с собой.

А за стенами квартиры бурлит жизнь, кипят страсти. Наверху борются за власть и пути дальнейшего развития страны. Открываются кооперативы, создаются совместные с зарубежными предприятия. Идет первичное накопление капитала внизу, дележ государственной казны и партийной кассы наверху.

Мне пока ничего другого не остается, как вспоминать прежнюю жизнь, слушать соседей по палате, читать книги, свежую прессу, слушать радио и думать, думать …, а размышляя – анализировать.

Смотрю с тоской на своих очередных соседей по палате и пытаюсь представить их (и свою заодно) будущую жизнь.

– Воронов на процедуры, – прервала мои размышления медсестра, распахивая двойные створки дверей и закатывая в палату кресло-каталку.

«Опять эти мучения!» – мелькнула мысль, но сдерживая мат и стоны с помощью девушки пересаживаюсь в мое новое средство передвижения. Что-то недостаточно быстро заживают мои раны, полученные в последнем бою у источника Рег. Каждое движение, причиняет боли в животе и других местах, поэтому большую часть времени стараюсь не шевелиться и лежать на спине, однако жизнедеятельность не дает покоя и приходится садиться, чтобы принимать пищу, подниматься, чтобы пересесть в кресло для регулярных медицинских процедур или посещения туалета. Хотя ради последнего готов терпеть боль, чтобы не чувствовать унижения, когда молодая девчонка или грубые руки соседа подсовывают и убирают из-под израненного тела больничную “утку”.

В первые недели после ранений, когда операции шли одна за другой обезболивающих не жалели. Потом из-за опасений сделать из меня наркомана и привыкания, наркотики стали ограничивать или заменять менее сильными лекарствами. Порой от сильной не проходящей и изматывающей боли хотелось выть. Даже появлялась малодушная мысль покончить со своими мучениями разом и навсегда, и только характер, природное упрямство, жажда жизни или нежелание огорчать близких (маму и жену) не позволили решиться на крайний шаг.

Вернувшись в палату, уже не ложусь, чтобы вновь лишний раз не терпеть боль при укладывании или подъеме, так как скоро обед. Оглядываю четырехместную офицерскую палату Военно-медицинской академии – очередного места моего лечения. До этого были полковой медпункт, медсанбат дивизии в Шинданде и армейский госпиталь в Кабуле. Все эти медицинские учреждения помню смутно из-за изматывающей невыносимой боли или забытья от обезболивающих. Более или менее соображать начал только в окружном госпитале в Ташкенте и в столичном в Москве. Потом, после многочисленных операций по неизвестным для меня соображениям медиков оказался в Ленинграде. Как меня заверили – здесь опытный медицинский персонал и на ноги поставят быстро.

«Какие на хрен ноги?» – мысленно возмущаюсь. После неоднократного хирургического вмешательства из оговорок врачей понял, что стоял вопрос об ампутации моей развороченной ступни. Это было еще в Московском госпитале. После моего перевода в ВМА попросил хирурга спасти ступню. Молодой мужчина со злыми глазами сердито оборвал меня:

– Благодари своего бога, что остальные части тела на месте. У других и этого нет! Как решу, так и будет.

Понимаю, что профессиональная черствость медику необходима, и ему некогда вникать в душевные переживания каждого больного или раненого. Но это моя нога! Как мне дальше жить и служить с протезом? Хотя со службой, похоже, закончено. Пятку все же отрезали. Что-то там было слишком сильно повреждено.

Среди соседей по палате велись всякие разговоры о дальнейшей службе. Передавали слухи, что после ампутации конечностей или других тяжелых ранений после обращения к Министру Обороны некоторых офицеров оставляли на службе в Вооруженных Силах в штабах или в военкоматах. Допускаю, что чудеса случаются, если за чудом стоит влиятельный покровитель или покалеченный представлен к высокой награде – Звезде Героя или ордену Ленина. Во втором случае подобное хорошо работает на репутацию Министерства Обороны и государства в целом, а куда девать тысячи покалеченных в неофициальной войне? Эту непопулярную в народе войну до сих пор стыдливо называют – оказание интернациональной помощи дружественному народу Афганистана.

Все знают о «вьетнамском синдроме». Теперь в прессе упоминается «афганский синдром. Тысячи интернационалистов возвращаются в гражданскую среду и пытаются встроиться в обычную жизнь, однако Афганистан у каждого, побывавшего «за речкой», оставил свой след в душе, и не все могут принять многогранность мирной жизни. Отсюда несдержанность, пьянство, наркотики и преступность среди «афганцев». Привычные для обычных людей – черствость, равнодушие, обман, предательство, интриги, обиды, оскорбления, оброненные мимоходом, бывают неприемлемы для тех, кто видел и привык к другим отношениям. Повышенное чувство справедливости может вызвать неадекватную реакцию у опаленного войной и желание ответить на обиду, оскорбление радикальным способом или уйти от проблем в пьяное или наркотическое забытье.

Когда болезненные страдания и ощущения у меня уменьшились, стал задумываться о своей дальнейшей судьбе и жизни с полученными ранениями.

Мои и чужие раны.

Последнее, что помню из того последнего моего боя – это взрыв и удар под зад, а дальше темнота. Потом приходил в сознание несколько раз. Хохол тогда успел сообщить, что наш БТР подорвался на мине.

«Куда делся шлемофон с головы?» – неожиданно заинтересовался. Вероятно, сорвало гарнитурой, когда порхал в полете безвольной тушкой и воткнулся пустой головкой в афганский песочек с камушками.

Вновь и вновь прокручиваю в голове детали, предшествующие бою. «Что-то меня беспокоило тогда!» – вспоминаю. Первое, что меня насторожило – поведение местного населения у первого кишлака. Обычно, когда проезжали местные кишлаки, то бачата, по-детски непосредственные, бежали к машинам и, протягивая смуглые ручонки с наркотиками, кричали: «Чарс, чарс[36 - Наркотик на основе конопли индийской. В Союзе известен под названием «план» или гашиш.]!» Взрослые обычно просто настороженно смотрели.

В тот раз все бросились прятаться. Вероятно, местные жители знали про засаду или базу душманов и предполагали, что будет бой. Тогда я этого не сообразил и не придал значения, но что-то почувствовав, заставил бойцов надеть каски и бронежилеты и сам обрядился, только мне мало это помогло, да и другим пострадавшим тоже. Взрывом меня скинуло с брони и, ударившись о землю, рассек голову и сломал лучевую кость правой руки. Потом, вероятно, близкий разрыв мины нашпиговал меня с правой стороны осколками.

«Все ли я сделал? Правильно ли действовал, как командир?» – мучаюсь мысленно. «Буквально за несколько секунд до обстрела я почувствовал внезапную тревогу», – вспоминаю. Что это? Шестое или седьмое чувство? Ангел за спиной или бог на моей стороне?

«Как командир, я поступил правильно!» – пришел к выводу. Руководил подчиненными и управлял подразделением в бою до последнего момента и, похоже, спас не одну молодую жизнь. Если бы приказал разворачивать БТРы, то потерял бы время и подставил подразделение. Еще хуже было бы, если продолжили движение или приказал пятиться. Кто заминировал обочины и прилегающую местность, уже не выяснить.

На десятом году войны территория Афганистана настолько нашпигована минами, что никто не знает – где безопасно ходить или ездить. Сколько знаю о случаях подрывов в период службы или слышал, пока валяюсь по госпиталям!

В одной из боевых операций в провинции Гильменд мой полк потерял больше десятка единиц техники и несколько человек личного состава ранеными и контуженными при передвижении вдоль одноименной реки вне дорог. За эти потери командира части отстранили от командования операцией.

В Ташкентском госпитале услышал историю. Для обеспечения безопасного прохождения колонны на господствующую высоту направили четырех человек с крупнокалиберным пулеметом НСВ «Утес»[37 - Крупнокалиберный пулемет Никитина-Соколова-Волкова «Утес» на станке. Калибр 12.7 мм.]. При выдвижении к позиции произошел подрыв. Один солдат погиб и двое были ранены, один из которых ослеп.

Чьи это были минные поля? Кто минировал никому не нужную местность?

Перед выходом в рейд на незнакомую территорию я всегда наносил на свою карту минную обстановку в предстоящем районе боевых действий. Если предстояло действовать в зоне ответственности заставы, то уточнял у ее начальника опасные территории, хотя по опыту давно понял, что полковые сведения не соответствуют действительности. Там, где должны стоять мины, уже можно было безопасно ходить и ездить, так как духи разминировали или прошли многочисленные стада пасущихся баранов и коз, но на ранее безопасной местности могли оказаться минные поля.

При подготовке к этом боевому выходу тоже сверял карты, и никаких минных полей по полковым данным вдоль нашего маршрута не было.

Вот с многочисленными осколочными ранениями и их последствиями медики усиленно возятся, по сей день, а я страдаю от боли. Гипс на правую руку наложили еще в Шинданде. Через сутки в Кабуле зашили голову. К тому времени, как мне сказали – края раны распухли и разошлись, обнажив череп. Женщина-хирург умело стянула края раны и искусно зашила, а уже в Ташкенте снимали швы. Остался только узкий шрам от затылка до лба. Сейчас под отросшими волосами не видно, а только прощупывается и иногда чешется. «Когда облысею, то буду хвастаться видимой боевой раной перед внуками», – шучу про себя.

Очень меня беспокоило отсутствие пятки для будущей жизни, хотя врачи уверяли, что потом приспособлюсь – буду ходить и даже бегать без заметной хромоты, но сам сомневаюсь – уж слишком рана болит и жутко выглядит без повязок.

Другая болезненная рана находится ниже пояса. Осколок вошел в правый бок ниже печени и что-то натворил в животе. Слишком сильные боли чувствую ниже пупка. Сначала опасался, что перестал быть мужчиной из-за долгого отсутствия эрекции, но, когда однажды утром почувствовал «стояк» – радости не было предела. Теперь опасаюсь за репродуктивную функцию, вызывая насмешки врачей. Меня заверили, что половые органы не пострадали и даже мочевой пузырь не задет. Попросил принести соответствующую литературу, чтобы убедиться самому, однако сомнения остались – мало ли кто и что говорит и пишет.

Другие многочисленные раны уже зажили после извлечения осколков или вот-вот заживут. Касательное ранение голени с повреждением кости вроде уже не беспокоит, и скоро повязку снимут. «Да! Сильно мне шкурку попортили многочисленные осколки! На пляже теперь не раздеться, не вызвав интереса окружающих и в интимной обстановке придется раздеваться в темноте, чтобы не напугать партнершу!» – сокрушаюсь полушутя мысленно. От жены шрамы уже не скроешь, и она должна привыкнуть и смириться.

После контузии или сотрясения мозга, остался звон в левом ухе. «Странно! Взрывы, по-видимому, были с правой стороны и больше пострадать от ударной волны должно по логике правое ухо, а звенит в левом!» – удивляюсь. Теперь стал хуже слышать в каком-то диапазоне. На фоне звуков радио или постороннего шума иногда приходится переспрашивать собеседника, так как некоторые слова не разбираю. Врачи отмахиваются и заверяют, что слух восстановится.

«Посмотрим», – скептически размышляю. Госпитали переполнены. Идет непрерывный поток раненых и работа врачей похожа на конвейер, однако стараются лечить качественно и не долеченных не выписывают.

В Кабульском госпитале, в период просветления по дороге в операционную на очередную операцию с каталки увидел через открытую дверь в одной из палат необычную картину. Посреди палаты стояла кровать, а на подушке лежало грубое бревно с темно-коричневой корой, частично прикрытое одеялом. «Что за дурацкий армейский юмор?» – подумал тогда. Зачем приносить и укладывать в больничную постель полено? Потом мне объяснили, что это был обожженный солдатик. «Как такому впоследствии жить, если выживет?» – ужаснулся. – «А другим – без рук, ног, зрения…?»

Еще в полку непроизвольно начал анализировать потери, а в госпиталях лишь убедился в правильности сделанного вывода. Лишь около десяти процентов потерь ограниченный контингент Советских войск несет от прямого воздействия противника, а остальные – от глупости, случайности, несоблюдения мер безопасности, «дружественного огня», несогласованных действий командиров всех степеней и обычного разгильдяйства. Только в период моей службы в полку было ранено, контужено, покалечено и убито более трех десятков солдат и офицеров, а таких, как я с моими подчиненными, пострадавшими в ходе боя – минимальная часть.

Вспомнилось несколько случаев небоевых потерь.