Восходящие вихри ложных версий

– Они потребуют труп для захоронения.

– Надо чтобы в морге сказали, что необходимо дополнительное исследование органов.

– А реагенты ожидаются из Москвы? – усмехнулся Хряпин.

– Из Австралии. Необходимо время.

В понедельник у Тугарина был муж пострадавшей, Михаил Ильич Скалыга, а потом две подруги потерпевшей, Фоменко и Кошелева. Скалыга взволнованно спрашивал, как ему быть в этой ситуации. Ведь на двенадцать часов назначен вынос тела. Всё подготовлено к погребению. И ресторан заказан. Родственники съехались. Об обстоятельствах несчастного случая ничего дополнительно не сообщил. «Если бы я знал!.. Но там у всех такая проводка, снаружи – голый провод».

Когда шла беседа с Кошелевой, в кабинет вошёл Хряпин. Он вошёл лишь затем, чтобы передать Маврину документы по факту разбоя, совершённого прошедшей ночью, однако, обнаружив напротив Тугарина интересную женщину, извлечь себя с равнодушной своевременностью из кабинета подчинённых не сумел и потому соблаговолил задержаться и даже задать Кошелевой несколько вопросов, светски легковесных.

Подруги Скалыги оказались подругами хоть и недавнего, но всё-таки прошлого – с того времени, как супруги Скалыги серьёзно занялись бизнесом, виделись они с Екатериной Скалыгой всё реже и реже.

– Катю месяца два я не видела, – сообщила Кошелева, – а Михаила и вообще чуть ли не полгода. Вчера, правда, он прислал какую-то девушку за ключами от их квартиры. Катя в последний свой приход ко мне забыла их, да так и не забрала потом. Я, когда обнаружила ключи, а обнаружила я их не сразу – через какое-то время, то и не догадалась, что это её. И она не зашла почему-то.

– Может, думала сначала, в другом месте оставила или потеряла, – предположил Тугарин.

– Может быть. А потом, возможно, некогда было.

Гвидон задал ещё множество вопросов, но всё без толку.

– Подруги, пусть даже и бывшие, а всё одни какие-то общие фразы, – недовольно сказал Тугарин после ухода Кошелевой. – Вот, например, Кошелева. Александр Петрович, тебе не показалось, что эта подруга Скалыги что-то темнит, что-то не договаривает. Как минимум. А? Ты видел, как она на вопросы отвечала? Обратил внимание? Все слова свои взвешивала, обдумывала всё самым тщательнЕйшим, как сказал бы Руслан Имранович, образом. Ой неспроста-а…

– Ну поговори с ней ещё раз, – прикуривая (он решил покурить в кабинете подчинённых), ответил Хряпин. – Только что это даст, не знаю. Хотя, конечно, женщина она внешне приятная. Я бы, пожалуй, разорился на один вечерок. А если серьёзно – может, она просто человек такой. Есть люди, у которых только под пыткой сведения получить… И интереса-то у них никакого – нет же, кряхтят, но молчат, как партизаны.

– Под пыткой или… вызвав на скандал.

– Что? Какой скандал? – не понял Хряпин.

– Спровоцировать ситуацию… Как в том анекдоте, «а твоя-то, а твоя-то…» Помнишь? Анекдот этот.

– Анекдот – это одно… Проще надо.

– А что? Когда поразмышляешь, обмозгуешь всё… Так даже интересней.

– Всё-то ты не туда думаешь! – привычно сдержанным жестом Хряпин коснулся роскошных усов.

– Куда – не туда?

– Красивая баба! А ты сидишь чурбаном деревянным! – Хряпин поднялся на ноги. – Будь я хотя бы на один раз меньше женат и будь у меня хотя бы на два ребёнка меньше… А-а!

– Да ну, – отмахнулся Гвидон. – И вообще она мне дурой показалась.

– Ду-у-ра! – передразнивая, Александр Петрович резко повернулся в сторону Тугарина. – Сам ты… Можно подумать, рядом с рассадником умных женщин вырос!

– Да нет, я – пас. И душевный настой жидковат, консистенция не та. Я и вообще-то, когда по следу иду, все половые признаки утрачиваю. Женщина или баба – ничего не понимаю.

– Когда я начинал, – Александр Петрович снова присел на стул и ласково тронул усы, – вот тогда были опера! У-у! Всё успевали. И работать умели. И водку пили. Ты пойми, подход к каждому нужен. С каждым надо поговорить на его языке. Ты вот говоришь – дура, а сам, я предполагаю, с самого начала какую-нибудь заумную ахинею при ней нести начал. Потому, может, и слова она обдумывала. Дурой показаться не хотелось. Всего-то. Необходима атмосфера лёгкости. Нужно человека поместить в такие условия, чтобы он говорил, говорил, и выговориться не мог. Пусть уж лучше он в десять раз больше скажет, чем какой-нибудь пустячок упустит.

Два оперуполномоченных и испуганный лжец в белой клетке больничной палаты

Вернувшись с обеда, Тугарин раздвинул шторы, чтобы посидеть минут пять под световым колпаком весеннего солнца. Этого не получилось.

– Гвидон, зайди ко мне срочно!

Голос Хряпина, пропущенный сквозь селектор, выглядит плоским.

– Нашёлся твой Волков, – услышал Тугарин радостную весть, войдя к Хряпину, однако тотчас же и по голосу, и по виду Александра Петровича понял, что сказано ещё не всё.

– Ну-ну!

– Сейчас созвонись со Шмеховым из линейного. Вот его телефон, – Хряпин двинул в его сторону вырванный из настольного календаря листок. – Ну а там – по обстановке. Лежит в первой городской, травма головы у него. С его слов, выбросили из электрички.

– Так я и знал! – воскликнул Тугарин, словно катапультированный взвиваясь над стулом и роняя только что полученную бумажку с записями.

Прямоугольного вида листочек календаря, неоднозначно раскладывая движения, устремляется к полу. Гвидон с азартом кидается ловить его и опрокидывает стул.

– Что ты знал?! – раздражается Хряпин. – Что стулья мои переломаешь?

– Да нет. Зачем же! – Тугарин поднимает стул и начинает говорить более осторожно. – Хотел сказать, что это косвенным образом подтверждает мою версию. И Волков каким-то образом причастен к преступлению. Возможно, важный свидетель. И его хотели убрать. Очень и очень похоже на правду.

– Не это ли называется: гнать факты кнутом по одной дороге? – Хряпин скептически скривился. – Ты вот что, антимонии тут не разводи, а езжай-ка в больницу и вытащи из ушибленного всё, что можно. Благо, он не в реанимации. Вперёд!

– Может, зайти подальше? С домашних начать… Попробовать…

– Да он же до дома не доехал! – перебил Хряпин. – Что они могут знать? С него начни. Только смотри у меня! А то там сестрички – покойника взволновать могут.

Трамвайная монотонность удлиняет расстояния. Удалённые расстоянием и молчанием соединённые точки единой системы координат имеют различную эмоциональную окраску и смотрятся антиподами.

Впрочем, Тугарин и не собирался связывать себя обетом молчания, он всего лишь уговорил себя не кормить Шмехова незрелыми плодами собственной версии случившегося с Волковым. Гвидон прекрасно понимал, что в точке пересечения двух кривых истина выглядит куда как убедительнее. А о чём поговорить, всегда найдётся. Незнакомые прежде, Тугарин и Шмехов, как, пожалуй, два любых произвольно соединённых опера бывшего Советского Союза, проблем в учреждении доверительного и почти что дружеского общения не обнаружили.

Впервые со времени их личного (не телефонного) знакомства Волкова разговор коснулся, когда трамвай подкрадывался к остановке «Больничный комплекс».

– И как часто у вас такие случаи? Вышвыривают человечков из электричек иногда? – спросил Тугарин.

– Да, иногда. Не часто, конечно. Мне кажется, пока что самое распространённое – это когда по пьянке кухонным ножом и в условиях кухни. Где жрут, там и бьют.

– Ты прав. Типично нашенское злодейство. Но сейчас, я бы сказал, появляется и кое-что иное. По сравнению с благословенной памяти застойными временами, – вроде как согласился, но, одновременно, и возразил Тугарин.

– А случаи бывают, – проговорил Шмехов и вплотную приблизился к Гвидону. – Недавно одного нашего парня выбросили, сотрудника нашего, – сказал и направился к выходу.

– Да ну! – удивился и не поверил готовый поверить Тугарин, пробираясь следом за Шмеховым.

– Ну да. Ехал пьяный да и поскандалил с какими-то. Пистолет вытащил. Да! Его и вытолкали, а как иначе! Зашуршал по щебёнке. Хорошо – оружие не отобрали. Да и поезд только-только с остановки тронулся. Лобное покрытие обновил частично, только и всего… Но электрички сейчас, большинство, с автоматическими дверями.

– А эта, на которой Волков ехал?

– Проверил, у этой – не автоматически закрывающиеся.