Странные люди

– Куда спешить, без нас не начнут, – попытался пошутить он, но шутка повисла в воздухе.

– Тебе рубашку погладить нужно, ты в какой пойдешь? – она решила начать с его проблем, раз уж в голову ничего путного не приходит. – Что приготовить на завтрак?

– Завтрак? Ты можешь есть в такой момент? – в его голосе звучало раздражение и сарказм, но она не обиделась.

По утрам, спросонок, на голодный желудок он никогда не отличался ангельским характером. Но, допивая утренний кофе, приходил в состояние умиления и осознания, что у него самая замечательная и обаятельная жена, красавица, искусница и самая любимая женщина. О чем он незамедлительно и сообщал ей, мешая собираться обниманиями и поцелуями. Она ворчала и отпихивала его, но в душе радовалась этим маленьким проявлениям нежности и неизменно ждала их. Если бы однажды он поступил по-другому, она бы непременно обиделась, насторожилась и начала ревновать.

– Могу, – улыбнулась она, – почему нет? Не потоп, не землетрясение, ничего неожиданного не случилось. Мы знали об этом еще год назад и были готовы. Почему бы не позавтракать, раз уж есть такая возможность? Не глупи, все нормально или ты против?

– Против чего? – буркнул он, поднимаясь с постели и нашаривая ногой тапки. – Раз надо, значит надо, хотя глупости все это.

– Ага. А две ссоры и три счастливых события в прошлом месяце произошли случайно? Именно в предсказанные дни, именно с теми людьми, именно там, где и предсказали? Это судьба и ты сам с этим согласился! Не будь ребенком, одевайся и завтракать!

– Не буду одеваться, – он бухнулся обратно в постель. Зацепившийся за ногу тапок взлетел к потолку и благополучно шмякнулся в аквариум. – Глупость все это! Предсказать, что мы поедем к морю в августе, может и слепой – мы всегда ездим к морю в августе. А ссоры и радости у нас происходят с завидной регулярностью, но ты заметила только предсказанные, потому что ждала их именно в эти дни. Попробуй убедить меня в обратном! – он лежал на спине, заложив руки за голову, упрямо уставившись в потолок.

Она вздохнула – ребенок, маленький капризный ребенок. А она мамочка – терпеливая, заботливая мамочка. Год назад, на дне рождения друзей они в шутку устроили гадания и шаманство, дурачились, придумывая друг другу всякие гадости и радости. Им гадал незнакомый мужчина, приглашенный хозяйкой в надежде на закрепление отношений. Гадания строились капитально, в ход шла кофейная гуща, воск, карты и, случайно обнаруженный в шкафу, хрустальный шар. На чудачества с интересом взирало чучело совы, посверкивая в полутьме огромными пластмассовыми глазищами. Было весело, интересно и немножко жутко.

Никто и не думал принимать нагаданное всерьез. По сути, ни у кого ничего и не сбылось, но в их случае судьба явно решила проявить заботу. После второй ссоры она случайно посмотрела на календарь, вспомнила про гадание и кинулась лихорадочно вспоминать, когда именно произошла первая ссора – даты совпали! На этот же день было предсказано радостное событие. Душа замерла в предчувствии.

За окном требовательно загудел автомобильный сигнал. Поначалу она не обратила внимания, но настойчивость водителя начинала раздражать. При хорошем настроении, можно было бы просто закрыть окно и включить телевизор. Но раздражение толкнуло к окошку, и она почти крикнула: «Да, заткни ты свою гуделку, идиот!» Но не успела – перед подъездом стояла новенькая белая машинка, и снизу вверх на нее смотрел он. Именно он нажимал на сигнал и звал полюбоваться обновкой.

Она чуть не свалилась на пол, хорошо подвернулась табуретка – ноги ослабели и не держали. Муж купил машину, обещал и купил, долго собирался и наконец-то выполнил обещанное. Но не это главное. Главное, что это произошло именно в этот день. Потом они обмывали покупку с друзьями, вспоминали ухажера подруги и его гадания, шутили по поводу случайности совпадений, но у нее никак не получалось ответить на главный вопрос – а что дальше?

А дальше все происходило в точности по графику – радостные события и ссоры чередовались, как полустанки, с точностью курьерского поезда. Но поезд всегда прибывает к станции назначения, и этот момент наступил. Сегодня развод. Им было предсказано, что именно в этот день они разведутся. Что бы они не делали, это произойдет, потому что нарушение хода вещей вызовет вселенскую катастрофу.

Месяц тому назад они договорились, что в этот день не будет никаких стрессов – все пройдет чинно и благородно. Мы же культурные люди, сказали они самим себе, чему быть, того не миновать и обойдемся без истерик и битья посуды. Месяц назад это казалось возможным и даже не страшным, забавным и не совсем реальным, словно речь шла не о них, а какой-то другой семейной паре.

– Давай никуда не пойдем, – тихо предложила она.

Вселенная вздрогнула и замерла в изумлении. Земной шар, скрипя осями и полюсами, испытал крохотное, едва различимое среди множества катаклизмов потрясение.

– Ты серьезно? – он приподнялся и недоверчиво посмотрел на нее. – Если ты так хочешь, давай не пойдем.

Континенты колыхнулись на разогревшейся от возмущения мантии, но движение было столь малым, что его не уловил ни один из самых чувствительных приборов. Но на глубине нескольких километров под их домом обрушилась карстовая пустота, вызвав перемещение грунта – фундамент дома принял дополнительную нагрузку как должное.

– А ты не хочешь? – удивилась она. – Это только мое желание? – в голосе звучали слезы и разочарование.

– Хочу. Извини, я неправильно выразился, сглупил, не мог поверить услышанному. Мы никуда не идем, к черту предсказания!

Фундамент прогнулся, но выдержал. Дом едва заметно, на доли миллиметра качнулся, и стену от крыши до асфальта прочертила трещина. Она казалась привычной и безобидной – легкий пунктир пробежал по штукатурке, наметив фронт работ для строителей на ближайшую неделю. Но под штукатуркой трещина продолжалась дальше вглубь бетонных плит и требовала особого внимания строителей.

– Иди ко мне, котенок, – он протянул руки и крепко прижал к себе горячее, нежно любимое тело. – Судьба – это мы, – шептал он, целуя ее в ушко, – мы будем жить вечно и вместе. Мы любим друг друга и никому ничего не должны! Пусть весь мир провалится в тартарары из-за глупых гадалок, но мы никуда не пойдем и никогда не расстанемся, пока…

– Твою же мать! – раздался за окном зычный мужской голос. – Где эта гадалка из проектно-сметного, растудыть ее в качель? При таком фундаменте, – пищал мужик, изображая проектировщицу, – дом даст трещину уже в мае! Давить таких гадалок нужно, полено ей по загривку! Чего встали, валенки туруханские? Звони в СМУ, вызывай бригаду – нужно замазывать трещину, пока прокурор не пожаловал.

Он и она переглянулись, счастливо рассмеялись и спокойно уснули, наплевав на шум за окном, назойливый будильник, топот детей над головой и гудки дебильного таксиста. Счастье – жить так, как этого хочешь ты и твое сердце, а не так, как придумала неведомая судьба. Судьба существует для тех, кто готов ей подчиняться.

Хотя с другой стороны – стена ведь треснула точно по расписанию!

Нежные чувства

Софочка жеманно хихикала и забавно вскидывала при этом носик. Пантелеймон Селиверстович Скоробогатов, выгнув причудливо шею и согнувшись под хитрым углом, чтобы не дай бог не коснуться девушки телом, шептал ей на ушко абсолютную чушь. Его речь была столь же пламенной, сколь и невнятной, поскольку Пантелеймон ужасно шепелявил и картавил, из-за чего речь его напоминала шуршание заезженной до неприличия грамофонной пластинки.

– Вы поймите, Софья Сергеевна, мы с вами, как две птички парим на крыльях нашей любви, – в его исполнении это звучало как «вубви» и Софочка хихикнула, – но пора же нам свить гнездышко семейного счастья, чтобы, так сказать, укрепить наши чувства. Согласитесь, что гнездо, то есть семейный очаг, так сказать, вещь немаловажная в любви. Трудно любить на холоде, – Пантелеймон непроизвольно поежился и тихонько вздохнул, скомкав в усах едва не выскочившее следом «и в голоде».

Они сидели на холодной скамейке в пожелтевшей осенней аллее парка уже битый час и Пантелеймон с огорчением замечал непрестанно усиливающееся желание перекусить. Произнося пылкие речи за укрепление нежных чувств, он мысленно рисовал себе приятные картины кухонной суеты, скворчащие на сковороде котлеты, исходящий паром борщец в широкой тарелке и огромные ломти свежего пшеничного хлеба. Особенным образом рядом с каждым живописуемым предметом еды неизменным стражем возникала стопочка с водкой.

– Вам, Софья Сергеевна, к лицу этот чудный румянец, но много лучше было бы сейчас, – он чуть не ляпнул «тяпнуть водочки и за обед», – посмотреть новый фильм в стенах родного дома. Так приятно, когда тебя, – «кормят ужином» утонули в длинном глотке опасные слова, заменившись на вполне нейтральные, – согревает дружеское плечо. Но еще лучше, когда это плечо любимого человека.

– Какой вы необычный, Пантелеймон Селиверстович, как интересно вас слушать, – промурлыкала Софочка, чувствуя, как ножки, обутые в легкие босоножки и лишь формально одетые в тончайшие колготки, постепенно замерзают.

Она плотнее сдвинула прелестные ножки, подтянула на колени сколько было возможности короткую юбку и томно вздохнула, гася в медленном выдохе зарождающийся чих. Так и до насморка недолго, – подумалось ей.

– Вы, Софья Сергеевна, не подумайте ничего плохого, – озаботился Пантелеймон, неправильно истолковавший Софочкин вздох и особенно поправленную юбку. – Не хотите давать ответ, я потерплю. Скажите лишь, могу ли я надеяться на вашу благосклонность? Ведь годы летят, ах годы летят, – промырлыкал он не музыкальным голосом слова известной песенки.

Замуж Софочке хотелось ужасно, но Пантелеймон Силиверстович не пробуждал в ее девичьей душе нежных чувств. А без этого непременного атрибута, по здравому рассуждению Софочки, какая же может быть речь о любви. К тому же проживал ее ухажер в рабочем общежитии и видов на жилье не имел никаких. Сама же Софочка жила с родителями в сталинских времен обширной трехкомнатной квартире и делить ее с первым встречным не собиралась категорически.

– Вот вы, Пантелеймон Селиверстович, о гнездышке речь заводите, а есть ли у вас виды на этот предмет? Мне не хотелось бы наш семейный очаг затевать среди моих родителей. Поймите меня правильно, – извиняющимся тоном оправдывалась Софочка, – родители у меня старенькие, квартиру нашу менять нет никакой возможности. Так о каком гнездышке вы ведете речь, Пантелеймон Селиверстович?

В ее чудной белокурой головке теплилось ожидание некоего чуда, к примеру окажется, что далекая тетушка оставила наследство или умерший дядюшка отказал Пантелеймону хотя бы однокомнатную, но лучше двух- или даже трехкомнатную квартирку. Более того, ей чудилось, что та квартирка по чудесному совпадению окажется, если и не в подъезде их собственного дома, но хотя бы в соседнем, в крайнем случае в доме напротив. Вся душа ее замерла в ожидании волшебных слов.

– Что же я скажу вам, Софья Сергеевна? Вы чудный цветок майской розы, пылающий бутон свежести и красоты, ваша чудная фигура сводит меня с ума, – поставил старую пластинку на свой граммафон слегка упавший духом Пантелеймон. – Когда я слышу ваш голос, в душе моей поют ангелы. Я любуюсь каждым вашим движением и помню каждое ваше словечко.

Он надеялся увести ее мысли куда-нибудь подальше от опасной темы, заболтать, навешать красивой цветной лапши на прелестные ушки своей возлюбленной. Но тревожный колокольчик лихорадочно гремел в ушах – пора делать ноги, если не хочешь выглядеть глупо. Сказать по правде, Софочка ему не нравилась совершенно, была она, по его мнению, глупой, вздорной и кукольно красивой. Родители ее воспитали в совершеннейшем восхищении самой собой и любые намеки на несовершенство могли кончиться для ухажера плачевно.

Но квартира, трехкомнатная сталинская обширная квартира манила Пантелеймона Селиверстовича с колдовской силой. Ночами, мучаясь от бессоницы под храп соседа по общаге, он представлял себе уютную спаленку, обширную гостинную, просторную кухню, на которой скворчат на сковородке котлеты. Столовская еда в такие моменты вела себя предательски безобразно, мучая организм Пантелеймона коликами и газами.

– Любовь, Пантелеймон Селиверстович, вещь приятная, но что вы скажете фактически по вопросу гнездышка, как вы себе представляете наш семейный очаг?

Софочка совершенно не собиралась выходить замуж за этого худого жилистого бухгалтера, прятавшего глаза за толстыми стеклами очков и смешно топорщащего усы при разговоре. Вид у него был чистенький, но не более того. Не было в ухажере лоска и шика, столь богато представленного в кино и книжках. Трудно было представить его упавшим на одно колено и протягивающем даме своего сердца, Софочке естественно, огромный букет алых роз. Более того, он всячески уводил ее подальше от тех мест, где они могли нарваться на диких бабулек, стремящихся всучить влюбленным парочкам цветочные бомбы.

С другой стороны, если будет возможность устроить приличное гнездышко, отчего бы и не согласиться. Софочка рассуждала совершенно трезво и отстраненно, входя в дикий контраст с кукольно красивым личиком. А что прижимист, так для семейной жизни это даже и неплохо – лишнюю копеечку не потратит, все в дом, все милой женушке на подарочки и наряды. Вот только не слышно волшебных слов, от которых в ее душе вполне могли бы зародиться и нежные чувства к этому смешному, не первой молодости костлявому ухажеру в стареньком костюмчике.

– Как я его себе представляю? – переспросил Пантелеймон, оттягивая неизбежное.

– Да-да, расскажите подробнее, мне это ужасно интересно, – ободряюще улыбнулась Софочка и, продолжая надеяться на чудо, ловко поцеловала ошалевшего Пантелеймона в щечку.

Поцелуй, точнее слабый намек на него, легкое, похожее на дуновение ветерка, касание губ, прошел для сознания Пантелеймона незамеченным. Во-первых, в животе нещадно урчало и звук этот грозил быть услышанным прелестной соседкой. Во-вторых, в голове не было совершенно никаких идей, которые дали бы ему надежду на передышку и перегруппировку мыслей. В-третьих, он ужасно замерз и мечтал в данный конкретный момент о стопке водки, нежели о продолжении глупого разговора с этой дурой. И, кстати, какая же ты дура!

– Я дура? – поперхнулась Софочка, выпучив глазки.

Ее кукольное личико превратилось в рыбью маску, рот некрасиво перекосился, носик сморщился и она оглушително чихнула, обрызгав Пантелеймона слюной.

– Вы хам, вы… недостойный… у вас нет квартиры… вы только врете все… – стреляла она обвинениями, всаживая пули упреков в остывающее сердце Пантелеймона.

Он уже понял, что последнюю фразу неосторожно произнес вслух. Он понял, что ни малейшего шанса вернуться на исходные позиции он не имеет. Он понял, что… ужасно хочет выпить и что-то съесть, ему страшно надоело мерзнуть с этой дурой на скамейке, в сердце его не осталось не то что нежных чувств, но даже слабого влечения к Софочке.

– Подумаешь, цаца! – подскочил он со скамейки. – Квартиру ей подавай! А это не хочешь? – он вытянул в направлении лица Софочки руку и та с ужасом узнала в сплетении пальцев обычнейшую фигу. – Ты еще повыбирай, повыбирай, девушка, глядишь и прискачет прынц на белой кобыле. Только тут тебе не сказка, мужиков нынче в лесу с собаками не найдешь. К тебе с открытым сердцем… птички… любовь… Вот и… – он махнул рукой и отвернулся, кутаясь в кургузый пиджачок.