Артинский ярус. Осень. Постапокалипсис

Обошли огромную могилу, поклонились, перекрестились. «Иисус с вами!», – сказал отец Антоний. «С вами Исус!», – произнес наставник Никодим Константиныч, осенив могилу двумя перстами. Споров о верности вероисповеданий промеж христиан не случилось – Константин просто пригласил участников похорон в трапезную единоверческой церкви помянуть упокоенных. Отец Антоний, сославшись, что нужно отпилотировать по домам певчих бабулек, попутно попросив у Сергея «на память» АК-74, отбыл в Арти на своей «Шниве». Витька «Прости-прощай» с парнями из «Ангела» решили вернуться в агентство, прихватив с собой ящик водки и парней-экскаваторщиков. Технику решили перегнать завтра. Ибо смеркалось.

Саныч, Сергей, Никодим Константиныч и подъехавший к завершению похорон Александр решили все же посидеть и умерших помянуть, как по русскому обычаю положено. Александр с Сергеем подсказали Константинычу, что курящим в трапезной будет несколько неудобно, в любом случае придется за ограду церкви выходить, и предложили расположиться где-нибудь на берегу Уфы. На том и порешили.

Никодим Константиныч, как лицо практически духовное, решил съездить за пирогами, капусткой и другими надобностями, а оставшихся на берегу лиц мирских обязал пожарче разжечь костер, чтоб уютней было. И, «коль так уж дело пошло», напористо выклянчил у Сергея пару пригоршней патронов к РПК, «гляжу, валяется этот ручник в твоей „Ниве“ в багажнике, а у меня как раз добрый старый карабинчик КО-44 под стандартный винтовочный 7,62Х54, так отчего ж и не поделиться?». Сергей, конечно, поделился – Судный День встречать нужно во всеоружии. Особенно духовным лицам.

Пояснения:

*10 – В Артях с 2011 года постоянно и традиционно в июле на Петров день (традиционное начало покосов на Руси) проводится Международный Турнир косарей. Собираются не менее полусотни участников – мастеров косьбы из России, Азии и Европы. За ристалищем наблюдают более пяти тысяч зрителей. Красивое и азартное соревнование.

Глава 9

Беседы Судного Дня

Свердловская область, Артинский район, село Пристань, берег реки Уфа

Октябрь 2020 г.

Загустели сумерки. Костер разгорался споро и бойко – расположились на крутом бережке, облюбованном как заезжими туристами, так и местными любителями пикничков на обочине. Пикникующие ранее господа вдоволь оставили сухих колотых дров, потому развести огонь оказалось делом трех минут. Порылись по багажникам авто и извлекли не только треноги с котелками, но и складные стульчаки со столом. Даже навес брезентовый натянули, чтоб осенний ветерок утихомирить. Сказалась, так сказать, сноровка вкупе с упругим жизненным опытом.

На бережку обнаружились заботливо выкопанные в суглинке ступеньки – оборудованный спуск к реке. Освежились-ополоснулись, смыли с рук запах тлена и разложения, набрали воды в котелок, чаек сгоношили. Уфимская водица бодро закипела ключом, бросили в кипяток полпачки заварки – чтоб душу встряхнуть. Прикрыли крышкой, чтоб чаек напрел и раздухарился.

Сергей извлек из машины чекушечку коньячку.

– Давайте, пока ждем Костича, для сугрева, чисто по-русски, слегка взгрогнем. От термина «грог». Хотя, в общем-то, изобретение этого утепляющего состава приписывают английскому адмиралу Эдварду Вернеру, который будто бы имел привычку бродить по палубе в штормовой накидке системы «грогрем». Эти империалисты- англичане, будучи великой морской державой, дело знали туго и умели со штормами бороться. И англичане ром уважали, даже якобы выпили ром, в котором содержалось тело одноглазого адмирала Нельсона. Тело извлекли, а морячки быстренько ром, в котором покойника замариновали, распили-оприходовали. Такие вот были мерзавцы! Поэтому, вероятно, в целях профилактики ром им выдавали только вперемешку с водой. И вот этот самый адмирал Вернер, стоит предположить, спустившись как-то с клотика и поблуждав по промозглым корабельным надстройкам, решил рационализировать порционный настой. И вместо воды употребил необыкновенно крепкий и сладкий чай. Оттого и получил душевное равновесие. Рецепт поимел распространение. А порция – традицию. Стакан и только. Вот не знаю какой, но, наверное, никак не меньше нашего граненыча. Но лишний стакан этого напитка англичан якобы сразу с ног валил. Но мы ж не англичане и чисто только для пользы организма.

И разлил фляжку по кружкам, слегка разбавив коньяк ароматным, с терпким запахом дымка, чайком. Выпили. И тепло плеснулось по телу.

А тут как раз и Никодим Константиныч приехал, вытащил из багажника две корзины со снедью. И продемонстрировал антикварную четверть самогона, которую тут же начали разливать по кружкам, попутно раскладывая изъятые из корзин пироги рыбные, пироги капустные, сальцо с лучком-чесночком и яйца домашние вареные, а также яблочки доморощенные. И вновь подняли кружки, выпили за упокой. И приступили к трапезе.

– И вот, думаю, будут у нас скоро проблемы с яйцами, – проронил Никодим Константиныч, пополам разрезав финкой облупленное яичко, посыпав его солью.

– О чем ты, Костич, и про какие яйца-то глаголешь? – враз осклабились все.

– Не про те, что вы, грешники, сдуру поминаете всуе, а вот про эти самые, что курочки несут. Или несли. Потому что у нас, на Пристани, у многих несушки передохли, враз и сразу по дюжине. Остались только старые боевые кочета, которые борозды не портят, как известно, да курицы, что своей век доживали, а в суп еще не попали. А покупные яйца, сами понимаете, нам сейчас никто уж и не привезет. Да и не только куры перемерли, еще и гуси окочурились, поросята пропали, а в Комарово, вот, так сорок овец высокопородистых, летом нынешним завезенных, потеряли. Говорил я с ветеринаршей Оксаной, да не знает она ничего, и анализы сделать не может – негде сейчас, все ветеринарное хозяйство в Первоуральске было. А какой там нынче может быть анализ? У соседа моего Ефимыча щенок помер, алабай, здоровенный уже, за большие деньги сосед его в Перми купил. Резвый был щенок и жрал, как прорва, прыгал-прыгал по двору и вдруг помер. Так что не только людей этот мор коснулся.

– Кстати, вчера на посту ГИБДД в Дружинино паренек-гаишник тоже рассказывал, что у его отца кони померли. Хотел, говорит, коней развести, чтоб для потехи катать зевак в парке Оленьи Ручьи, купил где-то красавцев, привез и только подружились с коняшками, а они и погибли. Две кобылки и жеребец. А насчет мора – нижнесергинцы на посту пытались было карантин устроить, пару дней, что с Екатеринбурга выживших, не пропускали, пока те автоматы-пулеметы не продемонстрировали, а потом до них дошло, что зараза людей очень выборочно щадит. И тот, кто сейчас живой, – тот уже не помрет. По крайней мере – от заразы, – добавил Александр.

– Ну да, тот РПК, что у меня в багажнике, там как раз и поучаствовал: зять Мишка догадался заехать в военгородок на Вторчермете, немного там прибарахлился, – сообщил Сергей. – Грузовичок фиатовский – штука вместительная. Но самое странное, что нижнесергинцы своих сразу пропускали, про заразу как про грипп обычный думали – если свои да в маске, то порядок, таблеток попьет да прочихается. А тех, кто родом с Артей, Красноуфимска, Бисерти или башкиры – вот тех тормозили. Сутки народ мариновали. А люди и без того в шоке и на нервах. Мишка рассказывал: как подъехали к посту, а там машин двести стоит, и все машины с живыми, с детьми и женщинами, не так, как мертвые автомобили на трассе. Обрадовались – живые все же. А живые люди ждут, когда их пропустят, матерятся и костры из покрышек жгут. И не только жгут, но и автоматы с карабинами расчехляют. Ну и Мишка подсуетился, открыл свой кузов. Паренек-то, который гаишник, на посту вчера весьма виновато себя вел. Но, видимо, про карантин приказано кем-то было. Знать, есть какая-то власть, которая приказывает карантины организовывать. И, похоже, – началось местничество…

– Природа людей такая – делить и распределять. И на этом распределении паразитировать. Мне вот думается, что сама природа взбунтовалась против человеческого паразитизма. И решила освободиться от паразитов, сбросить с себя всех чохом. Как блох пакостных. Только вот нас почему-то помиловала, – сказал Александр, манипулируя четвертью над кружками. – Кстати, пора бы и фонарик засветить, а то маловато света от костра, а темнота сгущается. В кружку хрен попадешь!

– Зачем нам в кружку хрен, в кружку напиток добрый лей. Чтоб угрюмость отгоняло. А вот сейчас выпьем, закусим, и расскажу я вам насчет людской породы, – приподнял кружку Никодим Константинович. – За добрых людей!

Выпили, закусили, вспомнили про чай, который пришлось уже слегка и на костре подогреть. Заодно и костерок разворошили, дровишек подкинули, чтоб горел ярче, коль уж небо безлунное и беззвездное. Отхлебывая чай из кружки и отмахиваясь от зловредного никонианского дымка собеседников-табачников, Никодим Константинович откашлялся и начал:

– Долгим, наверное, рассказ мой будет. Потому в кружки сами подливайте да и меня не забывайте, чтоб в глотке не пересыхало. Мне уж слегка за семьдесят лет исполнилось, потому не обессудьте, если бражничать за вами не успеваю и меру свою блюду. А расскажу я вот про такое дело – недавно еще народ праздновал столетие гражданской войны, кощунственно праздновал, конечно, но многим невдомек было, что гражданская война на нашей земле уж тристо лет идет. Сам я родом не с Пристани, предки у меня – казаки-«некрасовцы», что после Никона под султана турецкого ушли. Ушли не от Руси, а от антихриста. Подальше от лукавого «доброго царя». Да и вся династия Романовых для старообрядцев была династией антихриста – раскол, то есть ревизия веры православной, началась практически вскоре после заступления на престол первого Романова – Михаила. А оперились преобразователи русской церкви при его сыне Алексее да внуке Петре, прозванным Великим. Так случилась одна из масштабнейших трагедий Руси – разделение единого было народа на правых и левых. Все тогда считали себя правыми, а кому-то просто так удобней и выгодней жить было. Несогласные с никонианскими нововведениями уходили в земли, неведомые досель. Дошли до Урала. Другие пошли дальше, в Сибирь. Жили так, как повелось в семье. Такова вера. И не след постороннему в душу старообрядческую лезти. Старообрядцы свои беды и тревоги несут Богу, а отнюдь не властям земным. И вот эти триста лет российской трагедии зря не прошли.

Принято нынче говорить, что, затеяв революцию, Русь упустила свой великодержавный шанс. Но, вернее, я считаю, будет так – свой шанс стать сверхэкономической державой российская империя потеряла в конце девятнадцатого века, когда столичные властные круги впустили в деловой российский мир так любимых ныне «зарубежных инвесторов». Иноплеменная братва взятками да искусными интригами потеснила кондовых, истово верящих на слово, промышленников – старообрядцев. А старообрядческий капитал в те времена в России главенствовал. Купцы- кержаки не лебезили перед властью, честь имели, веру блюли и если давали на лапу, то деньгами. Иноземцы давали чиновникам долю в деле. За то царедворцы и царедомочадцы продали страну по дешевке. Потом все, как по Марксу.

Старообрядцы были и есть независимы. А независимость – это право сильных. Они мешали. Мешали их общины, в которых никогда не бросали попавших в беду. Эти общины не только содержали школы, но и в короткий срок могли собрать и передать в доверительное управление крупные суммы денег. Жили откровенным «общаком». Выбирали самых умных и предприимчивых и помогали им, чем могли. Выбившись в люди, те продолжали опираться на общину и возвращали сторицей долги свои перед единоверцами.

Для официальной истории уральское старообрядчество почти сплошное белое пятно. На поверхности – громкие купеческие имена староверов, миллионные сделки, независимость от царского правительства и роскошные подарки императорским чиновникам. А дальше – потаенная жизнь скитов, деревень, сел, городов. Жизнь по другим законам, по иным правилам, по скрытым от чужого глаза обычаям… Почти три века такой жизни создали свою, отличную от общероссийской, культуру. По понятиям жили староверы, по своим понятиям.

И вот Россия, взметнувшаяся экономически под занавес века девятнадцатого, в начале века двадцатого под чутким вниманием Николая Романова начала к вящей радости иноземцев смердеть. Уже в то время случился очередной исход староверов от лукавых никониан и слуг антихриста. На уральской земле много деревень, куда приходили поселяне, обживались, строились, корчевали лес и кормились хоть не густо, но ладно. Умели работать и работы не чурались.

Но начался Судный день. Как и было предсказано. И не один день длился он, в целый век. Началось все с гибели деревень. Про все деревни не расскажешь, но расскажу, как умирала старообрядческая деревня Бочкари. На ваших глазах умирала – последний дом вывез в 1969 из деревни Давыд Бессонов – потомок основателя деревни Филиппа, оставившего свое имя на Филипповой горе, что по дороге на деревню Волково. Трагедия Бочкарей – это и трагедия каждого жителя деревни, и трагедия России, потерявшей со смертью малых деревень невосполнимый пласт духовной жизни русского крестьянства. Каждая из деревень была самобытна, индивидуальна и самостоятельна. Поэтому и погибли эти деревни, не вписавшиеся в программы, директивы, кампании и решения пленумов исторических съездов. Не вписалась в марксизм и деревня Бочкари.

Когда появилась эта деревня – неведомо. Даты основания выселка Бочкари в архивах не нашли: в 1875 году в списках населенных мест Пермской губернии не значится, а по спискам за 1904 год выселок Бочкари появился. По спискам в Бочкарях – 14 дворов, население – русские, бывшие государственные крестьяне, всего населения – 105 человек, 52 мужчин и 53 женщины.

Народ, населявший Бочкари, был своеобразным. Большинство – прямые и косвенные родственники: по легенде старожилов-бочкаринцев, деревню основали две родственные семьи – зятя и шурина, ревнители «древлей веры», бежавшие от гонителей веры с северных российских губерний. И женились парни больше на невестах из своей деревни. Деревня жила замкнуто – на купленных у богатых марийцев и башкир землях хлеборобствовали и пасли скот. Деревня обеспечивала себя крестьянским трудом.

И жили в Бочкарях люди талантливые и даровитые, те люди, которых не хватало потом на просторной заросшей сосенками былой российской пашне. Обо всех не расскажешь, но все они – одного поля ягода, одной деревни жители. Деревни, которой не стало.

Потомок основателя Бочкарей Филиппа – Фирс Бессонов – славился трудолюбием и хозяйской сметкой. Жила его семья полностью на натуральном хозяйстве, были в семье и кузница, дававшая побочный небольшой доход, и знаменитый по всей артинской округе сад. В саду росло все, что только может на уральских землях. В саду поспевали не только ягоды, но и яблоки разных сортов. Управляющий Артинским заводом, бывало, приезжал в Бочкари с семьей, гулял по саду и имел право сорвать с ветки любое понравившееся яблоко. О саде Фирса Елисеевича остались лишь память да сорт местных уральских яблонь «фирсовский», который, как сказано в книге «Садоводство Урала», давно уж антикварной, выпущенной в 1966 году, «размножается опытниками отделением прикорневой поросли от маточного дерева в районе Красноуфимского куста».

Как воспринял рачительный бочкаринский крестьянин Фирс революцию – неизвестно, но революции – революциями, власть – властью, а крестьянин – он и есть крестьянин. Фирс Елисеевич взял да и развел после революции красный пермский клевер. Семена этого клевера тогда были дорогие, вот он и сделал деньги.

Удачное ведение хозяйства принесло в семью достаток, но Фирс Елисеевич останавливаться на этом не стал, а подумал и послал в 1923 году в Москву на первую Всероссийскую сельскохозяйственную выставку двух своих взрослых сыновей за поиском чего-нибудь нового, что в сельском труде сгодится. Дал старшему сыну наказ: «Иван, попадет что – бери, денег не хватит – бери в долг – рассчитаемся». Иван взял не что попадя, а трактор «Фордзон», в долг, под те же семена клевера. Когда трактор из Красноуфимска пригнал первый районный тракторист поляк Пилец, фурор был похлеще, чем тогда, когда первый спутник в космос запустили.

Артинские старожилы долго еще помнили этот трактор – и как пугал окрестный народ шум двигателя, и как Фирс, освоившийся с техникой, приезжал на тракторе, привязав к трактору конскую телегу, на базар в Арти. Так что, как бы не трубили историки от компартии о тяжкой жизни единоличника, но первый трактор в Артях был частный.

Технику Фирс Елисеевич любил и активно внедрял ее в размеренный бочкаринский быт. Активно экспериментировал и с новыми сортами, и с обработкой земли. К прогрессу крестьянин из Бочкарей пришел самоуком, с минимумом учебы, но все это, сдобренное природной сметкой и хваткой, давало свои плоды – дела хозяйства шли в гору. Обходились минимумом рабочих рук – только свои, семейные, найм только по нужде, по сезону. Сам работал и людей не жалел, снохи обижались – «загнал на работе». Имел Фирс Елисеевич крутой нрав – правду говорил в глаза, невзирая на чин и должность. Но говорил именно правду – многие ходили к нему на совет. За резкое слово на него не сердились – за тем и шли. Хоть прям и резок был, но отходчив и справедлив. Прямота, видимо, его и сгубила.

Покуда в Бочкари медленно, но верно подтягивалось наступление на крестьянство диктатуры пролетариата, хозяйство Фирса Елисеевича росло, появлялись новые сельхозмашины, трактор зимой работал на мельнице. Сын Иван стал трактористом. Старшим сыновьям Фирс Елисеевич построил дома рядом со своим домом. Почуяв неладное в крестьянской государственной политике, начал раздел хозяйства, поменял в 1928 году трактор на сруб дома в Волковской коммуне. Тут подоспели лихие времена раскулачивания. Каким образом Фирс Елисеевич попал под раскулачивание – неясно, но родственники говорят о следующей версии. В Бочкарях к тому времени образовался колхоз, собрали скот, инвентарь, разместить было негде – вот и решили воспользоваться домом Фирса Елисеевича. А может, просто под разнарядку попал крестьянин – экспериментатор. Особой роскошью дом Бессонова не отличался – доходы хозяйства уходили на развитие, а сама семья жила ничуть не лучше соседей – та же домотканая одежда, та же пища на столе. Попал под раскулачивание и младший сын Фирса Прокопий. Он только что женился, оставался в доме отца, и вместе с отцом был сослан в Сибирь.

Погнали крестьян на освоение Сибири. Выжившие до сих пор вспоминают собор в Тобольске, где собирали семьи раскулаченных – многие были с детьми – холод, болезни – дети погибали. А дальше – по Оби на баржах, в лес с топором да пилой – «осваивай Сибирь, эксплуататор деревенского пролетариата». Построили поселок Ростошь. Жительница Артей Анна Ивановна Ставинская, попавшая под раскулачивание в шестилетнем возрасте, жила с семьей Фирса Елисеевича в одном доме через стенку, вспоминает о нем как о высоком, крепком старике, который и в высылке оставался верным себе. Жил правильно, по-семейски. И в Сибири настигли уральского крестьянина длинные руки «диктатуры пролетариата» – в 1937 году обвинен по ложному доносу и расстрелян.

Так был уничтожен крепкий уральский крестьянин, вырублен корень, давший побеги целому роду Бессоновых. Разрушен дом Фирса Елисеевича, который был впоследствии школой, а преподавал в этой школе учитель Никита Бессонов, внук Фирса, сын тракториста Ивана. Вырублен и загублен знаменитый сад Фирса, исчезла и деревня Бочкари.

Деревня без людей долго не стоит. В каждой деревне всегда был свой корень, самый уважаемый и хозяйственный мужик, никем не назначаемый деревенский голова. Такие головы оказались не нужны, а потом ненужными, бесперспективными стали деревни. Погиб Фирс, погибла деревня Бочкари. Земля, возделанная и распаханная, перспективу потеряла. Стала невостребованной, как чиновники говаривали.

И вот здесь, на реке Уфе, где вольготно плещется рыба, повторю я вам слова древнего мудрого старца: «Пища же различным рыбам определена различная, по роду каждой. Одни питаются илом, другие поростами, иные довольствуются травами, растущими в воде, большая же часть пожирает друг друга, и меньшая из них служит пищею большей. Иногда случается, что овладевшая меньшею себя делается добычею другой, и обе переходят в одно чрево последней. Что же иное делаем и мы люди, угнетая низших? Чем различается от сей последней рыбы, кто по ненасытимому богатолюбию во всепоглощающие недра своего лихоимства сокрывает бессильных? Он овладел достоянием нищего, а ты, уловив его самого, сделал частью своего стяжания. Ты оказался несправедливее несправедливых и любостяжательнее любостяжательного. Смотри, чтобы и тебя не постиг одинаковый конец с рыбами – уда, верша или сеть. Без сомнения же и мы, совершив много неправд, не избегнем последнего наказания».

Шло стяжательство, гремела неправда, плелись сатанинские сети, как и было сказано. Вот так, повсеместно и исповдоль, гремела поганая антихристова поступь, шуршали страницы Судного дня, но старообрядцы верили и молились, не сомневались в великой силе общинного житья. Отстояв за долгие века право на свою веру, на свой жизненный уклад и устои, продолжали и продолжают возносить свою молитву Богу за Святую Русь, процветание ее и победу над темными силами. И, быть может, отмолили то, что сумели отмолить. Потому мы и живы, и правим сейчас тризну на этом крутом уфимском бережку за тех, кого отмолить не сумели. Пусть мир и покой будет усопшим, – завершил свой опус Никодим Константинович и поднял кружку. – Земля им пухом!

– Крепка и честна молитва старой веры. А потому решил я, – продолжил Никодим Константинович, – дождусь, когда в приход священник наш вернется, отец Иоанн, – а он обязательно вернется, и направлюсь я в Сибирь, в Минусинск. К братьям нашим. Узнать и проверить. Для того уж и машину боевую приготовил, и прицеп возьму, а на него добрый снегоход поставлю, если зима ранняя случится, то на нем буду добираться. Семья моя согласна, потому что это наше дело, семейское.

Подбросили еще дровишек в костерок и сидели, слушали как журчит по перекату река. Сидели тихо, каждый думал о своем, потому что было над чем задуматься-поразмышлять.

– Ни пуха не пера тебе в дороге, Костич! – сказал Сергей. – А снегоход-то тебе зачем с собой волочь, найдешь по пути. Впрочем, не мне тебя учить. И огромное спасибо за проповедь, прямо-таки лекция философическая, да под закуску замечательную. Про выпивку и не говорю. Вот смотрю я, как и ты, на реку и вспомнился простенький такой стишок:

– Люблю я летом с удочкой

Над речкою сидеть…

Его Николай Пастухов, бывший кабатчик, написал как раз в средине девятнадцатого века, раз уж про дела вековой давности вспоминаем. И опубликовал в сборнике «Стихотворения из питейного быта». Поднялся от питейного откупщика до миллионера, газету издавал и очень удачно. Интересный был человек, очень рыбалку уважал. Но именно на рыбалке с ним такая трагедия приключилась: убил пацанчика. Деревенские детки купались там или кричали как-то громко, а он в лодке на реке сидел с удочкой. Вытащил револьвер, думал, что не заряжен и решил испугать, нажал на курок да и выстрелил в сторону детей. Убил мальчонку. Жестоко, говорят, после раскаивался, старался вину загладить, дал несколько тысяч рублей семье погибшего ребенка, поставил на могиле мальчика мраморный памятник, внес в земскую управу изрядную сумму на учреждение школы в память убитого. От суда и следствия откупился. Но мать погибшего мальчонки миллионера Пастухова не простила, более того – прокляла его. Проклятие матери оказалось сильнее всяких денег: уже взрослые дети Пастухова – дочь и сын – через девять месяцев после гибели деревенского паренька умерли от болезней в муках. Быть может – и все мы ими, невинно убиенными, проклятые?

– Историк тот, кто старое помянет, истерик тот, кто старому неймет, – по-доброму грустно усмехнулся Никодим Константинович.