Волчья сыть

– Тише вы, – торопливо сказал я и замер на месте. Откуда-то из глубины леса мне послышался звук топора. – Там кто-то дерево рубит!

Тотчас вся наша троица замерла, на месте, обратившись в слух. Сначала было тихо, а через несколько минут, действительно, мне не показалось, застучал топор.

– Никак, леший пугает! – испуганно сказал Тимофей и перекрестился.

– Какой еще тебе леший, – оборвал я, – напридумывали сказок! Это наверняка люди. Пойдем и посмотрим.

– Чего им в такой глуши делать, – возразил Иван, не двигаясь с места, – решили возвращаться, пошли назад!

– Раньше нужно было думать, готовьте на всякий случай ружья, мало ли что!

– Пошли, коли тебе на тот свет ни терпится, – усмехнулся солдат и подсыпал свежего пороха на полку своего аглицкого ружья. – Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест!

Мы приготовили оружие и двинулись вперед с предельной осторожностью, перебегая от ствола к стволу. Со стороны такие маневры выглядели, вероятно, довольно забавно: три здоровые мужика, как будто играя в прятки, крались и прятались неизвестно от кого в совершенно пустынном месте.

Однако нам было не до шуток. Интуитивное ощущение опасности у меня все усиливалось. Высокий лес внезапно кончился, и мы опять оказались перед стеной из молодых деревьев и кустарника, заплетенных в густую изгородь.

– Ладно, хватит одежу драть, – сказал Иван, делая скучное лицо, – поблукали, пора и возвертаться.

– Надо бы перекусить, – предложил я, не желая так сразу признавать поражения. – Да и устал я порядком.

– Выйдем из леса, тогда и перекусим, – недовольно буркнул кузнец, втягивая голову в плечи и косясь по сторонам. – Надо же, какое хмурное место, по коже оторопь дерет!

Действительно, выглядел он растерянно, даже испуганно, что никак не вязалось с его грубым, мужественным лицом. Я тоже не испытывал приливов мужества и жажды увеличить адреналин в крови.

Не сговариваясь, мы разом повернули назад, но в этот момент совсем недалеко, метрах в пятидесяти опять громко застучал топор. Все трое разом, как по команде, опустились на землю.

– Кто бы это мог быть? – задал риторический вопрос Тимофей. – Никак, нечистая сила?!

– Ага, сатана дрова рубит тебя поджаривать! – сердитым шепотом ответил Иван. – Коли лес рубят, значит, деревня рядом. Нужно посмотреть, иначе зачем мы сюда пришли?

Спорить было не о чем, и мы вернулись к изгороди из кустарника.

– Давайте отойдем подальше, – предложил я, – а то нас сразу услышат.

Однако, обойти кустарник быстро не удалось. У меня даже создалось впечатление, что растет он не сам по себе, а по какому-то плану. Пройдя вдоль непролазных зарослей метров пятьсот, мы, наконец, нашли место, где он был не так густ, и продраться через него можно было без особого ущерба для кожи и одежды.

Ширина полосы кустов оказалась метров сорока-пятидесяти и окончилась буераком. Овражек был довольно странный, метров пяти в ширину и около двух в глубину. Причем больше чем на половину завален сухим хворостом, которому там просто неоткуда было взяться.

По бокам его с обеих сторон были брустверы из грунта вроде тех, которые получаются во время рытья окопов и траншей. Однако, естественного или искусственного происхождения ров, понять было невозможно. Если буерак и был выкопан людьми, то очень давно – земля сгладилась, оплыла и покрылась многолетним дерном.

– Интересно, это что, ров? – спросил я, не сумев самостоятельно найти ответа.

– Там деревня староверов, – уверенно сказал кузнец. – Я слышал, что у нас по лесам скиты есть, да не верил, думал, просто так люди болтают.

– Уходим отсюда, – быстро проговорил Иван, – управляющего здесь точно не найдем, а от лесных жителей много бед претерпеть можно.

Меня досужие рассказы о бесчеловечных старообрядцах не пугали. Как обычно бывает, люди боятся того, чего не знают – всего чужого, но ввязываться в сложные отношения отшельников с внешним миром было глупо. Обе стороны, никонианцы и приверженцы старой веры достаточно насолили друг другу, и попадать на чужого пира похмелье было опасно. Если эти люди так тщательно прячутся и отгородились от внешнего мира, то надеяться на «понимание» и радушную встречу не приходилось.

Мы повернули назад и тихо двинулись подальше от опасного места. Преодолев в обратном направлении заросли кустарника, вышли в густой лес, который теперь показался едва ли ни родным и безопасным.

– Теперь можно и поесть, – решил Иван, выбирая подходящее место для привала.

Мы расположились на траве и начали вытаскивать из сумок припасы.

– Ну, их, этих раскольников, – неожиданно и невпопад сказал кузнец.

– Чем это он тебе не угодили? – удивился я. Предположить в деревенском умельце тягу к тонкостям теологии было смешно.

– В Господа Иисуса Христа не верят, и вообще, – невнятно ответил он.

– Ты это откуда знаешь?

– Чай не темные, не одним вам, барам, истина видима! – обиделся Тимофей.

– Зря ты так, – попытался урезонить его Иван. – Раскольники тоже разные бывают, кто в сатану верит, а кто и нет.

– Что вы несете! – не выдержал я. – Раскольники появились, когда патриарх Никон начал исправлять библию и богослужение на греческий лад.

– А я что говорю? – оживился кузнец. – Антихристы они! По-иноземному хотят молиться!

– Так это ты по-иноземному молишься, а они-то как раз соблюдают старинный русский обычай.

– Не может того быть! Я истинно русской веры христианин!

– Естественно, как и старообрядцы. Только они, если быть точными, ближе к русской вере, чем никонианцы.

– Это что еще такое? – удивился Иван. – Почему это никонианцы?

– Я уже говорил, что патриарх Никон при царе Алексее Михайловиче провел реформу… не знаю, как это понятнее объяснить, ну, проверил старинные церковные книги и сделал их похожими на древние греческие. Притом, по совету константинопольского патриарха Паисия ввел обычай креститься не двумя перстами, а тремя.

– А как нужно? – поразился кузнец.

– Этого никто толком не знает. На старинных иконах по всякому крестящихся рисовали. Вероятно, креститься можно по-всякому, даже одним пальцем, главное – в Бога верить и не нарушать заветы.

– А из каких будет этот Никон? – поинтересовался Иван, раскладывая пироги с визигой на домотканом рушнике. – Из греков?

Я покопался в памяти, собирая в ее закоулках сведения об этом, безусловно, ярком и значительном человеке Российской истории.

– Нет, русский, кажется, из Нижегородской губернии. Крестьянский сын. Мачеха его в детстве сильно обижала, он и убежал от родителей в монастырь. Там выучился хорошо читать. Однако, отец не дал ему стать монахом и обманом вернул домой. Когда же он умер, Никон женился, принял священный сан и получил приход в Москве. Семейная жизнь у него, видимо, не сложилась. Жена родила троих детей, но все они умерли в малолетстве. Тогда он решил, что это ему знак свыше, и уговорил жену постричься в монахини. После этого ушел на Белое море и принял монашество в Анзерском ските, под именем Никона. Было ему тогда лет тридцать. В монастыре Никон поссорился с настоятелем из-за того, как тот распоряжался собранными на пожертвования деньгами, и вынужден был оттуда бежать.

– Знать, деньги не поделили! – прокомментировал житие будущего патриарха Иван.

– Вряд ли, – не согласился я, – таким людям обычно нужны не деньги, а власть. Короче говоря, Никон попал на остров и поступил в тамошний монастырь, и через какое-то время был выбран в игумены. Став настоятелем, он должен был представиться государю. Потому отправился в Москву и, согласно обычаю того времени, явился с поклоном к молодому царю Алексею Михайловичу. Они, видимо, хорошо поговорили, и Никон так ему понравился, что царь оставил его в Москве и назначил настоятелем Новоспасского монастыря, к тому же его посвятили в архимандриты. Царь часто ездил в этот монастырь, где была родовая усыпальница Романовых, молиться за упокой своих предков и еще более сблизился с Никоном. Он даже приказал ему приезжать во дворец на беседы каждую пятницу. Во время этих встреч Никон часто просил царя за обиженных. Это было по нраву Алексею Михайловичу, и он вскоре поручил Никону принимать просьбы от всех искавших царской справедливости против неправедных судий. Короче говоря, Никона полюбила вся Москва, и он пошел на повышение.

– На что пошел? – переспросил Тимофей.

– Возвысился, – поправился я. – Стал Новгородским митрополитом. Вот тогда он и начал менять порядки в церковном уставе: начал проповедовать, поменял в церквях порядок пения, ввел вместо хомового или «раздельнонаречного» пения, уродливо растягивавшего слова, ладное. Царю эти новшества понравились и, когда умер старый патриарх, он попросил Никона принять этот сан. Тот долго ломался и согласился только тогда, когда Алексей Михайлович, окруженный боярами и народом, в Успенском соборе поклонился ему в ноги и со слезами умолял. В конце концов, Никон согласился стать патриархом, при условии, что все будут почитать его как архипастыря и отца верховнейшего и дадут ему устроить церковь по своему усмотрению. Царь, а за ним власти духовные и бояре, поклялись в этом. Даже говорили, что царь письменно обещал Никону не вмешиваться ни в какие духовные дела и считать решения патриарха не подлежащими обжалованию.