Беженка Луиза

– Не знаю. Отец сейчас приведет.

– Милые мои! – взвизгнула Наташка и выпустила веник из рук.

Андрей приподнялся с изголовья. Татьяна стояла, растерявшись, не зная, как принять ей неожиданно свалившуюся новость. О беженцах говорили давно. Опрашивали, сколько деревня может принять и поместить их. Составили список. Но пока говорили, тогда об этом и думали, а разговор прекратился – и все вылетело из головы. И вдруг вышло, что их пригнали, нужно их принимать. Отводить им место, стесняться, беспокоиться, да еще в такое время, когда у них неоправившийся больной.

Но сейчас же Татьяна вспомнила все, что говорилось про беженцев, сколько им пришлось перенести муки, страданий. У них разорили все и самих их выгнали из родных мест. Что, если бы это случилось с нами? Растерянность Татьяны сразу исчезла. Сердце ее всколыхнулось, и она ясно поняла, что им нужно делать. Быстро повернувшись, она окинула взглядом избу, какие в ней непорядки. Забросила на печку валенки, тряпье, поставила на место скамейку и спросила Ларьку:

– А кого к нам назначили-то, мужиков али баб?

– Какую-то старуху с дочерью. Два узла у них с добром да ящик. Ящик на подводе везут.

– А к другим кого?

– К Коробкиным старик сам-третей, к Павловым две бабы…

Ларька рассказывал, Татьяна одним ухом слушала и соображала, как и где им разместить нечаянных квартирантов. Правда, у них есть другая изба, – так ее нужно отдельно топить, лишние дрова тратить…

Послышался стук отворяющейся калитки и шаги, в сенях что-то тупо стукнуло, и отворилась дверь в избу. Вошел Мартын, а за ним две женщины. Женщины обе внесли в избу по узлу. Одеты они были в теплое, головы укутаны в шали. Первая женщина была небольшая, худощавая; она сейчас же сложила узел и глухим, печальным голосом, не чисто выговаривая по-русски, проговорила:

– Здравствуйте.

Вслед за нею «здравствуйте», и так же не чисто выговаривая, сказала и молодая.

– Просим милости, – ласково и приветливо вымолвила Татьяна. – Скидавайте с себя одежу. Уж если к нам жить приехали, – робеть нечего, я сейчас самовар вам подогрею.

– Спасибо, – опять плохо по-русски сказала старшая и стала развязывать узлы шали на спине.

Молодая быстро освободилась от одежды и осталась в вязаной шерстяной кофте и серой плотной, из чего-то домотканого, юбке. Она была статная, круглолицая, с большими серыми глазами и целой шапкой белокурых волос на голове. Несмотря на здоровье и красоту, глаза ее глядели печально. Старая же женщина была худая, изможденная, с лица ее сбежали все краски, и в глазах было только горе…

– Дочка моя, Луиза звать, – объясняла старшая, кто ей будет младшая.

– А самое тебя как?..

– Меня Анна.

– Хорошее дело, – одобрила Татьяна. – А это вот мои детки. – И она назвала своих детей.

Андрей первый захотел узнать, из каких они мест:

– А откуда вы будете?

– Из Курляндии. Под Митавой у нас ферма была. Латышки мы, – сказала старшая. – Жили целой семьей, – хозяин, сын молоденький. А остались мы только двое с дочкой… Только двое…

Неожиданные рыдания оборвали слова старухи. Она опустилась на лавку к столу. У Луизы только глаза сразу налились слезами. Но она быстро повернулась и подошла к матери.

– Будет, мама. Зачем себя тревожить, нужно забывать.

– Как забывать? – с рыданием воскликнула Анна. – Когда в один год столько бед…

И она стала перечислять свои несчастья. Когда открылась война, они не думали, что на их край нападут немцы. В их местах стояло много солдат. Они все ехали на прусскую границу, передвигались целую зиму. Но вот наступила весна, и все вошло по-другому – солдаты хлынули назад, стали летать немецкие аэропланы. Пошли слухи, что немцы вблизи. Их сын, подросток, пошел раз в лес, лес вдруг заняли немцы. Мальчик испугался и забрался на дерево. Немцы увидали его, заподозрили, что он следит за ними для русских, и застрелили. Отец после этого вступил в латышскую дружину добровольцев. Ему хотелось отомстить за смерть сына, но в первой схватке убили его… Ферму сожгли, имущество разграбили. Они прежде жили в своих городах, то в одном, то в другом, но их край все заполняли немцы. Тогда они согласились поехать внутрь России. И вот их назначили сюда.

– Уж эта война, чтобы ей ни дна ни покрышки! У нас вот тоже парня искалечили, – глубоко вздыхая, проговорил Мартын.

– Тоже на войне? – поднимая заплаканные глаза на Андрея, спросила Анна.

– На войне.

– В ваших местах, – вмешался в разговор Андрей. – Мы у вас долго стояли, пока не погнали в Восточную Пруссию. Потом назад мы шли тоже этими местами. Сраженья принимали.

– В эти сраженья у нас, говорят, всю землю изрыли и сады и поля погубили.

– Верно, – подтвердил Андрей, – ничего не миловали, не один народ изуродовали, а и землю. А какие ваши места хорошие, земля какая, порядок, аккуратность! Мы еще глядели да думали: вот молодец народ, живет не по-нашему.

III

Татьяна подогрела самовар, Наташка накрыла на стол. Подали хлеба, свежего картофеля, гостей усадили за стол и принялись угощать. Беженки все вспоминали про свою жизнь, о многом говорили. Стуловы внимательно слушали их и жалели, а Ларька с Наташкой, как ни были весело настроены с утра, но при рассказах беженок у Ларьки стали серьезные глаза и как будто старше лицо, а Наташка поминутно вздыхала.

– Д-да, – вздохнув, выговорил Мартын, – у вас от такого житья было больше ко всему привязки. От этого вам везде будет скушно. И у нас вам трудно покажется… Нешто во что, баба, – обратился он к Татьяне, – чтобы им поспокойнее у нас помещаться, отвести им ту избу?

Та изба у Стуловых была поменьше. Ее оставили от старой стройки на всякий случай, втайне подумывая, что вот, может, женится Андрей, и тогда в той избе поселятся молодые. А когда война отдалила эту надежду, избу пустили под всякую всячину, в ней лежало кое-какое добро, лишняя сбруя.

– Что ж, – согласилась Татьяна, – ее разобрать недолго, разобрать да вытопить – и пусть живут на здоровье.

– Желаете, что мы вам отведем отдельную избу? – спросил Мартын у латышек. – Будете вы жить, как захотите, никто вам не помешает.

– Спасибо, это было бы очень хорошо. И мы вам тогда не помешаем.

– Вот-вот, будем друг к другу в гости ходить, – уже весело воскликнул Мартын и, обратившись к Татьяне, добавил: – Разбери им, хозяйка, избу, принеси дров, а мы на свое дело пойдем. Ларька, Наташка, идемте овин освобождать…

Татьяна показала беженкам избу. Они вынесли из нее, что там лежало, и попросили Татьяну больше не беспокоиться. Они сами взялись и вытопить избу и вымыть ее. Татьяна не перечила.

День прошел, и надвигался вечер. Когда смерклось и Мартын с ребятами вернулся домой, то ни беженок, ни их узлов, ни ящика с их добром, оставленного давеча в сенях, не было. Татьяна сказала, что они совсем устроились в старой избе и, кажется, очень довольны.

– Ну и слава богу, а у избы авось углов не обгрызут.

– Что ей доспеется. Только и расчет, что лишние дрова.

– В дровах как-нибудь обойдемся. Для такого случая можно будет потерпеть.

– Случай случаем, да и народ, кажись, хороший.

– Там все больше хороший народ, – вспоминая латышский край, сказал Андрей. – Надежный, хозяйственный. Когда мы у них стояли, нам даже дивно было: живут люди на той же земле, а все у них отменно. И сами серьезные, зря слов не кидают, и земля в уходе, и скотина в аккурате, сытая, чистая. Куры и то не то, что у нас. Бывало кто-нибудь из наших согрешит: поймает украдкой какую птицу, так и в птице другой скус…

– Видать, что на других дрожжах замешены. Каков-то другим кому народ попал?

Про других пока не знали. Всех беженцев в деревню пригнали двенадцать семей. Всех их распределили по домам, но как у кого кто устроился, – было еще неизвестно.

– Узнаем еще, – проговорила Татьяна и зажгла лампу.