Бородинское сражение. Памятный 1812 год. История России

– Нужно трое охотников! Дело опасное, братцы, но, могу обещать, сразу в унтеры выйдете! – говорил своим пионерам поручик Юнг, обходя строй своих подчиненных.

Солдаты были у него были бравые да испытанные, умелые на всякие штуки, что показаои под Смоленском. Вперёд вышли трое: Никифор Поносов, Онуфрий Тимошенко и Никита Яковлев.

– Дело такое, сжечь мостки, ла остановить неприятеля, – объяснил поручик.

– Так дело нехитрое. Смолы да пороху надо. Фитили.

– Всё берите. Только быстро.

Пионеры взяв нужное, бегом достигли этого места, где по кустам, у моста сидели егеря, перестреливаясь с французами.

– Кто вы есть? – не поняли солдаты.

И вправду, люди стоявшие пепед ними, почитай в одном исподнем, босые, но правда, без бород. Любой бы не понял.

– Пионеры мы. Надо мост сжечь, приказ!

– Ну, давайте

– Вы, братцы, стреляйте чаще! – попросил Поносов.

– Сделаем, – пообещал старший из егерей, седой унтер.

Русские стрелки стали чащи палить из ружей, пионеры смогли влезть на мост. На карачках, что бы не попали по ним, прошои до середины моста, вывалили из заплечных мешков смолу, добавили с пару фунтов пороху. Французы всё заметили, подбежали ближе, их пули ударили в брёвна моста совсем рядом. Но, Яковлев из тлеющего фитилька запалил порох, и вся троица пионеров бухнулась в воду, спасаясь от выстрелов.

Но дело было ещё не сделано. Пионеры на манер бобров забрались на плотину, и сломали створки, так что вода хлынула из запруды. Да и французы осерчали вконец, приташили пушку, и выпалили по ним картечью. Только и успели пионеры в волу нырнуть.

А там, в саженях десяти, они выбрались на русский берег в безопасном месте. Яковлев повернулся поглядел. И то, мост горел хорошо, по нему пройти не могли, это точно.

А Тимошенко оглядывался, да осматривался, словно потерял чего.

– Ты что же, Онуфрий? – рассмеялся Никита.

– Да соромно как-то, – чуть покраснев, ответил пионер, – а мундиры с сапогами наши далеко. Почитай, голышом добираться придётся.

Ответом был лишь смех его товарищей.

***

На следующий день, легче не стало. Отряд Коновницына преследовали французы. А русский арьергард отступал. Генерал Коновницын словно играл в шахматы, передвигая фигуры, прикрывая огнём артиллерии своих пехотинцев. Не давая Мюрату себя обойти или окружить. 20 августа русские войска подошли к Гжатску, ведя в течении триналцати часов почти непрерывные бои.

Генерал изучал карту, и свинцовым карандашом всё водил по мосту через реку Гжать. А особо приметил и все эти узости, и лес тоже.

– Голубчик, – обратился он к ординарцу, – вызови мне поручика пионерной роты…

Так на складном стуле у складного же стола и принимал Коновницын этого офицера.

– Так извини, Карл Фридрихович, что не в доме своём принимаю, – усмехнулся генерал.

И то, кто не знал по армии, что Коновницын всё же царская родня, близки Коновницыны по крови были боярам Романовым, а генерала всегда выслушают в Зимнем Дворце.

– Ну, а у нас так дом под Нарвой невелик, в отцовском поместье, – отшутился поручик Юнг.

– Доложили о подвигах твоих солдат, поручик. Опять дело, надо мост через Гжать сжечь.

– Строить сложнее. Надо, так и подожжём.

***

Теперь уж четверо пионеров приступили к выполннию. Унтер-офицер Гавриил Иванов, рядовые Йоган Виллем, Гавриил Кондратьев, Наум Мартынов двинулись к окраине города. Рядом была пристань, какая-никакая. Кондратьев приметил сторожа у сарая.

– Здорово дед! – поздоровался он.

– Привет и тебе, служивый! Опять что ли, уходите?

– Так то стратегия. Отступление называется.

– Так оно конечно. Вам, виднее, сердешным. А чего не воюете, боязно, что ли?

– Так нет. Вот сейчас, и бой примем. Только нам смола нужна. У тебя же имеется?

– Так и есть. Только это добро купца Криворукова.

Слушал это всё унтер-офицер Иванов, и вышел вперёд. И дед, кажется, впечатлился.

– Реквизируем, – изрёк умное слово унтер, – Для армейскиз нужд. Открывай сарай.

Дед прямо обомлел от всего такого, и растворил сам двери сарая. Солдаты быстро выкатили бочку со смолой к мосту. Здесь пришлось поторапливаться. Пока Иванов зажёг мост, остальные из своих карабинов отстреливались от французских конных егерей. Но, кажется всё и обошлось.

***

Миновал отряд все засады, и сам арьергард разгромил два полка французской конницы в гжатских лесах. А тут, 23 августа, уставшие солдаты подходили к почтовой станции Гриднево.

Коновницын расставил свои полки, за рвом и оврагом, мешая маневрировать францущской коннице. Было прохладно, и генерал объезжал полки, набросив на плечи шинель. И, в жти дни невыносимо болела голова, так что под его шляпой, украшенной перьями, виднелся обычный ночной колпак. Солдаты с радостью приветствовпли своего генерала, а его лицо, спокойное и холодное, было невозмутимо.

Тем более, что на той стороне оврага фланиррвал со своей свитой неугомонный красавец и храбрец Великой Армии, сам маршал Мюрат. Он приветствовал русского генерала, что- то крикнул, но, не было слышно.

Вскоре завязалась схватка, французские конные егеря попытались обойти позицию Коновницына справа, но были встречены Изюмскими гусарами, отбросившими их к дороге. Пушечная пальба продолжалась до вечера, а щатем русский арьергард отошёл к Колочскому монастырю.

Но, на следующий день, 24 августа, дело продолжилось. Бой шёл до самого вечера, иусские егеря, засев по берегам Колочи, не давали вздохнуть французам. А славный Изюмский полк изрубил дивизион французских конных егерей. А в ночь, русский арьергарл словно растворился, пропал в лесах, и занял своё место в линии изготовившейся к Бородинскрму сражению русской армии.

ГЛАВА1 Седой старик на Бородинском поле

Симбирцы, стоявшие у своих бивуаков, вдруг вскочили со своих мест. Солдаты, стоявшие в караулах, вытигявались по стойке «смирно». Полковой командир, быстро подъехал к этому всаднику, которого сопровождали только четверо донских казаков. И то, небольшой гнедой и очень послушный конёк, клеппер, гордо нёс на себе этого невидного на первый взгляд наездника. Кавалергардская шапка, сплюснутая и вся сидевгая на темени, прикрывала его седые волосы, выбивавшиеся из-под головного убора. Генеральский шарф был повешен по-старинному, через плечо, на нестроевом мундирном сюртуке. Из орденов, как самый дорогой и любимый, блестел на шее лишь Святой Георгий. Видно, не слишком любил затягивать генерал себя в строевой наряд.

Этот был человек, среднего роста, коренастым, хотя и полноватым, немного рыхлым. Он недолго поговорил с полковником, взмахом руки отпустил его от себя. Ну, а один из донцов поставил скамеечку на пригорок, а этот генерал присел на неё, и достал подзорную трубу, обозревая окрестности. Правда, правый глаз пожилого генерала, видел плохо, и смотрел в трубу он только левым. Но, как видно, и одним глазом видел поболее других, с обоими очами. И что более важно, всё постигал и понимал своим обширным умом. Молчал долго, да так, как иные и не могут, пустословьем пытаясь прикрыть отсутствие собственного разума.

Смотрел генерал долго, а уж затем, удивил этот человек многих… Он присел, прислонил левое ухо к земле, и будто чего-то слушал. Солдаты смотрели, и будто замерли, не мешая. Словно он мог узнать то, что так жаждали понять все воины Русской Армии.