Грозный. Первый настоящий император Руси

– Добавьте дров, нашему гостю банька нравится! – сказал он улыбаясь. – Много ли воинов у Епанчи? Ты ведь с ним пришёл? А куда он отправился теперь?

Вода в котле покрылась мелкими пузырьками и стоящему в ней по колени всё труднее было сохранять самообладание. Он наклонил голову вправо, чтобы пот не заливал глаза.

– На каждую твою бешеную собаку есть стрела! И на тебя хватит, собака с капающими слюнями!

– Князь Пётр! – окликнул Иван князя Серебряного. – Ну где ты? Иди ближе. Я не нравлюсь гостю, он меня собакой ругает. Поговори с ним ты, спроси о делах.

Серебряный нехотя, не глядя на мучающегося, подошёл. Меж тем вода вскипела и боль даже для мужественного бойца стала нестерпимой. С налившимися кровью глазами «казанец» кинулся к краю котла. Стоящий рядом стражник толкнул его в плечо крюком багра. Казнимый упал набок в кипяток, вскочил и дико гортанно закричал. Бросился опять к другому краю, вновь получил тычок. Человека варили заживо, а он как мог инстинктивно сопротивлялся.

– О чём я спрошу этого, батюшка-государь! Дозволь рубану, чтоб уж не мучился! – просяще пробасил Серебряный.

– А дай-ка я, государь, спрошу! – поднялся Курбский. – Эй, связанные! А кто ещё хочет купаться? А может кто поговорить хочет?!

– Я, я! – один из «казанцев» перебирая разбитыми коленями пополз к Курбскому. – Спаси, Бога ради!

– Молчи, приблудная свинья! – донеслось из котла. Среди кипящей пены и запаха обваренной кожи «казанец» смог ещё приподняться на колени и взглянуть одним страшным глазом вокруг. Искажённое кипятком и болью месиво, недавно ещё бывшее лицом, издало невнятный вопль, схожий с арабским ругательством и, дёрнувшись, скрылось за паром. Котёл ещё конвульсивно дергался, когда второго пленного поставили на ноги и подвели к Курбскому.

– Хорошо, …но быстро! – сказал царь, откинувшись на кресле. – Ну что ж, князь Андрей, дознавайся ты!

Пленному поднесли чарку с водой и дали отпить. Сделав несколько жадных глотков, он начал скороговоркой вещать.

– Господине, я всё скажу. Я русский, я Юра из Коприна села. Пять годков тому с дружиной детей боярских Ушатовых под Казань ходил. В войске Московского государя… Крепко оторвались мы тогда от полка, на татар ушли версты на две. Попали, как зайцы в силок, татары взяли, увезли на посад. Держали как скотов, в холоде, в голоде, кое-как живы остались…

– Ты к делу веди, как в отряд Епанчи угодил? А то котёл-то ещё тепленький! – показал Курбский пленному большим пальцем назад.

– У Епанчи никогда в отряде не были. Рашид-бек наш хозяин. В смысле… мой хозяин. Он нас у бая забрал, в крепости в сарае у Ногайских ворот держал, допрашивал. Как узнал, что дети боярские у него в рабстве-то, взял меня с собой на Москву. Он послом тогда у Московского князя был. Там свиделись с князем Ушатовым. О чём шёл торг-беседа не ведаю, только решил Рашид-бек послать меня с этими двумя… с языками резаными – они только мычат потому, с дервишем Сахибом – которого сейчас запытали… в общем, сыновей князя Ушатова Ивана и Данилу доставить на вотчину.

– Доставили? – с усмешкой спросил царь.

– Мы ехали с отрядом Епанчи. У него и правда не меньше тысячи всадников было. Шли после Нижнего по левому берегу, в Костромской земле пожгли деревни. В Угличской тоже.

– Ты значит русский, Юра! Значит своих грабил и насильничал, русский?! – зарычал князь Серебряный.

– Я не трогал никого, батюшка-господин! Мне велено было довести… вот до Угличской земли, да указать, где для нова града лес рубят…

– Ты не спеши, Юра. Попей ещё. Развяжите ему руки! – скомандовал Курбский. – Рассказывай, значит ты всех в Углич привёл, и…

– Я привёл не всех. Отряд Епанчи в лесу за Дивной горой оставался, в одном переходе. Я с сынами княжескими, с Сахибом и этими… За околицей у Золоторучья дом для охоты, изба. Там с князем Ушатовым встретились. Сыновья на коней и уехали, в Углич, видно. А князь с Сахибом без меня говорили, о чём не знаю.

– Ты всё рассказал, Юра? – спросил Курбский.

– Всё.

– Да не всё. Что делать то вам велели у срубов? Чего забыли на постройке то?

Юра молчал, опустив голову.

– Знаешь, Юра. Помыться тебе надо. Вот сейчас будем зачерпывать кипятку из котелочка да на спинку тебе. А потом ледяной водичкой. А потом снова кипяточком. Вот память то просветлеет, если наперёд шкура лоскутьями не сойдёт. Давайте кипятку! – крикнул Курбский.

– Не надо! – отшатнулся пленник. Сахиб велел запалить как можно более срубов на Красной горке да в Алтынове. А как тушить все бросятся, да нас искать на этой стороне, по той стороне Волги по Золоторучью Епанча пройдётся, а если бы повезло, то и по Угличу. Рашид-бек только наказывал палаты боярские не трогать, по уговору.

– И если бы не мальчик, то так бы оно и было!? – не то спросил, не то поведал Андрей Курбский.

– Хорошо поведано, а, боярин Ушатов! – сказал Иван. – Иди-ка поближе, Пётр Иваныч. Отопрись теперь, скажи, что врёт предатель!

– Мне отпираться не пристало! – сказал боярин с достоинством. – Сыновья мои, дети боярские, постарше тебя, великий государь. Нет ведь дороже ничего кроме своих то детей. Спас их как мог, а теперь суди меня.

– Да ты Пётр Иваныч, не только о сынах подумал. Ты хотел двух уток одной стрелочкой убить. Кабы про поджог да про сговор твой никто не прознал, всё свалили бы на Епанчу. А что?! Каждый год Епанча да такие же товарищи-разбойники балуют по Руси, а Русь горит, горит! А тебе, у которого пол-вотчины бы сгорело, государь московский милости бы всякие насыпал, да? Приполз бы, погорелец, жалко бы стало тебя. Так рассчитал?

– Великий государь, не позорь, Христом Богом прошу. Я родовитый боярин, князь, от Рюрика как и ты веду колена. Одного леса моего на постройку сколько ушло, да людей – всё отдал…

– Твоего леса! Кончится твой лес и род твой кончится. В предательстве спасение хотел найти! – царь встал с кресла и скомандовал страже: Увести боярина Ушатова. Три дня подержать в клетке возле палат, чтоб все, кем он тут правил посмотреть на бывшего властелина своего могли. А потом отправить на Москву. Там дознаемся, не сговорился ли наш боярин ещё с кем!

– А тебе всё баловство, великий государь! Для потехи с казанцами воюешь, людей губишь, детей сиротишь! Всё вернётся тебе! – прокричал князь Ушатый, которого уже вели под руки стражники.

– А тебе чего бы хотелось, Юра! – спросил его милостиво Иван.

– Покаяться в грехах! Прощения просить, великий государь!

Игумен поднялся со своего места и обратился к царю:

– Государь наш, опора и надежда православная, прошу, только не в обители это покаяние. И так уж казни устроили в Боговом месте!

– Ну что же, уважим игумена, святого человека! Отведите пленных за стены монастырские и дайте им покаяться! – отдал приказ Иван.

– Благодарствую, государе! Великий государь милостив! Там церковь, да? – заверещал Юра, кланяясь и заглядывая в глаза окружающим. Его и остальных двух пленных вели к воротам. Последнее, что он увидел в своей жизни, это закатная пойма Волги и взмах шестопёра, которым царский стражник ударил его в висок. Остальные двое погибли одновременно от ударов топорами в затылок. Плюхание о воду тел, сброшенных в ров у монастырской стены, подняло на крыло копавшуюся до этого в тине цаплю. Птица с шумом разрезала воздух, описала дугу и полетела в сторону плёсов.

В мечети тихо

Высокие стрельчатые арки малого зала мечети делали его зрительно гораздо выше, чем он был на самом деле. Умело набранные французскими мастерами витражи с сурами из Корана причудливо преломляли солнечный свет и разноцветными отблесками украшали стены. Большой зал главной казанской мечети, где происходил намаз и сотни правоверных воздавали хвалу Всевышнему, был ещё красивее и торжественнее, но именно здесь, в малом зале сеид Кул-Шариф мог молиться в одиночестве, думать, писать или проводить важные встречи. Зал был построен по примеру Чёрной палаты, которая когда-то была одним из мест сосредоточения власти в Древних Булгарах. В нём также было четыре входа по сторонам света. Но здесь, в Казани всё было выше, тоньше и изысканнее. Лучшие мастера мусульманского зодчества из Северной Африки трудились над созданием этой мечети и вложили в неё весь опыт и умения.

Высокая и статная фигура сеида Кул-Шарифа, казалось, была важнейшей составной частью всего архитектурного образа. Лёгким жестом он пригласил бека Чапкына Отучева, мурзу Камая, князя Епанчу и посла Рашида расположиться на кожаных топчанах, стоящих полукругом.

– Я хочу выслушать подробно о планах и делах Москвы. Как исполнен мой наказ, князь Епанча?

– Благословенный сеид, посланник Пророка! – Епанча встал и поклонился. – Ты волен казнить меня, наказ твой не выполнен. Твои посланники были обнаружены и казнены. Князь Ушатов, который за выдачу сыновей обещал содействие, в опале отправлен на Москву. Мы сожгли лишь десяток деревень и привели скромный полон. Всех рабов под стенами крепости на Ташаяке ожидает твой осмотр: выбери, хоть всех забери.

– Садись, князь. Усомниться в твоей верности и отваге может лишь безумный. Говори ты, Рашид-бек! Всех ли благочестивых наших людей мы потеряли на Москве?

– Милостивый сеид, отражение Аллаха на земле! – Рашид вскочил и закланялся быстро и часто. – Из потерянных лишь дервиш Сахиб показал себя верным воином ислама и умер достойно! Но на Москве есть ещё люди ханства и цепь вестей не прервётся. Царь Иван повелел следующее. Весь срубленный под Угличем город сплавлять по Идели вниз. Всё уже разобрано, помечено и уложено в плоты. И ещё… Главной ладьёй плывёт новый наместник, назначенный царём Иваном на Казань.

– Вот как? – Кул-Шариф приподнял бровь с удивлением. – Кто же из русских осмелился принять на себя начало над великим Казанским ханством?

– Нет, не русский. Татарин. Шах-Али, хан Касимовский!

– Аллах услышал мои молитвы! – сеид воздел руки вверх.

– Верно ли я понял тебя, великий? – развёл руками Чапкын Отучев. Ты благословишь этого жирного шакала на ханство? Помнишь ли ты его прошлое царствование?