Грозный. Первый настоящий император Руси

– Иди, воин, иди. Тебе понравится!

У столбов, мало того, что гладких и без намёка на сучки, так ещё кажется и намасленных, выстроились человек по десять с каждой стороны. На верхушке каждого столба в корзине, неведомо каким подъёмным механизмом туда доставленной, сидело по петуху. Попытка залезть на столб у каждого была только одна. Некоторые не могли подняться ни на вершок, просто скользили на месте – их прогоняли. Некоторые зависали на трёх-четырёх аршинах от земли, но потом тоже съезжали к основанию. Наконец, один из арской стороны, коренастый и невысокий татарин, подошёл к столбу не торопясь. «Искандер, алга!» – раздалось над майданом. «Это Искандер, сотник у Епанчи!» – закричал кто-то из арских. Цепляясь крепкими, явно привыкшими к постоянной конной езде, ногами в мягких кожаных тапках татарин полез на столб не спеша. Совершая рывок вверх руками он тут же крепко обвивал ногами столб, давал рукам отдых и – снова рывок.

– Этак мне в сапогах неспособно будет! – смекнул про себя Василий и начал раздеваться. Стрельцы с интересом наблюдали, как их командир скинул кафтан, потом рубаху. Оставшись в штанах Василий разулся и размотал портянки. Потом нагнулся, потёр ладони земелькой.

– Ну, пошёл!

У Василия не получалось овладеть высотой так ловко, как у татарина Искандера.

– И раз, и… ещё! Иех… – подгонял себя Василий, явно отъевший в Свияжских землях командирский животик. Искандер почти долез до корзины, посмотрел на пыхтящего русского и улыбнулся сквозь усы. А казанская часть амфитеатра уже громко болела за Василия так, как будто это и не стрелец московский был, а удалой батыр с берегов Булака. Для России это свойственно было и в то время, к которому относится наш рассказ, и в позднейшие времена: сегодня вместе праздновать, а завтра насмерть воевать с тем, кого считал своим гостем, и наоборот. Переход от войны к миру и обратно совершается у нас стремительно, но пока на майдане был мирный сабантуй. Собрав последние силы Василий добрался до корзинки с косящим на него боком петухом. Василий дёрнул, ещё.

– Твою ж мать! – Василий почти повис на этой корзинке, и увлекая её своим весом вниз покатился по столбу. Через мгновения походкой героя он уже шёл к зрителям под ликующие овации. Надо сказать, что Искандер опередил Василия ненамного, и тоже с добычей направился к своим. Швырнув птицу толпе бедняков, Василий залез на своё место и стал натягивать сапоги, попутно поддаваясь висящему у него на шее восторженному Сергуле и дружеским похлопываниям богатыря Фуфая.

Не какое-то время поляна сабантуя стихла. На самом почётном месте амфитеатра происходило какое-то движение. Общее внимание привлекла к себе фигура знатной дамы в малиновом, шитом золотом одеянии и высоком конусовидном головном уборе, посверкивающем драгоценными камнями. Рядом расположился мальчик лет четырёх в белой чалме и зелёном, также дорого расшитом халате. Вместе с дамой на ярус вошёл грузный немолодой татарин с седой окладистой бородой в отделанной соболем шапке и шубе из дорогого меха, подчёркивающего переливами на солнце богатство хозяина. Глашатаями было объявлено, что хан Утямыш с царицею Сююмбике явил милость присутствовать на сабантуе. Все обернулись и отреагировали восклицательным охом. Программу праздника, по взмаху платка Сююмбике, продолжила борьба курэш.

– Смотри, Алексей Фёдорович! – оживился мурза Аликей Нарыков. Вон вместе с Сююмбике сидит Чапкын-бек Отучев. По русской мере это ближний боярин. С ним нужно тебе с глазу на глаз потолковать. Сейчас мы нашу регентшу займём чем-нибудь…

– Любезные хозяева, не нужно считать гостя слишком наивным! – сказал Адашев. – Верить, что Сююмбике, дочь ногайского хана Юсуфа, способного собрать в любое время двадцать тысяч сабель, ничего не решает, может только наивный мальчик. Я похож на такого? И то, что женщина уцелела в вашей змеиной ступе и уберегла сына, разве не достойно уважения?

– Мы все тебя поняли, Алексей Фёдорович! Будешь говорить с ними, мы это устроим. – почти прошептал мурза Камай.

А на майдане происходило действие, ещё более захватывающее, чем все предыдущие. Лучшие батыры с берегов Средней Волги и Камы, щеголяя своими мускулами, пытались доказать превосходство и просто покрасоваться. Расчёт был на ловкость и силу, потому как древняя борьба курэш не изобилует разнообразием приёмов. Соперники, оголённые сверху по пояс, пытаются уцепиться за широкий кушак, которым каждый из них подпоясан. А уцепившись нужно рывком или броском повалить соперника. Через некоторое время на майдане осталось всего два безусловно лучших борца.

Огромного роста казанский богатырь Сюнчелей, только что выигравший десяток схваток, смотрел на окружающих взглядом большой бойцовской собаки, которая привыкла побеждать, и при этом улыбался бесхитростной улыбкой. Марийский боец Мамич-Бердей, напротив, горячил себя и задирал соперника жестами и фразами, нервно прохаживаясь взад-вперёд. Казанец обладал необхватными руками, был крупнее и выше соперника, но Бердей, хоть и был изящнее, тоже имел скульптурное сложение. Глядя на двух батыров закрадывалась мысль, что именно так и должен выглядеть настоящий человек, мужчина. И если был на майдане кто-то не уступающий этим двум по борцовской хватке и монументальности, то это, конечно, был Фуфай, самый азартный зритель. Он уже обернулся к князю Серебряному с немым вопросом: «Ну как? Можно?» и получив угрожающе-отрицательный жест в ответ сидел теперь, сжав пудовые, похожие на пушечные ядра, кулаки.

– Кабы кулачный бой был, как на масленницу! Да, Фуфай? Вот бы мы показали лиха! – ободрял его Василий.

– Да я бы и в этом тартарском способе показал бы! – сквозь зубы шипел Фуфай.

– А какие ещё зрелища приготовили нам любезные хозяева? – поинтересовался Адашев, обращая внимание на разгорающиеся страсти своих соотечественников.

– Верховые скачки, по кругу, – ответил тихо на ухо Адашеву хан Дервиш-Али.

– А в этих скачках тоже есть, наверное, самый сильный, кто должен победить?

– Три лета кряду первым приходит арский князь Епанча!

«Епанча, Епанча» – перебирал в уме Адашев. Слышал по рассказам. Не тот ли лихой это Епанча, который угробил сотни русских воинов в прошлый поход? И надо ли, чтобы мои воинственные спутники смотрели на этого Епанчу? Нет, нам нужно договариваться о мире, во всяком случае пока!

– Досточтимый Дервиш! – проговорил Адашев громко вслух. – Мои друзья начинают скучать, может им есть занятие повеселее, чем на лошадок смотреть?

– О, прошу гостей оказать мне честь! – тут же сообразил Дервиш-Али. – Рашид! Рашид-бек! Что ты так далеко там сидишь внизу! – крикнул Дервиш, как будто не он определил это место послу. – Поднимайся к нам! Своди-ка дорогих гостей – князей Петра и Семёна в баню. Вот она стоит на окраине, последний сруб. Затоплена, только гостей там и ждут! Рашид с готовностью и дипломатичностью повёл Серебряного и Микулинского вниз по ступенькам. А Адашев, дождавшись пока соратники удалятся, в сопровождении двух мурз и хана Дервиш-Али начал продвигаться по ступенькам вверх.

– Великий государь Московский и всея Руси Иоанн относится к земле Казанской по-отечески и разорения не желает! – начал беседу Алексей Адашев. – Желает наш царь лишь справлять дела по старинной правоте своей.

– Какую же правоту имеет московский великий князь над ханством Казанским, жемчужиной в святом ожерелье Ислама и ростком на дереве династии Чингиса? – учтиво поклонившись, отвечал Чапкын Отучев. – На весах Вселенной чаша Казани может и перевесить московскую. За нас Орда! За нас Крымский хан и османы! За нас Ногайская степь! Черемисские и сибирские властители за нас! С выполнимой ли задачей ты приехал, досточтимый посол Адашев?

– Известно ли тебе, бек, сколько мурз каждый год под крыло Москвы перебегает? Одно Касимовское княжество на Оке чего стоит. Чаша Казани тяжела, это ты верно заметил, и испить её не пожелаешь никому. Нет сильной власти в Казани – прости, царица Сююмбике и да простит хан Утямыш – но это так! Крымцы, ногайцы, арские и лесные князьки грабят людей сверх меры, не дают жизни. Потому мурзы к нам и бегут!

– А какая печаль русскому государю до наших казанских бед? Царь жалостлив?

– А забота такая. Казань чинит разорение Руси каждое лето. И нет силы, которая бы успокоила эти ватаги, подчинила бы. По нашим счётам до трёх десятков тысяч полонённых русских в Казани на рабстве. Торговля по Волге встала, купцам через Казань пойти опаснее теперь, чем в загон к медведям прыгнуть.

– Чего хочешь ты, посол, от нас? – вступила в разговор Сююмбике, поглаживая по головке играющего тут же на ковре Утямыша. – С чем прислал тебя Иоанн?

– И я смею повторить вопрос. Почему царь Московский по-отечески на нас смотрит? Не самонадеян ли он по молодости? – насупился Отучев.

– Государь Московский именуется ещё и царём Болгарским и прочее. Известно тебе это, бек? Ещё со времён великого деда его Иоанна Третьего Булгар Волжский, а значит и Казань – под властью Москвы. И кому править Казанью то в Москве рядят. А к тебе, царица, и к тебе, бек Чапкын, такое дело, чтобы на собрании Дивана донесли вы добрую волю царя Московского. А воля такая. Принять на ханство в Казани хана Шах-Али из Касимова до того, как Утямыш в силу войдёт. Всех полоняников русских по домам пустить без оговорок. С ханом Шах-Али разместить в Казанской крепости две сотни детей боярских с челядью. Вот и все условия.

– Что получим за уступчивость, посол Алексей? – спросил Отучев.

– Будут сняты все заставы царские с Нагорной стороны и из Черемисских лесов. Угодья и промыслы вернутся казанским бекам и мурзам.

– Я оглашу условия русского царя на заседании Дивана, посол! – сказал Отучев. – Начинаются скачки, давайте посмотрим на лучших всадников лесов и степей!

– Когда обратно в Москву отправляешься, любезный посол? – вполголоса спросила Сююмбике.

– Нам задерживаться долее в гостях смысла нет. Когда совет знатнейших и мудрейших людей Казани примет верное решение, тогда встретимся ещё раз в городе вашем, а не в поле.

– Я попрошу передать письмо государю Московскому и всея Руси. Доставишь?

– Я послом направлен и обязан передать. Доставлю в самые руки Иоанну.

– Завтра жди от меня посланницу. Прощай, посол Алексей.

Тем временем кончились скачки – главное зрелище сабантуя, к которому готовятся в каждом крупном селении, выставляя на состязание лошадь и наездника. Русская делегация не стала дожидаться восхвалений и наград, адресованных лучшему всаднику – Арскому князю Епанче. Адашев со спутниками залезали кто в седло, кто в повозки и поворачивали в долгую дорогу. Князь Серебряный поравнялся на коне с Адашевым.

– Ну как попарились в баньке, князь Петр?

– Так эти варвары, затейники! Говорят – баня жаркая! А там в бане девок полон дом! – басил Серебряный.

– Ну и что же, не понравились тебе девки?

– Девки ладные, молодухи. Как сказать… рубаху задрал и плотское хотение утолил. Князь Семён тоже, думаю, не сплоховал, довольный едет! Ты то как, Алексей? Не зря время потратил?

– Я, князь Пётр, тоже по-своему семя излил. Думаю, заронил я семена сомнений и раздумий татарам в голову. А что из того прорастёт – увидим.

– Женский ум – скудная почва для ростков таких. У Сююмбике одна печаль, чтобы малец рос без обид, баба…

– Эта баба просила передать князю Серебряному и тебе, князь Семён… Отстал что-ли Микулинский? – обернулся Адашев. Так вот, царица Сююмбике просила передать князьям, что стрельцы, убитые на Арском поле отрядом Епанчи, в феврале, и с ними ещё некоторые, кто при осаде полегли, упокоены с честью и по христианскому обряду. На Арском поле отпеты попом православным и захоронены в день памяти Ярославских Чудотворцев. Серебряный был поражён и не мог этого скрыть.

– Ну вот уж… кто мог думать такое! Поклон царице Сююмбике! Придёт время церковь поставлю на месте этом.

К темноте достигли путники переправы через Волгу. У переправы их поджидала бойкая круглолицая девушка с лицом донской казачки. Выяснив, кто тут царский ближний, она вручила с поклоном Алексею Адашеву деревянную шкатулку вытянутой формы.

Большая стройка и сплав

По берегам верхней Волги растекалась живая строительная речь, не всегда приемлемая для нежного слуха.