Пятый крестовый поход

Пятый крестовый поход
Сергей Евгеньевич Вишняков

Исторические приключения (Вече)
В 1217 году рыцари из всех уголков Европы отправляются в новый крестовый поход. Собравшись в Палестине, они атакуют мусульманскую крепость на горе Фавор. Молодой граф Генрих фон Штернберг, с детства мечтавший биться с сарацинами, в своем первом бою был поставлен перед выбором – убить одного из полководцев мавров и покрыть себя славой или спасти брата. Не колеблясь, Штернберг идет на помощь брату, ведь так поступил бы всякий истинный рыцарь, для которого забота о других важнее собственной выгоды. Увы, далеко не все участники похода таковы и Штернбергу скоро придется убедиться в этом. Но даже если священная война перестает быть таковой и ведется ради наживы, рыцарь может найти себе цель, достойную того, чтобы за нее сражаться.

Сергей Вишняков

Пятый крестовый поход

© Вишняков С.Е., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду.
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду.
Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман, но я молчу и жду
И верю, я любовь свою найду…
Я конквистадор в панцире железном!

    Н. Гумилев

Пролог. Рыцари Христа

Через узкую смотровую щель шлема топфхельма[1 - Пояснения к словам, выделенным курсивом, см. в Словаре в конце книги.] было видно лишь узкую полоску голубого неба с одиночными далекими облаками и зеленые отроги горы Фавор, окутанные полуденным маревом. Хотелось скинуть шлем и во все глаза смотреть на эту гору и полной грудью вдыхать воздух этих мест, где произошло Преображение Христа. Но вершину Фавора уже много лет венчала крепость, построенная Саладином, а на равнине, перед горой, стояла двадцатитысячная армия сарацин, и потому религиозный экстаз Генриха фон Лотрингена графа Штернберга сменили возмущение и гнев.

За два месяца, что граф пробыл в Святой земле, он впервые участвовал в таком крупном военном деле, как осада крепости Фавор. Грабительские рейды крестоносцев в Верхней Галилее и Наблузской области, когда сарацины в страхе отступали перед огромной армией воинов Христа, кроме богатой добычи и нескончаемых толп пленных местных жителей, не приносили той славы, которой жаждал молодой Генрих фон Штернберг.

За двадцать шесть лет жизни ему много раз приходилось участвовать в междоусобных стычках, турнирах и дуэлях, но в бою, где сходятся тысячи против тысяч, чтобы помериться ненавистью и силой, ему еще не приходилось никогда. И как только по Европе разнеслась весть о новом крестовом походе, Штернберг не раздумывал. Сражаться против арабов в священной войне было его мечтой с детства, подогреваемой рассказами отца о его участии в крестовом походе вместе с императором Фридрихом Барбароссой. И когда, согласно постановлению Латеранского собора, летом 1217 года христианское воинство со всех концов Европы обратило свой взор и стопы на Восток, Штернберг вместе с братом и несколькими друзьями влился в этот могучий железный поток и с армией прославленного австрийского герцога Леопольда VI прибыл в Палестину.

Солнце, словно огонь сковороду, разогревало рыцарские доспехи, и граф чувствовал, как струйки пота бегут по его спине и животу, дышать через маленькие отверстия в шлеме становилось все труднее, и он с нетерпением ждал, когда дадут сигнал к атаке. Но пока Иерусалимский патриарх Рауль де Меранкур ехал на коне перед фронтом христиан, благословляя их небольшим ковчежцем, украшенным драгоценными камнями, в котором хранилась частица Честного Креста. Когда несколько дней назад патриарх привез в лагерь крестоносцев эту реликвию, брат Штернберга – Конрад фон Лотринген – иронизировал, как все удивляются чудесному спасению частицы Креста после поражения христиан при Хаттине, вместо того чтобы удивляться тому, как кусочек дерева сохранился со времен Христа.

Слушая благословения, граф созерцал армию противника.

Такого большого количества сарацин он еще никогда не видел. Расстояние до них было не менее трех полетов стрелы, но графу в смотровую щель казалось, что намного дальше. Впереди находилась конница, пестревшая разукрашенными арабесками круглыми щитами и флагами с полумесяцем. Граф предполагал, что за первой линией конницы, которую и было видно, стоит еще конница, глубиной в несколько колонн. А за конницей – пехота.

Штернберг пытался высмотреть, где же находятся военачальники вражеского войска. Граф очень хотел встретиться в бою с одним из этих эмиров и убить его. В детстве он думал, что если, даст Бог, представится случай, он первым понесется на врага, увлекая соратников за собой, первым врубится в ряды противника, непременно схватится с вражеским военачальником и убьет его, заслужив неувядающую славу. Теперь был именно такой шанс. Но воспоминание о детской фантазии вызвало у графа лишь презрительную усмешку. В фантазиях все было просто. Но в жизни оказалось иначе. Штернберг не хотел себе признаваться и гнал от себя любой намек на мысль о том, что страх закрадывается в его сердце, но это было так.

Впрочем, крестоносцы тоже были сильны и по численности не только не уступали сарацинам, но даже превосходили их. Под крепостью Фавор собрались под единым командованием престарелого иерусалимского короля Жана де Бриенна немцы Леопольда VI, часть венгерской армии, пришедшей в Святую землю во главе со своим королем Андрашем II, и отряды палестинских христиан князя Боэмунда Антиохийского, хоть этот последний и был против штурма, ссылаясь на то, что крепость на горе неприступна и армия потеряет много сил и времени.

Не успели еще отзвучать последние благословения патриарха, а Жан де Бриенн еще не подал сигнал к атаке, как из рядов крестоносцев выехал госпитальер и, даже не оглядываясь, следует за ним кто-нибудь или нет, помчался один на армию мусульман. Штернберг подивился безрассудству рыцаря, тем более невероятному, что его совершал госпитальер, ведь орденские братья всегда славились строжайшей дисциплиной. Хоть контингент госпитальеров в христианском войске под Фавором составлял всего-то двадцать рыцарей и среди них не было магистра, который бы мог своей властью удерживать братьев от необдуманных поступков, однако же командир был, и он не давал приказа этому смельчаку нарушать строй. Как потом выяснилось, его звали брат Вальтер и слыл он одним из самых суровых и отчаянных воинов в ордене, не раз его наказывал магистр за своеволие и непослушание, но исключить из ордена не мог – брат Вальтер являлся примером храбрости для многих.

Госпитальер уже преодолел больше половины расстояния до арабов. За ним мчался какой-то венгерский рыцарь, а третьим был граф Карл фон Лихтендорф. Штернберг узнал своего друга по красного цвета сюрко и гербу с двумя золотыми львами.

Проклятие! Он будет только четвертым! Штернберг со всей силы врезал шпоры в бока дестриера и поскакал на врага. За ним двинулись его двадцать два вассальных рыцаря. Трубы заиграли сигнал к атаке, и все войско христиан пришло в движение.

Из-под мощных копыт дестриеров вырывались комья земли, плащи с крестами взметались от скачки, ветер трепал флажки на наклоненных копьях. Прикрывшись щитами, выкрикивая девизы и имя Господа, неслась рыцарская кавалерия, а за ней бежала плотной массой пехота.

Брат Вальтер врезался в арабов, сбив первых двух попавшихся на пути. Высоко подняв копье с флагом ордена, он словно подавал другим личный пример храбрости и гордости за свой орден. Арабы окружили его. Начался неравный бой. Неподалеку врубился в ряды противника Карл фон Лихтендорф, ловко работая длинным мечом, он крушил и людей и лошадей, не позволяя врагу сомкнуться вокруг него.

В это мгновение арабское войско пришло во встречное движение по всему фронту и крики «Алла!» чуть было не оглушили Штернберга.

Два войска сошлись… Грохот столкнувшихся и падающих всадников, лязг щитов о щиты, мечей о мечи. Все перемешались – и христиане, и мусульмане, окрашивая изображение и креста и полумесяца в красный цвет войны. Копья пронзали насквозь, мечи отрубали конечности, булавы плющили шлемы, а вместе с ними и головы. Те, кто потерял или сломал оружие, сцеплялись врукопашную с противником прямо в седле, стаскивая друг друга на землю – на верную смерть под копытами.

Штернберг таранным ударом копья выбил из седла одного из наступавших арабов. Второму, попавшемуся на пути, копьем пробил щит, плотно прижатый к телу. Наконечник вошел в незащищенную кольчугой грудь, и древко сломалось, ибо граф продолжал движение, а противник остался позади. Выронив теперь уже бесполезное копье, Штернберг схватился за меч. Вокруг него и на него мчались конные арабы, кто мимо, лишь задевая, а кто целенаправленно, схватываясь с ним. Граф отбивался мечом, прикрывался щитом, уходил от ударов, которые сложно отбить. Тут его оттеснили от противника около десятка венгерских рыцарей. Штернберг, получив минутную передышку, огляделся. В хаосе боя никого толком разглядеть было невозможно. Сцены перед глазами постоянно менялись – каждое мгновение кто-нибудь падал, обливаясь кровью, и на его место приходил другой. Одно было ясно – его рыцарей рядом нет. Штернберг страдал от жары, воздуха не хватало, но снять топфхельм было опасно для жизни. Впереди перед ним только что зарубили госпитальера. Граф подумал: уж не тот ли это смельчак? Удар топора, обрушившийся на его голову, тут же возвратил Штернберга к мыслям о своей собственной судьбе. Удар получился вскользь, так как здоровый широкоплечий сарацин свалился зарубленный появившимся невесть откуда Зигфридом Когельхаймом – старым рыцарем из отряда графа, бывшим также его учителем ратного дела в юности, а проще говоря, его дядькой. Топфхельм не раскололся, но Зигфрид знаком дал понять Штернбергу, что надо быть начеку.

Неподалеку, справа от графа, высоко над сражающимися вздымалось знамя герцога Австрийского с двумя красными и белой полосой посередине. Граф направил своего коня туда, а Зигфрид за ним. Рубя попадающегося навстречу противника, они с трудом добрались до немецкого отряда. Вопреки ожиданию, герцога Леопольда среди них не было. Штернберг очень надеялся, что их предводитель жив и бьется где-то на другом участке фронта. Немцев было восемь. Они встали кругом, держа в центре знаменосца и не давая врагам приблизиться, чтобы завладеть знаменем. На Штернберга налетели двое, и он был вынужден остановиться и ввязаться в бой. Когда граф расправился с ними, он увидел, что маленький отряд голландцев уменьшился ровно наполовину и они уже не держали круговую оборону, а бились каждый за себя. Весь израненный знаменосец отбивался штандартом. Штернберг пришел ему на помощь и отогнал сарацин. Подоспели копейщики. Поддевая холеных арабских скакунов на копья и выпуская им внутренности, они быстро очистили вокруг себя пространство, добивая раненых врагов. Знаменосец герцога Леопольда Австрийского передал знамя одному из соотечественников и умер, склонив голову на шею своего коня.

И тут Штернберг увидел впереди сарацина в богатых доспехах, разукрашенных арабесками. Лицо воина было скрыто личиной конусовидного шлема с бармицей. Вокруг него находились воины с такими же личинами, хорошо вооруженные, в отличие от многих других арабов, на красивых вороных конях. Граф подумал, что это один из эмиров и убить его – значит не только прославить свое имя, но и ускорить общий разгром противника, ибо без полководца, Штернберг был уверен в этом, враги побегут.

Он пришпорил коня, указывая Зигфриду мечом на эмира. Тот послушно следовал рядом, прикрывая правый фланг графа. Бой с гвардией эмира уже завели несколько палестинских рыцарей, поэтому до него самого добраться стало легче, но тут, отвлекшись на кого-то, Штернберг увидел в стороне от эмира рыцаря, на груди и плаще которого красовался герб – золотой цикламор, увитый розами. Это был брат Конрад фон Лотринген. Он попал в беду. Вражеские пехотинцы плотной массой окружили его, не давая ходу коню, и кололи Лотрингена копьями, мечами и ножами, куда доставало оружие и рука. Сюрко Конрада превратилось в лохмотья, кольчуга на шоссах уже не спасала, кольца ее разошлись, и по ногам сочилась кровь. Штернберг думал всего мгновение – атаковать эмира, убить его и прославиться или спасать брата. Зарычав, граф ринулся к брату. Какой-то конник ударил его дестриера ногой в морду и тут же получил от графа мечом в лицо. Трупы уже устилали все пространство под копытами коней, и двигаться было тяжело. Наконец арабы добились своего – Лотринген упал. Они занесли над ним оружие, чтобы под радостные крики добить, но Штернберг и Зигфрид Когельхайм были уже рядом. Они изрубили пехотинцев, и брат протянул руку брату. Лотринген пытался подняться, но израненные ноги не слушались. Штернберг наклонился ниже, дабы рывком поднять Лотрингена, но почувствовал сильный удар по голове, загудевшей тысячей колоколов, и провалился в черноту.

Штернберг закрыл глаза и зевнул, но, несмотря на усталость трудного боевого дня, сон никак не шел. Наплыв мыслей и воспоминаний не давал графу расслабиться и забыться. Вот и сейчас, воскрешая в памяти тот день битвы под горой Фавор, случившейся месяц назад, он все думал о превратностях судьбы. Брат Вальтер, который один поскакал на целое войско арабов и какое-то время бился в одиночестве, остался жив, а сколько славных рыцарей, бившихся бок о бок со своими товарищами, погибли. Нет, Штернберг уже не завидовал славе этого госпитальера, он был рад, что остался жив. Когда его ударили сзади по голове и он лишился сознания, Зигфрид Когельхайм с помощью нескольких рыцарей графа, оказавшихся по чистой случайности рядом, и нескольких копейщиков крестоносцев вырвали двух братьев из круговерти смерти и вынесли с поля боя. Христиане тогда разгромили мусульман, а два эмира погибли. Один из них должен был достаться Штернбергу, но граф понял, что на все воля Божия. Все, что ни делается, все к лучшему. Кто знает, был бы сейчас жив, атакуй он тогда эмира, или пал смертью храбрых? И был бы сейчас жив его брат Конрад? Но, черт возьми, находиться все время на краю бездны, рисковать всем и никогда не смиряться, продолжая борьбу, искать новых приключений и подвигов – в этом и есть прелесть жизни, вот когда остро чувствуешь ее вкус. Когда знаешь, что завтра ты можешь легко погибнуть на турнире, дуэли, войне или на охоте, именно тогда и любишь еще сильнее и крепче, будто в последний раз, и глоток простой воды из лесного ручья кажется лучше любого рейнского вина, а дружбу и верный меч ценишь больше, чем золотые побрякушки и милость государя.

Граф потер глаза и поднялся. Он был роста выше среднего, крепкого сложения, с русыми волосами и серыми глазами. Давно не бритая щетина уже обрела подобие бороды. Белые шелковые подушки, на которых он лежал, испачкались кровью. Штернберг обратил на это внимание, но тут же махнул рукой. Не жалко. Жалко стальные башмаки, на которых густо налипла кровь, – они могут заржаветь, а отчищать их от ржавчины трудновато.

Два часа назад закончился третий по счету штурм сарацинской крепости на горе Фавор. И опять неудачно. Двухтысячный гарнизон за мощными стенами, усеянными высокими башнями, держался стойко и нес весьма незначительные потери по сравнению с атакующими. Возвращаясь в лагерь, Штернберг видел, какое удручающее действие произвело на крестоносцев очередное поражение. Очень многие роптали, считая, что пора бы уже двинуться на Иерусалим или еще раз попытаться овладеть Дамаском, а некоторые вслух подумывали о возвращении домой. Граф и сам был не в духе. Мало того, что сегодня большой камень, пущенный со стены, чуть не угодил ему в голову, так еще и его оруженосец погиб, заживо сгорев, облитый кипящей смолой.

Поворочавшись на шелковых подушках, добытых Зигфридом в разграбленном сирийском селении, граф поднялся и стал снимать с себя кольчугу, шоссы и железные башмаки. Без посторонней помощи снимать доспехи было тяжело, но Штернберг кое-как справился сам, не зовя никого. Ему хотелось побыть одному.

Раздевшись, он снова лег. Наступала ночь, и бледная луна заглянула в круглое вентиляционное отверстие в крыше палатки. Глядя на луну, он вспомнил мать и тот вечер перед отправлением в Крестовый поход, когда она плакала, прижимая сына к себе. Тогда это проявление материнской любви казалось Генриху неловким и даже смешным, он постарался скорее освободиться из ее объятий и уверенным голосом, ободряя мать, обещал, что с ним ничего не случится и он вернется невредимым. Обязательно вернется. Сейчас, видя смерть и сам сея ее вокруг себя, граф до боли в душе пожалел, что не дал тогда матери подольше подержать его у своей груди, не сказал ей важных слов, все равно каких, ведь перед расставанием все слова кажутся важными.

К матери он был привязан больше, чем Конрад. Он наследовал ее родовое графство – Штернберг, там ему нравилось больше, чем в Лотрингене, где он родился и вырос. Земли отца наследовал Конрад, и, словно бы зная, что достанется ему по решению родителя, Генрих при каждом удобном случае в детстве выезжал в Штернберг. Оба графства находились во Франконии, и через их территории протекал Рейн.

Сейчас граф вспомнил, как Зигфрид Когельхайм учил его плавать в пятилетнем возрасте. Мать стояла на берегу и зорко следила, чтоб с сыном ничего не случилось. Вообще чаще с детьми находилась мать, а не отец – Людвиг фон Лотринген, хотя на воспитании это никоим образом не отразилось. И Конрад, и Генрих с детства большую часть времени проводили в обучении военному делу и рыцарским навыкам.

Людвиг фон Лотринген постоянно где-нибудь отсутствовал. Только вернувшись из Крестового похода, он увидел своего первенца – трехлетнего Конрада. Он постоянно рассказывал сыновьям о великом Фридрихе Барбароссе – покорителе Италии, наводившем ужас на сарацин. Людвиг говорил громко, выразительно жестикулируя, тем самым подогревая интерес к своим историям. Генрих слушал его, раскрыв рот, а Конрад часто позевывал. Особенно часто старший Лотринген рассказывал о том, как был свидетелем гибели императора в реке Селеф. Со слезами на глазах он подробно описывал сцену, в которой участвовал сам, – извлечения тела из бурного горного потока. Именно отец и разжег в Генрихе интерес к Крестовым походам и мечту самому отправиться отвоевывать Иерусалим.

Людвиг фон Лотринген жил дома набегами. После Третьего крестового похода начался Четвертый, и он участвовал в штурме Константинополя, но был ранен и вернулся на родину. Поправившись, отправился к родственнику в Австрию, там поучаствовал в междоусобице между двумя соседями-феодалами. Потом начался долгий конфликт за императорский трон Германии, и Лотринген поддерживал Штауфенов – потомков его кумира Фридриха Барбароссы, против Вельфов. И лишь три года назад, упав с лошади на охоте и оставшись хромым, угомонился и более из замка не выезжал, стесняясь своего увечья. Отец всегда был примером для Генриха своей неутомимостью. Генрих хотел именно такой жизни, полной подвигов и приключений.

Нет, сейчас, глядя на сгущающиеся сумерки в окне, он не грустил о доме. Он просто любил его вспоминать. Так душа отдыхала от крови и насилия этого дня.

Колокольчик, подвешенный у полога палатки, зазвенел.

В палатке было душно, с улицы доносились стоны раненых, пьяные окрики и жужжание мух. Их было много – черных и жирных. Штернберг отмахнулся от нескольких, залетевших внутрь и упорно кружащих вокруг него.

– Что, смерть почуяли, твари? – пробурчал он и усмехнулся. – Да, их не обманешь. Чувствуют того, кто сеет смерть, и идут по его следу, чтобы потом и с ним расправиться. Рано! Рано, мерзкие создания! Пошли вон отсюда!

Штернберг взял мех и глотнул вина.

Колокольчик снова подал о себе знать.