Смех с причиной

Так вот. Придумали они установить точные дату и время для занятий любовью. Тогда каждый из супругов может лучше планировать своё время. Ну, например, советуют их медики: вторник и пятница с 21 до 22.30. Всё заранее рассчитано, подготовлено и учтено.

Ещё, думаю, хорошо, что в России перешли к капитализму, а то при социализме замучили бы встречным планом, переходом в отстающую бригаду и пятилеткой в четыре года.

Вот я и решил воспользоваться преимуществами капиталистического планирования. Договорился с женой. Теперь никаких головных болей и предварительных условий вроде «вынеси сначала мусорное ведро, пропылесось квартиру и т.п.».

Ставлю по вторникам и пятницам будильник на 21 час, и милости просим…

Чётко и бесконфликтно.

И так привык я к этому режиму, что вспомнил Павлова с его условными рефлексами, когда собаки на звонок начинали выделять слюну.

А однажды…

Однажды я пришёл в гости. Сел на диване, мирно так беседую. И вдруг раздаётся звонок будильника, точно такого, как звонит у нас по вторникам и пятницам в 21 час.

– О, пирог готов, – говорит хозяйка, обращаясь ко мне, – помогите противень принести.

А у меня-то условный рефлекс по Павлову… не могу прилюдно встать с дивана!

Неудобно!

2009 г.

Окончательный выбор

Урна с прахом Якова Семёновича Бершадского должна была прибыть во Франкфуртский аэропорт в 13.30. Однако самолёт задерживался, и трое встречающих мужчин, одетых в добротные костюмы, уже неоднократно выпивших виски, тем не менее, заказали себе ещё по одной.

На прошлой неделе именно они провожали Якова Семёновича в Москву, где он планировал отметить своё 50-летие. А сейчас он возвращается домой в совершенно другом качестве…

Теперь, когда они вспоминали эти проводы, каждое слово покойника казалось многозначительным. А тогда это были обычные, несколько возбуждённые разговоры, ни к чему не обязывающие, какие всегда ведутся в таких случаях.

– И ведь что интересно, – вспоминал голубоглазый Наум, – помните, Яков говорил, что с огромным трудом с помощью юриста застраховал свою жизнь на очень большую сумму, такую, что хватит на жизнь и жене, и детям?

– Ну и что? Я тоже страхую свою жизнь перед дальними поездками, тем более, в Россию, – пригубив виски, сказал Борис и поправил на переносице дорогие очки.

– А мне кажется, что все страшные рассказы о России преувеличены. Ведь и Яков умер от обширного инфаркта, а вовсе не от рук мафии или криминалитета. И вообще, по моим наблюдениям, человек обычно умирает вовсе не от того, чего он боится, – вступил в беседу третий встречающий, Андрей.

– И всё же, – продолжил Наум, – когда Яков собирался в Москву, он, вероятно, вспомнил российские газеты, где, как я помню, недавно сообщалось, что в Москве за 2008 г. от рук убийц погибло 1439 человек. А о раскрытии громких заказных убийств что-то не сообщалось…

– Ты, Наум, называешь себя филологом, а читаешь всякую газетную дребедень…

– Не только газеты, хотя и в них бывают совсем не плохие статьи. И Пушкина, хочу тебя успокоить, Боря, и Тургенева, и многое другое читаю.

– Хотя с другой стороны это всё Якова практически не касается, и он мог особо не волноваться, – продолжил рассуждения Борис, – вот москвичи, например, вообще особенный народ. Все эти взрывы домов и прочее быстро забываются, и город живёт обычной жизнью.

– Ну а тогда и совсем удивительно. Он что, застраховался и поехал на родину умирать? Это можно было сделать и в Германии, – пригубил виски Андрей.

– Да, история действительно странная. Мне уже звонили из Москвы: сначала он со своей давней любовницей идёт на Востряковское кладбище к могиле родителей, где как бы в шутку («если что…»), просит его сжечь и похоронить в Германии. Затем проводит с любовницей ночь и, по её словам, ведёт себя так, словно видится с ней в последний раз. Затем празднует свой день рождения в одном из лучших ресторанов и на следующий день умирает от инфаркта, – покачал головой Наум.

– Возможно, самоубийство? – Вставил Борис.

– Самоубийство? А зачем? Он обеспеченный человек. В Германии жена, дети. Все устроены. Конечно, я не знаю глубинных психологических переживаний Якова, но внешне всё выглядело вполне достойно и…

– Вот я как раз и думаю, что внешняя обеспеченность – вилла, автомашины, семья – ещё не означают душевный комфорт. А инфаркт почти всегда от дискомфорта! – заметил Андрей.

– Но ведь ближе, чем мы, его не знал никто! Что мы знаем о его душевных переживаниях? Да, от него стали отходить московские друзья. Но время! Помните, у Бродского: «Из забывших меня можно составить город». В начале «перестройки» многие вновь потянулись к нему, полагали – теперь он, иностранец, чем-то сможет им помочь, наладит бизнес с Россией, а он ничего «не предоставил». Толпа «друзей» быстро растаяла. Да, у него в Москве осталась женщина, с которой он провёл много лет и которую, видимо, любил. Но время! Конечно, живя в Москве и занимая такой пост, он чувствовал к себе больше внимания. Но что делать!

У каждого из нас есть нереализованные иллюзии, но никто не собирается покончить с собой. И уж, тем более, для этого совсем не обязательно уезжать на родину! – закончил монолог Борис.

– Родина, родина… А где была его родина? Боря, расскажи, ты знаешь лучше.

– Ну что сказать? Родился в Стокгольме в 1949 году – родители тогда работали в советском торгпредстве, прожил там четыре года, хотя в свидетельстве о рождении, как тогда было принято, записали местом рождения г. Ленинград (по месту жительства родителей). Прожил в Ленинграде восемь лет, затем – переезд с родителями в Киев – теперь это вообще другое государство. С седьмого класса – переезд в Москву, учёба в российской школе. Окончил Литературный институт в Москве. Говорит, не печатали за свободомыслие.

Уехал из Союза в 1975 году. Автоматически был лишён советского гражданства. Несколько лет жил в Австрии, переехал в Германию, где и получил немецкое гражданство.

– А что же он уж такого написал?

– Да ничего «такого» он фактически и не написал. Сегодня в любой российской газете прочтёте такие откровения, которые Якову и не снились. А он там всё какие-то намёки делал да параллели с царями проводил… Поэтому ему без проблем и вернули российское гражданство в конце «перестройки».

– А разве у перестройки был конец?

– Во-вот, Наум, и он всё такими же рассуждениями занимался…

– Так что, где у него родина – судить не нам, хотя сам Яков считал своей родиной город Ленинград.

– А почему же тогда он велел себя похоронить в Германии?

– А ты спроси у Бродского. Почему он просил похоронить его в Венеции?

– Родина есть родина, – с жаром вступил в разговор Андрей, – Родину не выбирают. Не зря говорят: «Родина – мать», и в беде мать не бросают. Какие бы недостатки не имела ваша мать, вы ведь её не смеете осуждать! О матери или хорошо, или ничего!

– Подожди, подожди, Андрей. Ты, по-моему, что-то не то вспомнил и свалил всё в одну кучу, – улыбнулся Наум. – Если родина – это название той страны, где вы случайно родились, пусть даже проездом, и это название чиновником записано в вашем паспорте, то дальше и обсуждать нечего. Но, когда я думаю о родине, я вспоминаю детство, прудик, где я ловил рыбу, друзей, природу, свою дачу, сад, свой дом. Семью, братьев и сестёр, совместные путешествия. Никогда не вспоминаю государственный аппарат, ЖЭК, милицию, хотя это тоже неотъемлемые части родины.

Кстати, по-чешски «родина» – в переводе означает «семья». Тоже есть над чем подумать. И ещё. Ты говоришь «Родина – мать». Но если мать алкоголичка, не заботится о своих детях – её же лишают материнства!

А правовую защиту ты получишь на родине? Позаботится ли она о тебе, о своих детях-гражданах, оказавшихся за пределами отечества? Опять есть над чем подумать. И вопрос это принципиальный! Вспомни Ивана. Родился в Якутске. Климат, сами знаете, какой, да и культурным центром Европы не назовёшь. Захотелось ему жить в Москве. Поступил в институт, переехал, женился, остался в столице.

И что? Это измена родине? А почему нельзя дальше – в Софию, Киев, Лондон, Гамбург? Или патриот дальше Москвы выехать права не имеет?

Патриотизм, Андрюша, – замечательное чувство, особенно если оно подкреплено конкретными достижениями страны. Иначе патриотизм может превратиться в пустое высокомерие по отношению к другим народам. Такой патриотизм очень любят эксплуатировать деспотические режимы, и такой патриотизм очень близок к национализму, фашизму и прочим «измам». Нередко он используется властью для управления толпой.

Чем более демократический режим, тем менее он склонен формировать и контролировать убеждения и любовные привязанности своих граждан, а также выбор их места жительства.

– Но нельзя же вовсе отрицать патриотизм, – не сдавался Андрей, – вспомните русскую историю, прославленных полководцев, битвы, замечательных писателей, того же Пушкина и Тургенева, которых ты, Наум, только что вспоминал.

– Ну что ж, Андрей, на патриотизм русских писателей ты напросился сам. Как филолог, цитирую дословно: «Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России. Если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь… моё глухое Михайловское наводит меня на тоску и бешенство. В 4-й песне „Онегина“ я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтёшь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? В нём дарование приметно – услышишь, милая в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай-да умница».

Это написал Пушкин в письме князю Вяземскому из Пскова 27 мая 1826 года.