Преломление. Витражи нашей памяти

На побывку едет
Молодой моряк,
Грудь его в медалях,
Лепты в якорях.

– Вот именно, – подтвердила Пиетиляйнен, – кто так ещё напишет? Если интервью удастся, опубликую в первом же очередном номере. Здесь одно имя чего стоит.

Так оно и вышло. Интервью состоялось, публикация не заставила себя ждать. А наши договорённости забылись, замусолились во времени. На моё письмо с вложенным в него рассказом про охоту на медведя ответа я не получил. Для Пиетиляйнен прежде всего имеет значение не тема, а имя. И своё имя она не забывает: в каждом номере журнала, как правило на первых страницах, обязательно присутствуют стихи Елены Пиетиляйнен. В этом, кстати, ничего плохого нет. Но и хорошего тоже. Существует внутренняя редакторская этика: если ты редактор коллективного сборника, журнала или альманаха, то максимум, что можешь себе позволить, это вступительная или обзорная статья, и не более. Но, как говорится, хозяин – барин.

Елена Пиетиляйнен после интервью с Виктором Боковым покинула Переделкино, уехав в свой Петрозаводск. На подоконнике своего номера она оставила и мою трёхсотстраничную книгу с дарственной надписью, и наш в муках рождённый альманах «Светоч», и детскую книгу Людмилы Межиньш «Иринин пластилин», удостоенную премии имени Петра Ершова.

В том же, 2009 году ушли из жизни и Сергей Михалков, и Виктор Боков. Они были почти одного возраста: одному было 96, другому – 95. Один оставил после себя Гимн России, другой – «Оренбургский пуховый платок».

На экваторе двух эпох

По наказу товарища Сталина

Несколько эпизодов из жизни Дормидонтыча

– Дело было ещё до войны. Приближались праздники – 20-летие Октябрьской революции. 37-й год. Не хухры-мухры. Я работал тогда сварщиком у Оскарыча…

– А Оскарыч – это кто? – спросил напарник по игре в козла.

– Евгений Оскарыч Патон – директор Института электросварки имени своего же имени. В Киеве тот институт находится. А я в нём с самого основания. С 34-го года. Мальчонкой пришёл туда из ФЗУ. Из фабрично-заводского училища, если расшифровать. Рука у меня была твёрдая, глаз меткий. Для сварщика два необходимейших качества. Впрочем, как и для снайпера. Недаром в войну в особом снайперском батальоне служил. Фрицев щёлкал как орехи. Но это отдельная история.

Оскарыч мне всегда доверял испытание своих разработок. Придумает что-то новое, чего до него никогда не было, и ко мне: «Дормидонтыч, ну-ка, отрегулируй мне ток на 200 ампер, попробуем сегодня сварить стыковой шов бронированной стали под слоем флюса!» Или: «Давай, Дормидонтыч, выручай – к зубному идти некогда, а у меня коронка выпала. На тебе золотой электрод – чини, там наплавить-то граммов десять, не больше, вари по живому, выбора нет». И варил, и наплавлял, и ещё чего только не делал. Потом по его методе танки на сибирских заводах варили поточным методом. А начиналось-то всё с меня. Все его разработки через эти вот руки прошли.

Дормидонтыч, как снегоуборочная машина, широко размешал большими загребущими руками костяшки домино по столу, стоящему в тени тополя, поднял вверх глаза и продолжил:

– И вот, други мои, пришлось мне выполнять ответственное правительственное задание. Оскарыч как-то вызвал меня к себе в кабинет, долго молчал, потом вдруг, глядя мне сверлящим глазом в переносицу, произнёс: «Не хочется тебя отпускать, а надо! Звонил мне сам Лазарь Моисеевич. Требует лучшего специалиста по сварке, и чтоб был пролетарского происхождения. А ты у нас здесь один такой. Они там решили звёзды на башнях Кремля менять. Те, что два года назад ставили из самоцветов, не оправдали надежд, темнеть стали, да и конструкция оказалась – не того. Сейчас подготовили другие – из рубинового стекла, с внутренней подсветкой, да ещё на специальных подшипниках. Каждая по тонне весом. И размах у них под четыре метра. Не хухры-мухры!»

Присел я от такого предложения. Год был неспокойный. Чего-нибудь не так сказал, не так посмотрел или сделал с правым уклоном, тебя тут же в троцкисты или шпионы запишут. А там, если восемь лет дадут, считай, в лотерею выиграл – повезло. Но Оскарыч, подкрутив ус свой густой, утешил меня, приободрил: «Если что, я за тебя слово замолвлю. Думаю, оправдаешь доверие».

Дормидонтыч входит курс дела

Итак, оказавшись в Москве, попал я прямиком в оперативный отдел НКВД. Именно он контролировал все работы по установке этих самых звёзд ещё в 35-м. До того на башнях орлы двуглавые восседали, напоминая о кровавом царском режиме. А перед войной собрали новую бригаду верхолазов, распределили всё – кто чего делать должен, и, как сейчас помню, 24 октября, в день моего рождения, полез я на Спасскую башню. Выдали мне из сейфа под расписку два золотых электрода 958-й пробы. Спросили ещё на всякий случай: «Первый раз, наверное, золотом варить приходится?» – «Почему первый? – возразил я. – Патону зубы наплавлял за милую душу, только дым изо рта шёл». Переглянулись энкавэдэшники на это, но ничего не сказали.

Бригадир верхолазов, коренастый такой мужик с красным носом, проинструктировал меня по всем правилам, страховочный пояс на животе затянул и уточнил:

– Звезду на башню мы сами поставим. Тебе останется только ось в гнезде обварить. Оснастка звёзд у нас золочёная. На каждую почти по двадцать килограммов золота ушло. Так что работа там у тебя будет ювелирная.

Посмотрел я на этого «верхолаза» и сразу понял – ихний он человек, с ним ухо нужно держать востро. Говорю:

– Работа для меня привычная, вот только высоковато будет…

– Советскому человеку никакая высота не страшна, – отрикошетил бригадир трезвым голосом.

– Да я в том смысле, что сварочный трансформатор будет внизу стоять. Так мне, ежели ток подрегулировать, спускаться-подниматься – весь день уйдёт. Там работа тонкая, ювелирная, как вы сами говорите.

На «вы» с ним, чтобы политес выдержать. Это с Патоном можно было на «ты» – по-простому, по-домашнему.

Тогда бригадир улыбнулся широкой поддельной улыбкой и предложил:

– Так я могу и подежурить у твоего «срантформатора», порегулировать твои токи. Ты только скажи, что и куда крутить.

На этом мы и сошлись.

Подтянули меня на блоке к самой верхотуре, я сразу башкой об звезду звезданулся, по сторонам огляделся: мать моя родная – всё как на ладони. Людишки-муравьишки, машинки-блошки, внизу подо мной с одной стороны Красная площадь с мавзолеем, а с другой – Царь-колокол с Царь-пушкой. А рядом и трансформатор стоит – гудит железом своим в ожидании привычной для него работы. Моего же помощника добровольного, «верхолаза» из НКВД, нигде не видать. Наверное, уже стучать на меня побежал. Вынул я из голенища один электрод, на зуб попробовал, точно – золото. В НКВД не обманывают, там люди серьёзные. Свою работу знают туго.

Ткнул я два раза этим электродом в нужное место, чувствую, прилипает. Току, значит, недостаёт. Что делать? А здесь, как по заказу, мужичок такой в сером мантеле проходит мимо моего трансформатора, бородой своей козлиной трясёт, ну, я ему сверху как гаркну во всю мощь своих лёгких:

– Дя-дя!!! Покрути на ящике маховик! Току мало!

Мужичок остановился и стал по сторонам оглядываться. Кто кричит, откуда – не доходит.

Я ему опять:

– Вошку свою подними! Я тебе со Спасской башни вещаю!

Он бороду, значит, задрал кверху и рот тут же растопырил.

– Ток надо подкрутить! – кричу и искру электродом высекаю, чтоб понятнее было. – На ящике там маховик! Крути, не стесняйся!

Дошло, видно, до бородатого моё послание, рукой мне махнул, очки на нос напялил и стал ящик изучать. Наконец нашёл маховик, на меня обернулся и крутанул. Я дугу попробовал – лучше, но слабовато.

– Ещё маленько, дядя! – кричу. – На полпальца вправо! Будет в самый раз!

Когда дуга установилась, я на прощанье крикнул ему:

– С меня пол-литра!

А он мне в ответ зачем-то пальцем своим корявым помахал, вроде как погрозил.

Обварил я по всем правилам стержень, на котором звезда держалась. Один электрод на это дело ушёл. А второй куда? Решил, если не спросят, оставлю себе на память.

На следующий день разбудили меня рано, дали одеться, усадили в эмку и прямиком в Наркомат. А там меня Ежов Николай Иванович уже встречает. Плюгавенький такой мужичок, мне по локоть, всё ремень в районе кобуры поправляет и меня пронзительно-изучающим глазом сверлит.

«Ну, – думаю, – всё! Энкавэдэшника на мякине не проведёшь. Наверное, про электрод догадался. Или заложил кто? Да тот же бригадир. В бинокль, может, из-за угла подглядывал и все мои манипуляции отметил. И как же я так лопухнулся! Сейчас этот карлик вынет из кобуры свой револьвер и меня здесь же, в своём кабинете, и уложит».

У меня аж все кишки подтянулись к желудку, а желудок – к горлу.

Однако он вдруг ласково так улыбнулся и сказал неприятным голосом:

– Вашу работу вчера товарищ Сталин видел из окна своего кабинета. Ему понравилось. Хочет с вами встретиться. Не возражаете?

Я растерялся, руками развёл.

– Ну, как же я могу возражать, если сам товарищ Сталин…

– Вот и хорошо, – быстро проговорил Ежов, – товарищ Сталин уже ждёт. Идите. Вас проводят.